бнаженной саблей над головой;
изображал, как они бьются с уланами, как отражают натиск пехоты и  даже  как
разрубают надвое овцу, что, как известно, лихие  кавалеристы  проделывают  с
одного маху. Отряды лейб-гвардейцев появились на  Шарлотт-стрит,  благо  это
было недалеко от их казарм; блестящие экипажи останавливались у его  дверей,
а в  окнах  мастерской  частенько  показывались  молодые  люди  благородного
обличил с закрученными усами и сигарой во рту. Сколько раз крохотный  мистер
Птич, живший рядом с Клайвом миниатюрист, со всех ног бежал к окну  гостиной
и глядел в щелочку между ставнями - не к нему ли едет заказчик, не к нему ли
"господа в колясках". А как злился член Королевской Академии мистер  Хмурвид
на этого молокососа и франтика в золотых цепочках  и  отложных  воротничках,
который, уж будьте покойны,  испортит  нам  всю  коммерцию  своими  даровыми
портретами. Отчего ни один из этих  молодых  людей  не  зайдет  к  Хмурвиду?
Хмурвиду пришлось все-таки признать, что у этого Ньюкома несомненный  талант
и большое умение уловить сходство. Пишет маслом он, конечно, плохо,  но  его
карандашные портреты вполне сносны, а лошади очень динамичны  и  натуральны.
Мистер  Гэндиш  утверждал,  что,  поучись  Клайв  годика  три-четыре  в  его
академии, он стал бы настоящим художником. А мистер Сми покачивал головой  и
выражал опасение, что эти бессистемные и случайные занятия,  эта  постоянная
дружба со знатью не помогут развитию таланта, - и это говорил  Сми,  который
готов был пройти пять миль пешком, чтобы только  попасть  на  вечер  хоть  к
какой-нибудь титулованной особе.


        ^TГлава XLIV,^U
     в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете

     Мистер Фредерик Бейхем  подождал,  когда  Клайв  кончит  беседовать  со
своими  друзьями  на  Фицрой-сквер,  и  отправился  провожать  его  домой  с
намерением по  дороге  зайти  посидеть  в  трактире.  Клайв  всегда  находил
удовольствие в обществе Ф. Б., был ли тот в  шутливом  настроении  или,  как
сейчас, расположен вести поучительный и серьезный  разговор.  На  протяжении
всего вечера Ф. Б. был как-то по-особому величав.
     - Полагаю, от вашего внимания не ускользнуло, что я сильно переменился,
Клайв, - начал он. - Да, я сильно переменился. С тех  самых  пор,  как  этот
добрый самарянин, ваш батюшка, возымел сочувствие  к  бедняге,  очутившемуся
среди воров, - заметьте, я нисколько не утверждаю, что был много лучше  них,
сэр,  -  Ф.  Б.  в  некоторых  отношениях  исправился.  Я  вступил  на  путь
трудолюбия,  сэр.  Способности,  от  природы,   быть   может,   незаурядные,
растрачивались прежде на игру в кости и кутежи. Но теперь я начинаю  ощущать
свое призвание; и,  возможно,  мои  начальники,  те,  что,  закурив  сигары,
отправились домой и не подумали сказать: "А не пойти ли нам, старина Ф.  Б.,
в "Пристанище" угоститься холодным омаром с пивом?" Они, впрочем, и не очень
считают себя моим начальством, - так вот, этот Политик и этот Литератор, сэр
(псевдонимы господ Уорингтона и Пенденниса, были  произнесены  им  с  особым
сарказмом), обнаружат в один прекрасный  день,  что  их  скромный  сотрудник
пользуется  у  знатоков  большим  уважением,  чем  они  сами.  Про   мистера
Уорингтона я ничего не скажу - он человек даровитый, сэр, бесспорно, - но  в
этом вашем чрезмерно самодовольном друге,  мистере  Артуре  Пенденнисе  есть
что-то этакое... ну, да время покажет! Вы, верно, не получали... хм... нашей
газеты в Риме и в Неаполе?
     - Она запрещена инквизицией, - с радостью сообщил  ему  Клайв,  -  а  в
Неаполе она вызвала гнев короля.
     - Я ничуть  не  удивляюсь,  что  она  не  нравится  в  Риме,  сэр.  Она
затрагивает серьезный вопрос, который  должен  привести  в  трепет  прелатов
некоей церкви. Читали  вы,  к  примеру,  статью...  "Наши  церковники"?  Это
галерея портретов, так сказать, духовных и телесных,  ныне  здравствующих  в
Британии отцов церкви, подписано: "Лод Латимер".
     - Я не очень этим интересуюсь, - отвечал Клайв.
     - Тем хуже для вас, мой юный друг. Я не склонен строго судить  ближнего
своего -  сам  ведь  грешен  -  и  не  стану  также  утверждать,  что  "Наши
церковники" будут непременно вам полезны. Однако каковы они ни есть, они уже
возымели благое действие. Спасибо, Мэри, душечка, ваше боченочное пиво  хоть
куда - пью за здоровье твоего  будущего  мужа.  А  ведь  неплохо  освежиться
стаканчиком доброго крепкого пива  после  всех  этих  кларетов,  сэр.  Итак,
возвратимся к "Церковникам", сэр. Да простится мне мое  самомнение,  если  я
скажу, что, хотя мистер Пенденнис и смеется над  ними,  они  оказали  газете
немаловажную услугу. Они придали ей  лицо;  сплотили  вокруг  нее  уважаемые
сословия. Они вызвали обширную переписку. Я получаю множество  любопытнейших
писем по поводу "Наших церковников", особливо от  дам.  Одни  жалуются,  что
задеты их любимые проповедники; другие рады, что Ф. Б. поддержал тех, на чьи
проповеди они ходят. Ведь "Лод Латимер" это я,  сэр,  хотя  мне  приходилось
слышать, как  авторство  этих  очерков  приписывалось  преподобному  мистеру
Бункеру, а также одному члену парламента, видному деятелю религиозного мира.
     - Так вы и есть знаменитый "Лод Латимер"?! - восклицает Клайв, которому
действительно попадались в нашей газете очерки, подписанные этим досточтимым
именем.
     - Слово "знаменитый" здесь не очень подходит. Некий  господин,  который
вышучивает все на свете, - а точнее: мистер Артур Пенденнис, - хотел,  чтобы
я подписывался просто "Церковный сторож". Он частенько  величает  меня  этим
именем, - он ведь, как ни грустно, имеет привычку потешаться над  серьезными
вещами. Разве вы додумались бы, юный мой друг, что та же рука, которая пишет
рецензии на разных художников, а по временам, когда его высочество Пенденнис
ленится, набрасывает  отзывы  о  второстепенных  театрах,  строчит  шутливые
эпиграммы и составляет хронику текущих событий, что  та  же  рука  может  по
воскресеньям браться за перо, чтобы обсуждать столь важную тему и  выступать
с оценкой, британских проповедников. Восемнадцать воскресных вечеров подряд,
Клайв, я писал своих "Церковников" в парадной  гостиной  миссис  Ридли,  где
прежде обитала мисс Канн (она теперь устроена лучше), не  позволяя  себе  ни
капли горячительного, разве что совсем уж иссякнут силы.  Пенденнис  смеется
над  моими  очерками.  Он  говорит,  что  публике  они  надоели  и  пора  их
прекратить. Я не хочу думать, что мне завидует тот, кто сам устроил  меня  в
"Пэл-Мэл", хотя, возможно, мои таланты тогда еще не выявились.
     - Пен считает, что он теперь пишет лучше, чем вначале, - вставил Клайв,
- я слышал, как он это говорил.
     - Свои литературные труды он ценит очень высоко, независимо от их даты.
Я же, сэр,  только  завоевываю  признание.  Ф.  Б.  уже  приобрел  некоторую
известность в  церковных  кругах  нашей  столицы,  сэр.  Я  заметил,  как  в
позапрошлое воскресенье смотрел на меня епископ Лондонский, - и уверен,  что
его капеллан шепнул ему на ухо: "Это  мистер  Бейхем,  ваше  преосвященство,
племянник   достопочтенного   собрата   вашей   милости,   лорда    епископа
Буллоксмитского". А в прошлое  воскресенье  я  был  в  церкви  -  у  святого
великомученика Мунго, где проповедует преподобный С. Льстивер;  так  вот,  в
среду я получаю письмо {почерк женский - не иначе миссис Льстивер),  в  коем
содержится жизнеописание этого духовного лица,  рассказ  о  присущих  ему  с
малолетства добродетелях, и рукописный экземпляр его  стихотворений,  а  при
сем высказывается намек, что ему самой судьбой предназначено вакантное место
настоятеля собора.
     - Да, не одному только Ридли я помог на этом свете, - продолжал Ф. Б. -
Быть может, мне следует за это краснеть, да я и краснею, - но что поделаешь,
старая дружба - так  вот,  признаюсь,  я  чрезмерно  превознес  и  живописал
достоинства вашего дядюшки Чарльза Ханимена.  Сделал  я  это  отчасти  из-за
Ридли - в надежде помочь ему расплатиться с ними,  отчасти  же  в  память  о
прошлом. Известно ли вам, сэр, что обстоятельства  Чарльза  Ханимена  сильно
изменились и что бедняк Ф. Б., кажется, помог ему составить состояние?
     - Рад это слышать, - отвечал Клайв. - Как же сотворили вы это чудо,  Ф.
Б.?
     - При помощи здравого смысла и предприимчивости, мой мальчик,  а  также
знания света и простой благожелательности. Вы увидите, часовня леди  Уиттлси
имеет теперь совсем другой вид. Этот мошенник Шеррик признался,  что  обязан
мне произошедшей переменой; он прислал мне несколько дюжин вина  и  никакого
векселя с меня не взял, дескать - в благодарность за услугу. Случилось  так,
что вскоре после вашего отъезда в Италию, сэр, я явился к Шеррику на дом  по
поводу расписочки, которую необдуманно подмахнул один мой приятель, и хозяин
пригласил меня выпить чаю в кругу его семьи. Я изнывал  от  жажды  -  я  шел
пешком из Хэмстеда, где в  "Шалаше  Джека"  мы  съели  с  бедным  Кайтли  по
отбивной, - и охотно принял его приглашение. Когда мы покончили с  домашними
булочками, дамы угостили нас музыкой, и тут,  еэр,  меня  осенила  идея.  Вы
знаете, как замечательно поют  мисс  Шеррик  и  ее  матушка.  Они  исполняли
Моцарта, сэр. "А что, если этим дамам, поющим под фортепьяно  Моцарта,  петь
под орган Генделя?" - спросил я у Шеррика.  "Может,  вы  еще  предложите  им
ходить с шарманкой, черт  подери!"  -  "Шеррик,  вы  язычник,  вы  ignoramus
{Невежда (лат.).}, - ответил я. - Я  просто  хотел  сказать,  почему  бы  не
исполнять им церковную музыку Генделя и прочие там церковные песни в часовне
леди Уиттлси. Петь они будут за  ширмой  на  хорах,  что  тут  худого?  Ваши
мальчики - певчие сбежали в "Музыкальную пещеру"; распался  ваш  хор  -  так
почему бы вашим дамам не заняться этим делом". Он  ухватился  за  мою  идею.
Такого пения вы никогда еще не слышали, и оно было бы  еще  лучше,  если  бы
прихожане не шумели. Это была прекрасная затея  и  вполне  безобидная,  сэр,
сказать по-мирскому - отличный номер! И костюмы очень удачные, сэр, -  нечто
вроде монашеского одеяния; у миссис Шеррик душа артистки, ведь если  человек
вдохнул когда-то воздух кулис - это у него навсегда, сэр, так и знайте! Дамы
репетировали в часовне вечерами, при лунном свете, а  потом  отправлялись  к
Ханимену откушать устриц. Спектакль получился,  сэр!  Народ  стал  разбирать
ложи - я хотел сказать, скамьи, - и  Чарльз  Ханимен,  приободренный  щедрой
помощью  вашего  благородного  родителя,  а  возможно,  вдохновленный  новым
успехом, стал проповедовать красноречивее прежнего. Он кое-чему  научился  у
Хаслера из театра Хэймаркет, сэр. Проповеди его, по-моему,  все  те  же,  но
поданы, так сказать, в новой постановке  -  с  новыми  костюмами  и  прочими
эффектами, сэр. Часовня разубрана цветами, сэр, -  предполагается,  что  это
дар благочестивых прихожанок, однако, entre  nous  {Между  нами  (франц.).},
Шеррик  подрядил   на   поставку   их   Натана   или   кого-то   другого   с
Ковентгарденского рынка. А еще... только, смотрите, никому ни полслова!
     - Ну выкладывайте, Ф. Б.! - просит Клайв.
     - Я навлек на вашего дядюшку гонения за его близость к папистам; созвал
сходку в "Скороходе" на Болинброк-стрит. Биллингс, торговец  маслом,  токарь
Шарвуд, он же специалист  по  изготовлению  ваксы,  и  достопочтенный  Фелим
О'Карра, сын лорда Скаллабога, держали речи. Два или три почтенных семейства
(в том числе ваша тетушка, миссис Как-ее-Там Ньюком) в  возмущении  покинули
часовню. Я выступил  в  "Пэл-Мэл"  со  статьей  в  жанре  моих  полемических
биографий, ^поднялся спор в газетах - словом, общий  интерес,  сэр.  Часовня
стала приносить доход священнику, а заодно  и  Шеррику.  Дела  Чарльза  идут
превосходно, сэр. Особенно помногу он никогда не занимал; и если это грех  -
избавить нашего друга от старых долгов,  удовольствовать  его  кредиторов  и
дать ему вольно вздохнуть, то, должен признаться со всей откровенностью, что
Ф. Б. повинен в сем грехе. И пусть бы  на  моей  совести  не  было  большего
греха, Клайв. А Чарльз, право, очень подошел  бы  для  роли  мученика,  сэр;
например, Себастьян, изрешеченный бумажными  катышками;  или  Варфоломей  на
холодном рашпере. А вот нам и омара принесли! Ей-богу, Мэри,  я  никогда  не
видывал лучшего!
     Надо думать, что именно этот рассказ о делах и успехах дядюшки Ханимена
привел нашего Клайва в часовню леди Уиттлси; и  уж,  во  всяком  случае,  не
слова мисс Этель о  том,  что  они  с  бабушкой  ходят  туда,  побудили  его
направить свои стопы в упомянутое  место.  В  следующее  же  воскресенье  он
явился в часовню и, проведенный сторожихой к скамье настоятеля,  застал  там
мистера Шеррика, который восседал  с  превеликой  важностью  и  преогромными
золотыми булавками в галстуке и при первых звуках гимна вручил  ему  толстый
молитвенник в золоченом переплете.
     Аромат цветочных духов разлился  в  воздухе,  когда  Чарльз  Ханимен  в
сопровождении церковного служки прошествовал мимо них  из  ризницы  и  занял
свое место на кафедре.  В  прежние  времена  он  носил  поверх  ниспадавшего
складками стихаря еще и широкую епитрахиль;  Клайв  помнил,  что  мальчиком,
заходя в ризницу, он наблюдал, как дядюшка расправлял  на  себе  епитрахиль,
приглаживал рукава облачения и выпускал на лоб кокетливый завиток,  дабы  на
кафедре являть собой достойный  образец  церковного  благолепия.  Теперь  он
носил епитрахиль шириной не  более  галстука,  которая  свободно  спускалась
спереди и сзади; стихарь был прямой и не доставал до  полу;  правда,  из-под
узких рукавов, кажется, выглядывала скромная кружевная оторочка, а по подолу
шли причудливые узоры из шелковой тесьмы или чего-то в  этом  роде.  Что  до
завитка на лбу, то от него осталось не больше зримых следов, чем от Майского
дерева на Стрэнде или креста на Чаринг-Кросс. Волосы Ханимена были расчесаны
на прямой пробор, спереди подстрижены, а на  уши  и  на  затылок  спускались
мягкими волнами. Он читал молитву быстро и слегка гнусавя.  Когда  зазвучала
музыка, он замер, склонив голову набок и держа на  молитвеннике  два  тонких
пальца, - точь-в-точь какое-нибудь средневековое изваяние в нише. Право  же,
стоило послушать, как Шеррик, у которого был звучный голос, подпевал  гимну.
Тут и там радовали глаз  приношения  с  цветочного  рынка;  наш  импрессарио
разыскал у старого Мосса на Уордор-стрит фламандское окно из цветного стекла
и пристроил его в своей часовне. Оттого бледно-зеленые и золотистые блики  с
продолговатыми очертаниями на них  готических  букв  пробегали  по  хорам  и
галерее, придавая часовне леди Уиттлси необычайно средневековый вид.
     Когда  настало  время  проповеди,  Чарльз  сбросил  стихарь,   перестал
гнусавить, и священник уступил место оратору. Проповедь его была  краткой  и
касалась событий дня. Как раз в это время некий  юный  отпрыск  королевского
дома, надежда нации  и  законный  наследник  престала,  погиб  в  результате
несчастного случая. Для сравнения Ханимен обратился к  Авессалому,  Давидову
сыну. Он рассказал об обеих  этих  смертях,  о  скорбящих  венценосцах  и  о
судьбе, которая превыше них. Проповедь и впрямь была  очень  трогательной  и
взволновала собравшихся.
     - Здорово, а?! - говорил Шеррик, подавая Клайву руку,  когда  церковная
служба закончилась. - Заметили, как он вышел? Я просто не подозревал  в  нем
таких способностей! - Шеррик, очевидно, в  последнее  время  был  совершенно
упоен талантами Чарльза и говорил о нем, - что за непочтенье! - как режиссер
о трагике, имевшем  успех"  Однако  простим  это  Шеррику,  он  был  человек
театральный. - На ирландца совсем не шли, - шепнул он мистеру Ньюкому,  -  я
от него избавился, дай бог памяти, - да, на святого Михаила.
     Принимая во внимание молодость Клайва и его природное  легкомыслие,  мы
не будем строго судить его за то,  что  он  не  слишком  внимательно  слушал
службу  и  часто   оглядывался   по   сторонам.   Церковь   была   заполнена
представителями высшего света и шляпками по последней парижской моде. Сзади,
в темном углу под хорами, сидел целый эскадрон лакеев. Ну конечно же, тот, с
пудреной головой, облачен в ливрею  леди  Кью!  Клайв  принялся  внимательно
разглядывать лица под шляпками и тотчас  узнал  физиономию  старой  графини,
зловещую и желтую, как ее медный дверной молоток, а рядом прелестное  личико
Этель. Едва прихожане поднялись с мест, он кинулся к выходу.
     - Разве вы не останетесь повидать  Ханимена?  -  спросил  с  удивлением
Шеррик.
     - Да-да, я сейчас вернусь, - ответил Клайв и  исчез.  Он  сдержал  свое
слово н тут же вернулся. При леди
     Кью были также юный маркиз и какая-то пожилая дама.  Клайв  прошел  под
самым носом ее сиятельства, но этот почтенный  римский  нос  не  выказал  ни
малейшего желания хоть чуточку наклониться. Этель приветствовала его  кивком
и улыбкой. Маркиз нашептывал ей  в  ушко  одну  из  своих  аристократических
острот, и она смеялась то ли над этой шуткой, то ли над ее автором. Подножка
щегольского  украшенного  гербом  экипажа  с  шумом  опустилась.  Желтоперый
вспрыгнул на запятки и  поместился  рядом  с  другой  Канарейкой,  столь  же
гигантского размера; карета леди Кью укатила,  уступив  место  коляске  леди
Кантертон.
     Клайв вернулся в часовню через  маленькую  дверцу  возле  ризницы.  Все
прихожане к этому времени разошлись. Только две дамы стояли  возле  кафедры,
да еще Шеррик прохаживался взад и вперед  по  боковому  приделу,  побрякивая
монетами в кармане.
     - Публика - первый сорт, не так  ли,  мистер  Ньюком?  Я  насчитал,  по
крайней мере, четырнадцать  титулованных  особ.  Принцесса  де  Монконтур  с
супругом, наверное, - такой бородатый господин, зевал всю проповедь  -  этак
ведь и челюсть недолго вывихнуть! Графиня Кью с дочкой. Графиня Кантертон  с
высокородной мисс Фетлок, нет - леди Фетлок. Графская  дочь,  стало  быть  -
непременно леди, черт возьми! Леди Гленливат с сыновьями. Светлейший  маркиз
Фаринтош и лорд Генри Рой - это семь, нет, девять, и еще принц с принцессой.
Джулия, милочка, ты была сегодня в ударе, никогда лучше не дела. Это  мистер
Клайв Ньюком, помнишь его?
     Мистер  Клайв  отвесил  поклон  дамам,   которые   приветствовали   его
грациозным реверансом. Мисс Шеррик не сводила глаз с дверей ризницы.
     - Как поживает старый полковник? Отличный малый - простите, что  я  так
говорю, - но он человек простой и притом честнейшей души. Навещал я  мистера
Бинни, второго моего съемщика. По-моему, он  что-то  желтоват  с  лица,  наш
мистер Бинни. А эта дама, что у него живет, такая гордячка - не  подступись!
Когда же вы зайдете к нам в Ридженте-парк откушать баранинки, мистер  Клайв?
И винцо есть неплохое. Наш  преподобный  друг  тоже  заходит  порой  осушить
стаканчик, не так ли, сударыня?
     - Мы будем очень рады видеть у себя мистера Ньюкома, - говорит красивая
лицом и добрая нравом миссис Шеррик. - Правда, Джулия?
     - О, разумеется! - отвечает Джулия, чьи мысли, судя по всему, витают  в
другом месте. И тут как раз в дверях ризницы появился сам преподобный  друг.
Обе дамы бросаются к нему, спеша пожать ему руку.
     - Ах, мистер Ханимен, какая проповедь! Мы с Джулией так плакали там  на
хорах, боялись, вы нас услышите. Правда, Джулия?
     - О, да, - отвечает Джулия, которую пастор держит за руку.
     - А когда вы стали описывать  того  юношу,  я  сразу  вспомнила  своего
бедного мальчика, правда, Джулия? - восклицает старшая из дам, и по щекам ее
текут слезы.
     - Мы потеряли его больше десяти лет  назад,  -  грустно  шепчет  Клайву
Шеррик. - И она не перестает о нем думать. Таковы женщины.
     Клайв был глубоко растроган таким проявлением неподдельного чувства.
     - Его матушка, - продолжает добрая женщина, указывая на мужа,  -  тоже,
знаете ли,  происходила  из  Авессаломов.  Очень  почтенное  семейство,  они
торговали брильянтами в...