етт  был
совершенно поражен, восхищен и очарован мисс Ньюком, ее живостью и умом.
     - Решительная особа, клянусь честью! - говорил его милость. - Танцевать
с ней - одно удовольствие! Она так высмеивает всех девиц, что от них  только
пух летит. Да и остальным крепко достается, клянусь  честью!  И  все  же,  -
добавлял молодой  офицер  с  присущей  ему  наблюдательностью  и  юмором,  -
танцевать с ней - это пожалуйста, а вот жениться - увольте. Тут  я  тебе  не
завидую, Кью, дружище.
     Но лорд Кью и не считал себя достойным зависти. Он находил свою  кузину
очаровательной,  полагал  вместе  с  бабушкой,  что  она  будет   прелестной
графиней, и  думал,  что  деньги,  которые  леди  Кью  подарит  или  оставит
новобрачным, будут для него не лишними.
     На следующий вечер в курзале  был  бал,  и  мисс  Этель,  обычно  очень
скромная в своих туалетах  и  одевавшаяся  проще  других,  явилась  в  таком
богатом и роскошном наряде, какого никто на ней  еще  не  видел.  Ее  пышные
кудри, сверкавшие белизной плечи и ослепительный туалет (это,  кажется,  был
наряд, в котором она представлялась  ко  двору)  поразили  собравшихся.  Она
затмила всех прочих красавиц; так что свита герцогини  Д'Иври  только  молча
взирала на это блистательное юное создание: дамы - неприязненно,  мужчины  -
восхищенно. Ни одна из графинь, герцогинь и принцесс, русских, испанских или
итальянских, не могла поспорить с ней красотой и изяществом. В  то  время  в
Баден-Бадене гостило несколько нью-йоркских дам, - где их только нет  сейчас
в Европе! - но и они не превзошли великолепием мисс Этель. Супруга  генерала
Иеремии Банга утверждала, что мисс  Ньюком  способна  украсить  собой  любую
бальную залу на Пятой авеню;  это  единственная  хорошо  одетая  англичанка,
которую генеральша видела в Европе. Какой-то юный  немецкий  герцог  изволил
признаться своему адъютанту, что ему очень нравится мисс  Ньюком.  Все  наши
знакомцы   были   единодушны:   мистер   Джонс   из   Англии   объявил    ее
"сногсшибательной"; бесподобный капитан Шуллер, оценив ее по  всем  статьям,
со знанием дела и весьма  откровенно  высказал  свое  одобрение.  Сиятельный
Кочетт глядел на нее во все глаза; он поздравил своего старого  товарища  по
оружию с таким приобретением. Только лорд Кью не выказывал восторга, да мисс
Этель и не ждала от него этого. Она была прекрасна, как Золушка  на  балу  у
принца. Только к чему такое великолепие? К чему такой роскошный  наряд,  эти
обнаженные плечи, ослепляющие  вас  красотой  и  белизной?  Она  была  одета
вызывающе, словно актриса варьете, едущая ужинать в ресторан "Trois Freres".
     - Ну точь-в-точь мадемуазель Мабиль en habit  de  cour,  {В  придворном
туалете  (франц.).}  -  заметила  мадам  Д'Иври,  обращаясь  к   мадам   фон
Шлангенбад.
     Барнс, танцевавший со своей невестой визави  с  сестрой  и  восхищенным
Кочеттом, тоже был поражен видом Этель. Маленькая леди Клара выглядела перед
ней жалкой школьницей.
     Приверженцы ее величества Королевы Шотландской один за другим  покидали
ее в тот вечер, побежденные юной красавицей, и если эта  своевольная  девица
задумала восторжествовать над герцогиней Д'Иври, позлить старую леди  Кью  и
досадить жениху, то это ей  вполне  удалось.  Казалось,  девушке  доставляло
удовольствие дразнить всех троих; что-то ожесточало ее в равной мере  против
друзей и врагов. Старая графиня кипела гневом, который изливала на леди Анну
и Барнса. Этель почти одна только и  поддерживала  оживление  бала;  она  не
желала  ехать  домой  и  пропускала  мимо  ушей  намеки  и  приказания.  Она
ангажирована еще на столько-то танцев. Не танцевать с  графом  Понтером?  Но
это неучтиво, раз она обещала. Не вальсировать с капитаном Шуллером? Он  для
нее не подходящий кавалер? Тогда почему же с ним знается Кью? Лорд Кью,  что
ни день, беседует  на  променаде  с  капитаном  Шуллером.  Ужель  она  такая
гордячка, что не признает друзей лорда Кью? И  она  обворожительной  улыбкой
приветствовала капитана, как раз подошедшего во время  этих  словопрений,  и
положила им конец, закружившись по залу в его объятиях.
     Легко понять, как приятно было мадам  Д'Иври  наблюдать  отступничество
своих клевретов и триумф юной  соперницы,  которая  так  хорошела  с  каждым
вальсом, что другие танцоры останавливались и смотрели  на  нее:  мужчины  -
исполненные неподдельного восхищения, дамы, поневоле разделяя  его.  Хоть  и
сердилась старая леди Кью, хоть и знала,  как  неприятны  ее  внуку  выходки
Этель, но даже ей трудно было не любоваться  прекрасной  бунтаркой,  в  чьем
девичьем сердце достало силы  противостоять  непреклонной  воле  деспотичной
старухи. А когда неодобрение выразил мистер Барнс, девушка  только  вскинула
дерзкую головку,  пожала  своими  прекрасными  плечиками  и  пошла  прочь  с
презрительным смехом. Словом, мисс Этель вела себя  как  самая  отчаянная  и
безрассудная кокетка: разила наповал своими глазками, без умолку болтала, не
скупилась на улыбки, выражения признательности и смертоносные взгляды. Какой
злой демон руководил ею? Пожалуй, знай она даже, какие  беды  это  за  собой
повлечет, она и тогда бы не унялась.
     Бедному лорду Кью подобное легкомыслие и своеволие  доставляло  горькое
чувство обиды. Этот титулованный  молодой  вертопрах  много  лет  знался  со
всякой полупочтенной публикой. Он был своим человеком в притонах, на балах в
честь парижских див и за кулисами  на  родине  и  за  границей.  Хорошенькие
головки  никому  не  известных  женщин  в  пышных  локонах  кивали  ему   из
театральных лож и сомнительных колясок, раскатывающих по Парку. Он вел жизнь
молодого повесы, смеялся и кутил с другими мотами и их собутыльниками, и это
ему наскучило. Быть может, он вспомнил  свою  раннюю  безгреховную  жизнь  и
втайне мечтал к ней вернуться. И хотя он водился со всякими отщепенцами, он,
как святыню, хранил в своей душе идеал семейного счастья. Он  верил,  что  у
порядочных женщин не бывает недостатков. Двуличия он не  понимал;  злонравие
приводило  его  в  ужас;  прихоти  и  капризы,  как  видно,   казались   ему
исключительным свойством женщин дурных и низких,  а  отнюдь  не  благородных
девиц из хорошего  дома,  воспитанных  доброй  маменькой.  Этим  от  природы
полагалось любить  своих  близких,  слушаться  родителей,  помогать  бедным,
почитать супруга и обожать детей. Смех Этель, наверно, пробудил его от столь
наивных грез, и он увидел, как она проносится мимо него под бравурные  звуки
оркестра. В тот вечер он больше ни разу не пригласил ее  танцевать,  ушел  в
игорный зал, потом вернулся, а она все кружилась  и  кружилась  под  музыку.
Мадам Д'Иври  заметила  его  смятение,  его  расстроенное  лицо,  однако  не
получила от этого удовольствия, ибо знала, что виной всему Этель.
     Когда в романах и пьесах, а также, смею думать, и в жизни,  своенравная
героиня вдруг решает испытать силу своих чар и пококетничать с  сэром  Генри
или же с капитаном, герой удаляется  и  в  отместку  начинает  ухаживать  за
другой; однако оба они быстро раскаиваются в своем безрассудстве, мирятся, и
тут падает занавес или кончается повесть. Но есть люди, слишком  благородные
и простодушные для подобного рода ухищрений и любовного  притворства.  Когда
Кью бывал доволен, он смеялся, когда печалился, он молчал. Ни  грусть  свою,
ни радость он не желал прятать под личиной. Ошибка его, пожалуй  заключалась
в том, что он позабыл, как молода Этель, не  понял,  что  ее  выходки  можно
объяснить не столько злым умыслом, сколько шаловливостью и избытком энергии,
и что раз уж юношам  дозволено  иметь  грешки,  повесничать  и  наслаждаться
жизнью, то и девицам надо порою прощать их куда  более  невинные  проказы  и
взрывы игривого своеволия.
     Когда мисс Ньюком согласилась наконец ехать домой, лорд  Кью  подал  ей
белую накидку (под капюшоном блестящие локоны, румяные  щечки  и  сверкающие
глазки Этель казались, как на зло, еще восхитительней) и,  не  промолвив  ни
слова, закутал девушку в это  очаровательное  одеяние.  В  благодарность  за
услугу, она дерзко присела перед ним в реверансе, на что он ответил  мрачным
поклоном и отошел к старой леди Кью, чтобы одеть ее сиятельство и  проводить
до кареты. Мисс Этель сочла уместным обидеться на обиду кузена. Для чего  же
тогда балы, коли не танцевать?  Она  кокетничала?  Огорчила  лорда  Кью?  Но
почему ей было не танцевать, если ей хотелось? Она просто понятия не  имела,
отчего он надулся. И потом, это было так занятно - увести  всех  вассалов  у
Королевы Шотландской, ну просто потеха! И она пошла спать и,  пока  зажигала
свечу и поднималась по лестнице, не переставая пела, разливаясь  в  руладах.
Она так чудесно провела вечер, так было весело!.. А когда за  ней  закрылась
дверь ее спальня, она, возможно (впрочем,  откуда  это  знать  сочинителю?),
выбранила свою горничную (а та и в толк не могла взять, чем она недовольна).
Бывает, так, знаете  ли,  что  после  блистательной  победы  вдруг  нахлынет
печаль, и вы, разбив на голову противника, жалеете, что завязали бой.


        ^TГлава XXXIV^U
     Завершение Баденского конгресса

     Мы уже упоминали  о  старой  деве-ирландке,  которую  герцогиня  Д'Иври
держала в качестве компаньонки, а также учительницы  английского  языка  для
своей маленькой дочери. Когда мисс О'Грэди некоторое время  спустя  покинула
семейство Д'Иври, она стала повсюду рассказывать самые ужасные подробности о
жизни своей бывшей  хозяйки.  Множество  страшных  легенд  ходило  теперь  в
обществе с легкой руки  этой  разгневанной  девицы,  и  лорд  Кью  даже  был
вынужден пресечь ее красноречие, так как не желал, чтобы все эти  неприятные
истории дошли до слуха его молодой графини,  с  которой  он  тогда  совершал
свадебное путешествие в Париж. Обитавшая здесь мисс  О'Грэди,  оказавшись  в
стесненных обстоятельствах и узнав из газет о прибытии  в  отель  "Бристоль"
графа и графини Кью, посетила молодую чету и попросила их купить  билеты  на
устраиваемую ею лотерею, где разыгрывался замечательный бювар слоновой кости
(единственный осколок ее прежнего благополучия),  каковую  вещь  она  давала
возможность приобрести своим друзьям и знакомым.  Собственно,  мисс  О'Грэди
уже несколько лет жила на доходы, получаемые от розыгрышей  сего  бесценного
бювара; многие благочестивые  дамы  из  предместья  Сен-Жермен,  принимая  к
сердцу ее злоключения, облегчали их посредством нехитрой системы  лотерейных
билетов. В лотерее мисс О'Грэди могли участвовать не только католики,  но  и
протестанты, и лорд Кью, как всегда великодушный,  приобрел  у  нее  столько
билетов,  что  охваченная  раскаяньем  О'Грэди  поведала  ему  о   заговоре,
причинившем ему в свое время немало неприятностей, и о своей неблаговидной в
нем роли.
     - Да если бы я знала, что  за  человек  ваше  сиятельство,  -  говорила
умиленная мисс О'Грэди, - никакие пытки не заставили бы меня сделать то, что
я сделала и в чем жестоко раскаиваюсь. Одна злая женщина,  милорд,  очернила
ваше сиятельство в моих глазах,  женщина,  которую  я  некогда  звала  своим
другом и которая оказалась самой вероломной,  порочной  и  опасной  из  всех
представительниц нашего пола. - Так частенько говорят  компаньонки  о  своих
патронессах, когда их разлучает ссора, когда наперсницы получают отставку  и
уносят в своей памяти семейные тайны, а в сердце жажду мести.
     Назавтра после бала, на котором так отличилась мисс Этель, старая  леди
Кью приехала  пораньше,  чтобы  еще  раз  наставить  внучку  и  своевременно
предостеречь ее против пустого кокетства, - особливо  с  господами,  которые
встречаются только на водах и не вхожи в приличное общество.
     - К тому же, помни, Кью с норовом. Он не вспыльчив,  как  мы  с  тобой,
душечка, - говорила старая леди (она решила быть пуще  обычного  ласковой  и
осторожной), - зато, коли рассердится, то надолго, и до того упрям, что  его
почти немыслимо задобрить или успокоить. Куда лучше  быть  такими,  как  мы,
милочка, - продолжала старуха, - разозлишься, пошумишь,  и  все,  но  -  que
voulez-vous? {Что поделаешь? (франц.).} - такой уж у Фрэнка характер, с этим
надо считаться. - И она продолжала  говорить,  подкрепляя  свои  наставления
примерами из семейной истории, подтверждающими,  что  Кью  похож  на  своего
деда, ее покойного супруга, а еще больше на покойного своего родителя, лорда
Уолема, который, разумеется, по вине невестки, без  конца  ссорился  с  ней,
своей матерью, - под конец они  даже  не  знались.  От  рассказов  леди  Кью
перешла  к  поучениям  и   настоятельнейшим   образом   посоветовала   своей
слушательнице щадить чувствительность жениха,  если  ей  дорого  собственное
благополучие и счастье достойнейшего человека, каковой в умелых руках  будет
ходить по струнке. Сама  леди  Кью,  как  мы  знаем,  держала  в  руках  все
семейство, и редко кто осмеливался перечить ей.
     Этель молча выслушивала наставления бабушки и только постукивала ножкой
об пол, отбивая веселую  барабанную  дробь,  но  вдруг  не  выдержала  и,  к
удивленью старухи, дала волю  гневу  -  лицо  ее  пылало,  голос  дрожал  от
возмущения.
     - "Достойнейшего человека"!  -  вскричала  Этель.  -  Которого  вы  мне
избрали!.. Я все знаю про этого "достойнейшего человека"! Спасибо  за  такой
подарок и вам и всему семейству! Вы только и делали весь прошлый год, -  да,
все вы, и папа, и брат, и сами вы! - что без конца пели мне в уши про  грехи
одного бедного юноши, которого решили выставить  испорченным  и  развратным,
тогда как не было за  ним  никакой  вины  -  да-да!  -  никакой,  кроме  его
бедности! Не вы ли, бабушка, твердили мне, что Клайв Ньюком не нашего круга,
объясняли, что он ведет беспутную жизнь и, вообще, гуляка и мот и  такой  уж
плохой - хуже некуда!.. Это он-то плохой!..  Да  я  знаю,  что  он  хороший,
правдивый, честный,  великодушный,  хотя  еще  недавно  Барнс  что  ни  день
приносил о нем какую-нибудь грязную  сплетню,  -  наш  Барнс,  который  сам,
по-моему, ничуть не лучше... других молодых людей. В той  газете,  что  папа
тогда у меня отнял, было что-то про Барнса, я  знаю.  И  вот  вы  приходите,
качаете головой и воздеваете руки, потому что я с кем-то не тем потанцевала.
Вы утверждаете, что я поступила дурно, - мама уже  говорила  мне  это  нынче
утром, и Барнс, конечно,  тоже.  Вы  приводите  мне  в  пример  Фрэнка,  его
предлагаете мне любить, слушаться  и  почитать.  Но  вот  полюбуйтесь!  -  И
выхватив какую-то бумагу, она сунула ее в руки леди Кью. -  Вот  полное  его
жизнеописание и, думается, правдивое. Ну разумеется же, правдивое!
     Старая матрона поднесла к своим  черным  бровям  лорнетку  и  принялась
читать это написанное по-английски анонимное послание,  в  котором  вниманию
бедной  Этель  предлагались  многочисленные  факты  из  жизни   лорда   Кью.
Собственно, то была обычная жизнь молодого любителя удовольствии, такого же,
как сотни ему подобных, но прегрешения Кью были приведены  здесь  в  строгий
порядок,  и  получился  внушительный  список  -  как  у  Лепорелло,  который
заставляет нас смеяться, перечисляя в своих куплетах победы, одержанные  его
барином в Испании, Франции и Италии. Имя мадам Д'Иври в списке не значилось,
и леди Кью сразу догадалась, что это ее рук дело.
     С искренним пылом кинулась леди Кью защищать внука от  воздвигнутых  на
него обвинений, убеждая Этель,  что  женщина,  которая  прибегает  к  такому
средству, чтобы очернить человека, не побрезгует и ложью в достижении  своих
целей.
     - "Женщина"? - удивилась Этель. - Но  откуда  вы  знаете,  что  это  не
мужчина?
     Леди Кью уклонилась от прямого ответа.  Почерк  явно  женский...  Да  и
навряд ли мужчина вздумал бы слать девушке анонимные  письма  и  тем  давать
выход своей злобе на лорда Кью.
     - К тому же, у Фрэнка нет соперников, кроме...  кроме  одного  молодого
человека, который перекочевал со своими красками и мольбертами в  Италию,  -
заметила леди Кью. - Не думаешь же ты, что сын твоего милого полковника  мог
напоследок учинить такую пакость? Смотри, моя милая, держи себя  так,  будто
никакого письма и не было. Отправитель его без  сомнения  будет  следить  за
тобой. А нам ведь гордость не позволит показать,  что  мы  задеты.  И  прошу
тебя, очень прошу, не вздумай  даже  заикнуться  об  этом  ужасном  послании
бедному Фрэнку.
     - Значит, все это правда! - вскричала  Этель.  -  Вы  знаете,  что  это
правда, бабушка, потому и хотите, чтобы я держала все  в  тайне  от  кузена.
Впрочем, - добавила она после минутного  колебания,  -  ваше  предупреждение
запоздало: лорд Кью уже видел письмо.
     - Дура!.. - закричала старуха. - И у  тебя  хватило  ума  показать  ему
письмо!?
     - Теперь я вижу, что это-правда, - проговорила Этель, вставая с  гордым
видом, -  и  ваше  сиятельство  не  разуверит  меня  в  этом  своей  бранью.
Приберегите ее лучше для тети Джулии: она слабая, больная и не может за себя
постоять. А я не желаю выслушивать ни вашу ругань, ни  поучения  лорда  Кью.
Ему случилось заглянуть сюда  незадолго  до  вас,  как  раз  когда  принесли
письмо. Он изволил  прийти,  чтобы  со  своей  стороны  тоже  прочитать  мне
проповедь. Ему ли судить мои поступки! - вскричала Этель, дрожа от  гнева  и
комкая в руках злосчастное письмо. - Ему ли  обвинять  меня  в  легкомыслии,
предостерегать от дурных знакомств!.. Раненько начал он меня воспитывать!  Я
еще не стала законной рабой и не хочу,  чтобы  мне  досаждали...  во  всяком
случае, пока я свободна.
     - И вы сообщили все это Фрэнку, мисс Ньюком? И показали ему  письмо?  -
спросила старуха.
     - Письмо как раз подали, когда его  сиятельство  добрался  до  середины
своей проповеди, - ответила Этель. - Лорд Кью держал речь, а я покуда читала
письмо, - добавила она, и гнев и обида вновь вскипели в  ней  при  мысли  об
этой сцене. - Он был отменно вежлив, не называл меня ни дурой, ни как-нибудь
еще. Он изволил поучать меня и рассуждал так наставительно  и  красноречиво,
что сам епископ не мог  бы  сказать  лучше.  Решив,  что  это  письмо  будет
неплохим комментарием к его советам, я показала его Кью. Да,  показала!..  -
воскликнула девушка. - Пусть это послужит ему уроком! Думаю, у лорда Кью  на
время отпадет охота читать мне нравоучения.
     - Я тоже так думаю, - ответила леди Кью  сухо  и  сдержанно.  -  Ты  не
понимаешь, что, возможно, натворила. Позвони, пожалуйста, чтобы  мне  подали
карету. Что ж, поздравляю, ты нынче не потеряла утро даром.
     Этель величаво присела перед бабушкой. Бедная леди Джулия: то-то  ждало
ее веселье по возвращении матери!
     Всякий,  знающий  лорда  Кью,  может  не  сомневаться,  что  во   время
несчастного свидания с Этель, только что описанного  ею,  он  не  сказал  ей
ничего грубого, злого или несправедливого. Они были обручены, и он счел себя
вправе укорить ее за вчерашнее и остеречь  от  знакомств,  опасное  свойство
которых было ему известно по опыту. Он  слишком  хорошо  знал  кружок  мадам
Д'Иври, чтобы позволить своей невесте вступить  в  него.  Он  не  мог  прямо
рассказать Этель всю правду о каждой из этих дам; она же предпочла не понять
его намеков, а может, и вправду не поняла: она была так молода, что при  ней
никогда не заговаривали о подобных женщинах.  Ее  возмущало,  что  лорд  Кью
следит за ней и уже начинает распоряжаться ею. В другую минуту  и  в  лучшем
настроении она была бы ему признательна за заботу; позднее она  оценила  его
многочисленные достоинства - чистосердечие, искренность, доброту.  Но  в  те
дни ее гордое сердце страстно бунтовало  против  узды,  в  которой  пытались
держать ее родичи. Они сулили ей земные блага, но тем  только  пуще  сердили
ее. Сыщи они для нее юного принца, который положил бы  к  ее  ногам  корону,
она, скорее всего, негодовала бы и сопротивлялась еще больше. А если бы ей в
мужья прочили младшего брата Кью, или самого Кью, при условии, что