яла и поехала.
     - Это очень любезно с вашей стороны, сударыня, - ответил бедный  Кью  с
невеселым видом.
     - А та ужасная женщина, против которой я всегда тебя предостерегала,  -
да разве молодые слушают стариков! - уже  дней  десять  как  уехала.  Явился
герцог и увез ее, и если он запрет ее в Монконтуре и до конца дней продержит
на хлебе и воде, то, право, она это заслужила. Коли женщина не чтит  законов
религии, Кью, она непременно плохо кончит. Курзал закрыт. Плимутроки уезжают
во вторник. Клара - очень милое и простодушное создание,  как  раз  в  вашем
вкусе, Мария, а Этель, Этель, право, сущий ангел. Умилительно смотреть,  как
она ходит за бедным отцом, как просиживает с ним ночи напролет.  Я-то  знаю,
куда она рвется всем сердцем, наша милочка. И если  Фрэнк  опять  занеможет,
Мария, за ним не придется ухаживать ни матери, ни старой бабушке, от которой
уже  мало  проку.  Имею  передать  вам  от  нее  кое-что  приятное,  но  это
предназначено только для ваших ушей, сударь мой! Даже маме и брату не должно
слышать.
     - Останьтесь, матушка! И  ты,  Джордж,  прошу,  не  уходи!  -  вскричал
больной (сестра лорда Стайна опять вдруг приобрела удивительное  сходство  с
покойным маркизом). - Моя кузина - благородная девица, - продолжал он. - Она
обладает многими достоинствами, которые я от души ценю, и вы знаете,  как  я
восхищаюсь ее красотой. Я часто  думал  о  ней,  пока  лежал  прикованный  к
постели (семейное сходство в  лице  леди  Кью  немного  ослабло)  и...  и...
написал ей нынче утром. Может быть, как раз сейчас она получила письмо.
     - Прекрасно, Фрэнк! - И леди Кью улыбнулась своей  неземной  улыбкой  -
эту улыбку вы и по сей день  можете  видеть  в  Кьюбери  на  портрете  кисти
Харлоу. Она там сидит перед мольбертом и рисует миниатюрный  портрет  своего
сына лорда Уолема.
     - Я написал ей по поводу нашего последнего разговора, - продолжал Фрэнк
немного нерешительно, - который произошел за  день  до  того,  что  со  мной
случилось. Может быть, мисс Этель не рассказывала вам о  нем,  сударыня?  Мы
поссорились.  Правда,  не  в  первый  раз.  Какая-то  подлая  рука,  оба  мы
догадываемся, чья именно, описала ей всю мою прошлую жизнь, и она  дала  мне
прочесть это письмо. Тогда я сказал ей, что если бы она любила меня,  то  не
сделала бы этого, и ни в чем больше  не  упрекнув  ее,  простился.  Конечно,
невелик грех показать мне письмо, но для меня этого было достаточно. Ведь мы
столько раз ссорились из-за того, что она была придирчива,  несправедлива  и
жестока ко мне и слишком, как мне  думалось,  искала  всеобщего  поклонения.
Если б Этель любила меня, она  бы,  наверно,  выказала  меньше  тщеславия  и
больше мягкости. Чего мне было ждать в будущем, когда она так  вела  себя  в
невестах? Мы оба были бы несчастливы. Бог с ней, она  умеет  быть  доброй  и
нежной и полна желания угодить тому, кого любит. Что до меня, то  я,  верно,
недостоин такой красоты и ума. Мы поняли, что нам лучше расстаться друзьями.
И пока я лежал в этой постели и думал, что, возможно, уже никогда с  нее  не
встану, а коли встану, то начну жизнь, непохожую на ту,  что  кончилась  для
меня так плачевно, - решение, принятое мной, только  окрепло.  Не  дай  бог,
чтобы мы жили в супружестве, как многие наши знакомые. Чтоб Этель, выйдя  за
меня без любви, чего доброго, еще влюбилась потом и чтобы я,  получив  столь
жестокий урок, опять поддался искушению вести  прежнюю  ужасную  жизнь.  Моя
жизнь (шла порочной, сударыня, и я это знал. Изо дня в день я  твердил  себе
это и рвался переменить ее. Я человек слабовольный, я знаю. Я слишком  легко
поддаюсь соблазнам и, наверно, еще больше навредил  бы  себе,  женившись  на
женщине, которая больше любит общество, чем меня, и не смогла  бы  дать  мне
семейного счастья.
     - Да разве Этель  так  уж  любит  общество!  -  воскликнула  леди  Кью,
задыхаясь от волнения. - Она же такое простодушное, искреннее и  привязчивое
созданье! Право, Фрэнк, она...
     Бледное лицо его залила краска, и он прервал бабушку словами:
     - Полноте! Будь я живописцем, а юный Клайв лордом Кью, кого бы из  нас,
по-вашему, она предпочла? И была бы  права.  Он  смелый,  честный,  красивый
юноша и в тысячу раз умнее и лучше меня.
     - Не лучше, душа  моя,  слава  богу,  не  лучше!  -  воскликнула  мать,
приблизившись с другой стороны к кушетке сына и взяв его за руку.
     - Не думаю, чтобы лучше, Фрэнк, - сказал  срывающимся  голосом  молодой
дипломат и отошел к окну. А что до бабки, то к концу всей сцены  и  особенно
этой тирады сходство ее сиятельства с братом, почтенным, ныне усопшим лордом
Стайном, стало пугающим, как никогда.
     Она  помолчала  с  минуту,  потом,  опираясь  на  клюку,  поднялась   и
проговорила:
     - Я чувствую, что просто недостойна находиться рядом с такой образцовой
добродетелью. И цена ей  еще  возрастает,  милорд,  когда  подумаешь,  какие
материальные жертвы вы приносите. Ведь вы, надеюсь, знаете, что я много  лет
копила и откладывала, да, да, собирала по крохам,  отказывая  себе  в  самом
необходимом, чтобы мой внук когда-нибудь зажил, как ему подобает. Уезжайте в
свой старый мрачный дом, живите там впроголодь, женитесь на пасторской дочке
и распевайте псалмы со своей бесценной маменькой. Не сомневаюсь, что оба вы,
особливо она, которая всегда во всем мне перечила и  которую  я  ненавидела,
да-да, ненавидела с той самой поры, как она отняла у меня сына и принесла  в
наш дом несчастье, будете лишь радоваться  при  мысли,  что  сделали  бедную
одинокую и любящую старуху еще более  несчастной  и  одинокой.  Потрудитесь,
Джордж  Барнс,  сказать  моим  людям,  что  я  возвращаюсь  в  Баден,  -  и,
отмахнувшись от внуков  и  невестки,  старуха  заковыляла  вон  из  комнаты,
опираясь на палку.

     Итак, злая фея, ничего не добившись, укатила прочь в своей коляске,  на
тех же драконах, что примчали  ее  поутру  и  успели  съесть  только  порцию
черного хлеба. Возможно, та же самая упряжка везла и Клайва с Джей  Джеем  и
Джеком Белсайзом, когда они уезжали в Швейцарию. Ведь черная забота ездит на
любых лошадях и раздает форейторам чаевые по всем дорогам. Да простится леди
Уолем чувство торжества, охватившее ее после  победы  над  свекровью.  Какая
христианка не порадуется победе над другой, и разве победа эта  будет  менее
сладостной, если та другая - твоя свекровь? Мужья и жены будут довольны, что
леди Уолем одержала верх, а вы, юноши и девушки, поймете  тайный  смысл  сих
строк, когда придет ваш черед жениться  или  выходить  замуж.  Джордж  Барнс
открыл "Оливера Твиста" и продолжил чтение вслух. Фейгин и мисс Нэнси  снова
были призваны устрашать и веселить наших друзей. Но боюсь, что даже Фейгин с
мисс Нэнси оказались бессильными увлечь вдову, так полна она была мыслями  о
недавней победе.  Для  вечерней  молитвы,  в  которой,  на  радость  любящей
маменьке, приняли участие ее сыновья, леди Уолем избрала псалом,  звучавший,
как Те Deum {"Тебя, господа, (хвалим)" (лат.).} после битвы - битвы при Келе
на Рейне, где, как казалось матери, стороны сражались за  душу  Кью.  Я  уже
говорил, что  книга  наша  целиком  посвящена  жизни  светского  общества  и
почтенному семейству, к нему принадлежащему. Она  не  похожа  на  проповедь,
разве что в тех местах, где без поучения не обойтись и где  оно  само  собой
вытекает из хода событий. Разве же в нашей жизни, в вашей  и  в  моей,  друг
мой, не сталкиваемся мы всечасно с Подобными поученьями, разве не  созерцаем
схватку Добра со Злом в собственном нашем доме и в доме соседа? По одну руку
у нас Себялюбие, Гордость и  Преуспеяние,  по  другую  -  Правда  и  Любовь.
Которую сторону мы примем, чему дадим возобладать в наших детях?
     Братья сидели, покуривая свои  вечерние  сигары.  И  Фрэнк  тоже  опять
курил, и матушка даже сама зажигала ему сигару,  настаивая,  чтоб  он  сразу
после этого шел спать. Кью курил и смотрел на  звезду,  сиявшую  над  ним  в
небе.
     - Что это за звезда? - спросил  он,  и  образованный  молодой  дипломат
ответил, что это Юпитер.
     - Сколько ты всего знаешь, Джордж! - с восторгом воскликнул старший.  -
Тебе надлежало быть старшим братом, тебе, клянусь  Юпитером!  Но  сейчас  ты
упустил случай.
     - И славу богу, - сказал Джордж.
     - Я скоро совсем поправлюсь и начну новую жизнь, дружище. Распрощусь  с
прошлым, слышишь? Я  написал  нынче  утром  Мартинсу,  чтоб  он  продал  мою
конюшню: я больше не стану играть, да поможет мне в том Юпитер. Я дал  обет,
понимаешь? Пообещал себе, если поправлюсь, покончить со  всем  этим.  И  еще
написал кузине Этель. Тогда, размышляя о наших отношениях, я был уверен, что
поступаю правильно, ведь мы бы не жили с ней в ладу. А  сейчас,  по  отъезде
графини,  я  начинаю  сомневаться,  правильно  ли  сделал,  отказавшись   от
шестидесяти тысяч приданого и прелестнейшей девушки в Лондоне.
     - Может, мне нанять лошадей и скакать  за  графиней  вдогонку?  Матушка
ушла почивать и  ни  о  чем  не  узнает,  -  предложил  Джордж.  -  Потерять
шестьдесят тысяч - не шутка.
     Кью рассмеялся.
     - Если бы ты догнал графиню и сообщил ей, что я не  доживу  до  утра  и
завтра ты будешь лордом Кью, а сын твой - виконтом Уолемом, наша  сиятельная
бабушка, без сомнения, выдала бы прелестнейшую в Англии  девицу  за  тебя  и
дала бы за нею те самые шестьдесят тысяч, да-да... клянусь Юпитером.  Отныне
я намерен клясться только языческими богами, Джордж. Нет, я  не  жалею,  что
написал Этель. А какая она редкостная красавица! Впрочем, не в одной красоте
тут дело.  Сколько  в  ней  благородства!  Грустно  думать,  что  она  будет
выставлена на продажу и пойдет с молотка!..  Я,  знаешь,  хотел  назвать  ту
трехлетку Этелиндой. Придется нам,  Джордж,  назвать  ее  как-нибудь  иначе,
прежде чем отправить на аукцион.
     Тут из соседней комнаты постучали в дверь, и голос их матери произнес:
     - Пора спать!
     На том братья и расстались и, будем надеяться, уснули крепким сном.

     А тем временем графиня Кью возвратилась в Баден-Баден; и хотя была  уже
полночь и старая леди зря проездила туда и назад, она, как  ни  грустно  вам
будет это услышать, всю ночь не смежала  очей.  Наутро  она  приковыляла  на
квартиру к Ньюкомам, и Этель,  бледная  и  спокойная,  спустилась  к  ней  в
гостиную. Как ее батюшка? Ои неплохо спал, чувствует себя  получше,  говорит
внятней и немного лучше двигает рукой и ногой.
     - Хотела бия сказать, что неплохо спала, - вздохнула графиня.
     - А я думала, вы поехали в Кель, к лорду Кью, - заметила внучка.
     - Ездила и воротилась. Эти негодяи тащились  по  пять  миль  в  час!  Я
прогнала наглеца  проводника,  который  все  скалил  зубы,  и  эту  чертовку
горничную тоже предупредила.
     - А как себя чувствует Фрэнк, бабушка?
     - Прекрасно. Розовый, как девица, которую не затаскали  еще  по  балам.
Застала я его с братцем  Джорджем  и  их  маменькой.  По-моему,  она  у  них
спрашивала катехизис, - язвительно заметила старуха.
     - Подумать, как трогательно! - сдержанно  промолвила  Этель.  -  Джордж
всегда был послушным  мальчиком,  и  лорду  Кью  тоже  приспела  пора  стать
паинькой.
     Старая леди глянула на внучку, но мисс Этель хранила непроницаемый вид.
     -  Надеюсь,  ты  догадываешься,  душа  моя,  почему  я   вернулась?   -
осведомилась леди Кью.
     - Наверно, вы поссорились с леди Уолем, бабушка. Я слышала,  вы  с  ней
всегда не ладили. - Мисс Ньюком была готова к атаке  и  обороне,  а  в  этих
случаях, как известно, леди Кью предпочитала не нападать.
     - Внук мне сказал, что послал тебе письмо, - сказала старая графиня.
     - Это правда. И если бы вы вчера полчаса  повременили  с  отъездом,  то
избавили бы меня от унижения.
     - Тебя, Этель?!
     - Да, меня! - вскинулась  Девушка.  -  А  по-вашему,  это  по  унижение
предлагать меня то одному покупщику, то другому и навязывать кому-то, кому я
не нужна? Отчего это вам и всей семье так не терпится сбыть меня  с  рук?  С
чего вы взяли, что я должна нравиться лорду Кыа, и на  что  это  вам?  Разве
мало ему театральных гурий и приятельниц, вроде герцогини Д'Иври, с  которой
вы изволили познакомить его в юности? Так он сказал, а остальное она сама не
преминула мне сообщить. Где же мне тягаться  с  такими  дамами!  И  к  этому
человеку, с которым я, слава богу, рассталась и который сам напоминает мне в
письме о нашем разрыве, вам понадобилось ехать - уговаривать  его,  чтоб  он
еще поглядел, - может, я все-таки придусь ему  по  вкусу!  Это  уж  слишком,
бабушка! Сделайте милость, позвольте мне остаться дома и по докучайте больше
советами, как мне устроиться в  жизни.  Довольствуйтесь  тем,  что  устроили
счастье Барнса и Клары, a мне предоставьте ухаживать за моим бедным отцом. Я
знаю, что тут уж я поступаю правильно. Тут, по крайней мере, нет для меня ни
того позора, пи тех печалей и сомнений, на которые стараются обречь меня мои
доброжелатели... Это звонит папа. Он  хочет,  чтобы  я  посидела  с  ним  за
завтраком и почитала ему газету.
     - Постой, Этель! - вскричала графиня дрогнувшим  голосом.  -  Я  старше
твоего отца, и ты  должна  меня  хоть  немножко  слушаться,  если,  конечно,
нынешним детям вообще надлежит слушаться старших.  Уж  как  оно  теперь,  не
знаю. Я старуха, - свет, видно, переменился с  моих  времен,  чего  доброго,
нынче вам положено указывать, а нам повиноваться. Возможно, я всю жизнь была
неправа и напрасно учила своих  детей  тому,  чему  учили  меня  самое.  Бог
свидетель, я видела от детей мало радости, слушались они меня или нет. Вам с
Фрэнком я отдала душу - больше всех внуков любила, -  что  ж  удивительного,
что мне хотелось видеть вас вместе. Все последние годы я копила  деньги  для
этого мальчика. А он вновь спешит в объятья своей маменьки, которая  изволит
меня ненавидеть, как умеют ненавидеть только  святоши.  Она  отняла  у  меня
сына, а теперь и внука, а ведь вся моя вина перед ним в том, что  я  слишком
его любила и баловала. Хоть ты  не  покидай  меня,  деточка.  Пусть  у  меня
останется хоть что-то дорогое на старости лет. Мне по нраву и твоя гордость,
Этель, и твоя красота, и я не сержусь на тебя за твои злые слова. И если мне
хочется видеть тебя устроенной, как тебе подобает, что же в том худого?  Что
худого, глупенькая?! Ну, дай мне твою ручку. Какая горячая! Моя  -  холодна,
как лед, и дрожит, видишь?! Когда-то это была прелестная рука! А что сказала
Анна... что сказала твоя мать о письме Фрэнка?
     - Я не показывала ей, - ответила Этель.
     - Покажи его мне, душа моя, - просительно шепнула леди Кью.
     - Вот оно, - ответила Этель и указала  на  камин,  где  лежала  горстка
пепла и клочки бумаги. Это был тот самый камин, в  котором  сгорели  рисунки
Клайва.


        ^TКомментарии^U

                   Анатомия буржуазной респектабельности

     Впервые английский читатель  познакомился  с  романом  "Ньюкомы"  ("The
Newcomes. Memoirs of a Most Respectable Family") в привычной для него  форме
ежемесячных выпусков; роман печатался с октября 1853  по  август  1855  года
лондонскими издателями Брэдбери и Эвансом, после чего в том же 1835 году был
издай ими в двух томах.
     В России роман начал переводиться  еще  до  выхода  этого  двухтомника.
Печатался он в виде книжек литературного приложения  сразу  двумя  журналами
(кстати, очень разными по своей направленности) - "Современником" ("Ньюкомы.
История одной весьма достопочтенной фамилии". 1855, ЭЭ 9-11, 1856, ЭЭ 1-8) и
"Библиотекой для чтения" ("Ньюкомы, записки  весьма  почтенного  семейства",
i855). Впоследствии, уже в коице XIX века, роман переводился еще дважды:  1.
"Ньюкомы. Семейная хроника одной почтенной фамилии". Перевод С. Майковой. Ч.
1-4, СПб., Н. И. Герасимов, 1890. 2.  "Ньюкомы.  История  весьма  почтенного
семейства". Перевод Е. Г. Бекетовой. Собр. соч. Теккерея в 12-ти томах, изд.
бр. Пантелеевых, СПб., 1894-1895, тома 5, 6. В XX же веке роман переведен на
русский язык впервые.

     "Ньюкомы" отличаются от всех других произведений писателя прежде  всего
своим диапазоном, "широкоформатностью" повествования. Обычно рассматриваемый
в одном ряду с  двумя  предыдущими  романами  о  современности  -  "Ярмаркой
тщеславия" и "Пенденнисом"  -  он  вместил  в  себя  с  наибольшей  полнотой
жизненные наблюдения писателя. Нравственная и духовная атмосфера жизни, быт,
поведение и взгляды людей, принадлежащих  к  буржуазно-аристократическому  и
среднему слоям английского общества воссозданы в романе с поистине эпическим
размахом. Не только история четырех поколений семейства Ньюкомов  рассказана
в нем.  Судьба  многочисленных  второстепенных  лиц,  населяющих  роман,  их
родословная и жизненные  перипетии  прослеживаются  как  правило  с  той  же
тщательностью, что и судьбы главных героев.  Сюжетный  ствол  порой  надолго
исчезает за густолистыми  сюжетными  ответвлениями.  Известный  американский
теккереевед Гордон Рэй называет "Ньюкомов" богатейшей по жизненному  охвату,
самой насыщенной книгой не только у Теккерея, но  и  во  всей  викторианской
прозе. Не нужно забывать, что роман писался в расчете  на  современника,  то
есть англичанина середины XIX века, который каждый месяц  получал  очередную
"порцию" его, и в течение двух  лет  следил  за  развертывающейся  в  романе
жизнью, вспоминая прочитанное, раздумывая  над  авторскими  отступлениями  и
стараясь предугадать дальнейший ход событий. У нынешнего читателя,  живущего
совсем в  другом  ритме,  порой  может  вызвать  раздражение  неторопливость
повествования, замедленность его сюжетного  движения.  Но,  как  заметила  о
таких романах современная английская писательница Маргарет  Дреббл,  "в  них
есть длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы...
привлекают...  именно  сочетанием  скуки  и  драматизма  -  тем  самым,  что
составляет удел каждого обыкновенного человека".
     Роман "Ньюкомы", по праву считающийся наряду с "Ярмаркой  тщеславия"  и
"Генри Эсмондом" одним из высших достижений Теккерея, безусловно заслуживает
активного, заинтересованного прочтения. Роман пе отмечен постановкой  острых
социальных вопросов. Герои его озабочены главным образом  устройством  своей
судьбы, перед нами снова "ярмарка житейской суеты". Но,  решая  свои  личные
проблемы - в дружбе, ссорах, любовных коллизиях, семейных  драмах,  душевных
муках, - герои Теккерея знакомят нас  с  характером  человека  той  эпохи  и
обогащают  наш  ум  и  сердце   постижением   человеческой   природы.   Даже
второстепенные  персонажи  романа  -  язвительная  и  властная   леди   Кью,
простодушная Клара Пуллярд, бездушный и наглый Барнс  Ньюком,  сладкоречивый
Ханимен - вызывают живой интерес и надолго западают в память.
     Сюжетная канва "Ньюкомов" в сущности своей повторяет предыдущие  романы
Теккерея. Это еще одна история о вступлении в жизнь молодого героя и  о  его
возмужании. Так  же,  как  Эсмонд  и  Пенденнис,  а  ранее,  хотя  и  совсем
по-другому, Ребекка Шарп, новый герой -  Клайв  Ньюком  -  осваивает  жизнь,
открывая  ее  для  себя  и  себя   в   ней.   Но   это   лишь   своеобразная
фабула-подспорье,  тонкая  нить,  которая  "продернута"  в  романе,  но   не
скрепляет собой повествовательное полотно. Надо сказать,  что,  приступая  к
новому роману, Теккерей испытывал - что с ним  бывало  и  раньше  -  чувство
неуверенности: в письмах  он  сетует  на  то,  что  исписался,  повторяется,
завидует неистощимости фантазии Диккенса. Историю же Клайва автор сделал  во
многом автобиографичной, и эта история  увлекала  его,  оживляла  рассказ  и
помогала развитию сюжета.
     Клайв, как и Теккерей, родился в Индии и мальчиком привезен  в  Англию,
он так же учится в закрытой школе Чартерхаус (школа  Серых  Монахов),  затем
увлекается живописью, бродит по музеям  Европы  (письма  Клайва  из  Рима  и
Парижа напоминают,  даже  по  стилю,  кор