нет ничего проще, как  расторгнуть
твою помолвку с Кью и свистнуть назад этого учителя рисования.
     Этель собрала в кучу все рисунки Клайва, бросила их в камин и  подожгла
свечой.
     - Премилый поступок, - сказала  леди  Кью.  -  Теперь  ты  вполне  меня
убедила, что совсем не  думаешь  о  молодом  Клайве.  Мы  состоим  с  ним  в
переписке, да? Ведь мы  кузены,  не  так  ли,  и  можем  писать  друг  другу
миленькие родственные, письма.
     Еще  месяц  назад  старая  дама  употребила  бы  против  Этель   оружие
поощутимей  насмешки,  но  теперь  она  побаивалась   пользоваться   грубыми
приемами.
     - Ах! - вскричала Этель в порыве гнева. - Что за жизнь  мы  ведем!  Как
продаете и покупаете вы своих детей  и  как  при  этом  торгуетесь!..  Не  о
бедняжке Клайве мои мысли. У нас с ним разные дороги  в  жизни.  Я  не  могу
порвать с родными, а как бы вы его  приняли  я  хорошо  знаю.  Будь  у  него
деньги, тогда  иное  дело:  тогда  бы  вы  его  встретили  с  распростертыми
объятьями. Но он всего только бедный художник, а мы, как ни как, банкиры  из
Сити. Мы принимаем его у себя в доме, но смотрим свысока, как на тех певцов,
с которыми мама так любезна в гостиной,  однако  ужинать  им  подают  внизу,
отдельно от нас. А чем они хуже нас?
     - Мосье де С. из хорошей семьи, душа моя, - возразила  леди  Кью,  -  и
когда он бросит петь и составит себе состояние,  то,  конечно,  будет  снова
принят в обществе.
     - Вот-вот, состояние!.. - не  унималась  Этель.  -  Об  этом  вся  наша
забота! С тех пор как стоит мир, люди еще никогда  не  были  так  откровенно
корыстны! Мы признаемся в этом, мы этим гордимся. Мы  обмениваем  титулы  на
деньги и деньги на титулы, и так изо дня в день.  Что  побудило  вас  выдать
маму за папу? Его ум? Да  будь  он  хоть  ангелом,  вы  отвергли  бы  его  с
презрением, сами знаете. Вашу дочь купили на папины деньги,  точно  так  же,
как раньше купили Ньюком. Придет ли день,  когда  мы  перестанем  так  чтить
маммону!..
     - Не для нас с тобой Этель, - ответила бабушка не без сочувствия;  быть
может, ей вспомнились далекие дни, когда она сама еще не была продана.
     - Нас продают, продают, как турчанок, - продолжала  девушка.  -  И  вся
разница в том, что наш властелин не  может  иметь  больше  одной  черкешенки
зараз. Нет, мы не свободные люди. Я ношу зеленый билетик  и  жду,  когда  за
мной придет покупатель. Но чем больше я думаю о нашем рабстве, тем больше им
возмущаюсь. Почему эта бедная  девушка,  что  выходит  за  моего  брата,  не
взбунтуется и не убежит? Если б кто-нибудь был мне дороже всей этой светской
суеты, почета, богатства, особняков и титулов - я бы все бросила и уехала  с
ним; только все это мне дороже. И куда я пойду, дочь своих родителей? Ведь я
принадлежу обществу, как все наше семейство. Это вы воспитали нас, и  вы  за
нас в ответе. И почему нет у нас монастырей, куда можно было бы скрыться! Вы
сыскали мне хорошую партию, раздобыли прекрасного мужа, не  слишком  умного,
но доброго, очень доброго; хотите сделать меня, как говорится, счастливой, а
я предпочла бы ходить за плугом, как здешние женщины.
     - За плугом ты ходить не станешь, Этель, - сухо ответила бабушка. - Все
это детская болтовня. Дождь испортит тебе лицо, через час ты уже будешь  без
сил и вернешься домой позавтракать: ты принадлежишь своему кругу, милочка, и
ничем не лучше других - хорошенькая, как ты это отлично знаешь, но  довольно
строптивая. Счастье еще, что у Кью такой добрый  нрав.  Уймись  хотя  бы  до
свадьбы - не всякий день красивой  девушке  выпадает  такая  удача.  Ты  его
отослала, и он ушел, испуганный твоим бессердечием, и сейчас если не  играет
в рулетку или на бильярде, то, верно, размышляет о том, какая  ты  несносная
маленькая ведьма, и что, может быть, лучше, пока  не  поздно,  остановиться.
Твой бедный дед до свадьбы и не  подозревал,  что  я  с  характером.  Потом,
другое дело. Нам всем полезны испытания, и он  выдержал  свое  с  ангельской
кротостью.
     Леди Кью тоже на этот раз выказывала  удивительное  благодушие.  И  она
умела, когда нужно, обуздать свой нрав, и,  поскольку  всем  сердцем  хотела
этой свадьбы, предпочитала улещивать и задабривать внучку, а не бранить ее и
запугивать.
     - Что вы так стараетесь об этом браке, бабушка?  -  спросила  Этель.  -
Кузен мой не слишком влюблен, по крайней мере, мне так кажется,  -  добавила
она, покраснев. - Лорд  Кью,  будем  говорить  прямо,  не  проявляет  особой
пылкости, и, думается, предложи  вы  ему  ждать  еще  пять  лет,  охотно  бы
согласился. Почему же вы так спешите?
     - Почему, моя милая? Да потому что девицам, которые мечтают работать  в
поле, надо ворошить сено, пока солнце светит; потому что Кью, мне  думается,
пришло время остепениться; потому что он,  без  сомнения,  будет  лучшим  из
мужей, а Этель - прелестнейшей из графинь в Англии. - И старая леди,  обычно
отнюдь не склонная к нежностям, поглядела на внучку с  откровенной  любовью.
Этель перевела глаза на зеркало,  и,  наверное,  его  блестящая  поверхность
подтвердила ей слова старухи. Так стоит ли нам бранить девушку  за  то,  что
она залюбовалась своим ослепительным отражением, за то,  что  она  сознавала
эту приятную истину и наслаждалась своим триумфом?
     Лучше  оставим  ей  ее  долю  юного  тщеславия,  желания  повелевать  и
принимать поклонение. А между тем рисунки мистера Клайва потрескивали  у  ее
ног в камине, и никто не заметил, как угасла последняя искра этого  неяркого
пламени.


        ^TГлава XXXIII^U
     Леди Кью на конгрессе

     Когда леди Кью услышала, что в Баден-Бадене находится мадам Д'Иври, что
она необычайно любезна с Ньюкомами и гневается на лорда  Кью,  старуха  дала
волю своему свирепому нраву; по временам ей удавалось держать этого зверя на
привязи, и он не лаял и не кусался, но  только  с  него  снимали  намордник,
приводил в трепет всех родственников ее сиятельства. Кто из  них  не  был  в
свое время покусан, истерзан, сбит  с  ног  или  как-нибудь  еще  напуган  и
изувечен этим бешеным зверем? Трусливые ласкали  его  и  носили  ему  кости;
благоразумные обходили его стороной;  но  беда  была  тем  домочадцам,  кому
выпало на долю стелить подстилку, кормить и, вежливо говоря, делить конуру с
"Растерзаем" леди Кью. Спору нет, неистовый характер, если  ему,  как  часто
бывает, сопутствует известное  великодушие  и  смелость,  -  неоценимый  дар
природы для любого джентльмена или леди. Тот, кто всегда готов накинуться на
других, непременно пользуется в семье наибольшим уважением.  Ленивые  устают
препираться с ним, робкие льстят ему и стараются задобрить, а так как  почти
все мы робки и ленивы, злонравный волен творить, что хочет. Он командует,  и
ему подчиняются. Если он гурман, к обеду подают его любимые кушанья, а вкусы
других приносятся ему в жертву. Если она (мы столь вольно  чередуем  "он"  и
"она", ибо дурным характером может обладать  как  женщина,  так  и  мужчина)
облюбовала себе место в гостиной, ни родители, ни братья, ни сестры не смеют
его занять. Когда она хочет ехать в гости, маменька,  несмотря  на  мигрень,
бежит  одеваться,  а  папенька,  который  ненавидит  эти  чертовы   сборища,
безропотно поднимается после обеда к себе  и  надевает  свой  видавший  виды
белый галстук, чтобы ехать с дочерью и просидеть до самого  котильона,  хотя
он допоздна корпел в присутствии и завтра чуть свет  ему  снова  туда  идти.
Когда в летнюю пору семейство отправляется в  путешествие,  она,  а  не  кто
другой, решает, куда им ехать и где остановиться. Он запаздывает, его ждут с
обедом, и ни один из домашних, хоть умирай он с голоду, не  посмеет  сказать
ни слова. А как все ликуют, когда он благодушен! Как  летят  на  его  звонок
слуги, как спешат угодить ему! Как терпеливо дожидаются они разъезда  гостей
и с какой готовностью выбегают под дождь, чтобы кликнуть кеб! А ведь  никому
нет дела, довольны или нет мы с вами, у которых ангельский характер  и,  как
известно, нет привычки выказывать недовольство или гневаться.  Наши  супруги
едут к модистке, присылают нам счет, и мы его оплачиваем;  наш  Джон  сперва
сам прочитает газету, а уж потом явится на звонок  и  подаст  ее  нам;  наши
сыновья разваливаются в наших любимых креслах, наполняют дом своими дружками
и курят в столовой; портные шьют  нам  кое-как;  мясники  подсовывают  самую
постную баранину; лавочники раньше срока требуют с нас плату, ибо знают, что
у нас доброе сердце, а слуги наши уходят из дому, когда  вздумается,  и,  не
таясь, угощают на кухне ужином своих знакомых. Но стоит леди Кью произнести:
Sic volo, sic jubeo {Так хочу, так повелеваю (лат.).}, и  все  близкие,  как
один, не говоря ни слова, бросаются исполнять ее приказание.
     Если в семье вдруг заведутся, что бывает весьма редко, сразу два  таких
властных и деспотичных характера, то, разумеется,  возникнет  соперничество,
чреватое  многими  осложнениями.  А   случись   когда   семейству   Баязетов
повстречать на улице каких-нибудь других свирепых  турок,  и  уже  неизбежна
отчаянная схватка, в  которую  вовлекаются  союзники  обеих  сторон  и  даже
непричастные к спору соседи. Именно это, как ни грустно, произошло и теперь.
Леди  Кью,  привыкшая  к  беспрекословному  повиновению  домочадцев,  любила
диктовать свою волю и чужим. Она судила об окружающих  с  большой  свободой.
Суждения ее, как  полагается,  пересказывались;  и  если  о  ком-нибудь  она
отзывалась резко, то  в  передаче  слова  ее,  разумеется,  не  проигрывали.
Герцогиня Д'Иври возбудила ее необузданный гнев, и теперь  леди  Кью  давала
ему волю, где бы ни слышала это ненавистное имя.
     -  Что  она  не  сидит  с  мужем?   Таскается   по   свету   с   оравой
бродяг-бильярдистов, а бедный старый герцог тем временем мучается  подагрой.
Да еще придумала величать себя Марией Стюарт!.. Впрочем, кое в  чем  она  ее
достойна, хотя мужа своего пока еще не  убила.  Ну,  уж  если  она  Королева
Шотландская, то я не прочь  сделаться  Елизаветой  Английской,  -  заключила
старая леди и потрясла своим морщинистым кулаком.
     Все это было сказано  при  публике  на  гулянье,  в  присутствии  общих
знакомых; и уже через несколько минут стало известно герцогине;  разумеется,
ее светлость, а также достопочтенные князья, графы и прочие вельможи  из  ее
свиты,  коих  старая  графиня  обозвала  бильярдистами,  не  поскупились  на
ответные любезности. Были вытащены на свет божий позабытые сплетни, ходившие
о  леди  Кью  в  те  стародавние  времена,  когда  почти  никого   из   ныне
здравствующих Ньюкомов не было и в помине,  и  потому  не  попавшие  в  круг
внимания автора предлагаемой хроники. Леди Кью  негодовала  на  дочь  (порой
любые  поступки  ее  ближних  вызывали  недовольство  старухи)  даже  за  ту
сдержанную учтивость, с какой леди Анна принимала авансы герцогини.
     - Завезти ей карточку! Еще,  понимаю,  послать  с  лакеем,  но  поехать
самой, чтоб она тебя видела (ведь она смотрела в окно, я знаю!), да ты  что,
рехнулась, Анна?! Тебе не следовало вылезать из кареты.  Да  ведь  ты  такая
рохля, что, останови тебя разбойник на большой дороге, ты бы только  сказала
ему "благодарю вас, сэр" и отдала кошелек. Да-да. И  если  б  миссис  Макхит
явилась потом к тебе с визитом, ты бы, чего доброго, нанесла ей ответный!
     Кабы подобные речи  велись  только  за  спиной  герцогини  и  ничто  не
высказывалось ей в лицо, все могло бы еще обойтись благополучно. Вздумай  мы
ссориться со всеми, кто тайком чернит нас, и бросайся мы на них  с  кулаками
при всякой встрече - мы не знали бы ни дня покоя! Злословие не  возбраняется
в обществе. Ты про меня сказал пакость, я про тебя, а  встретимся  -  друзья
друзьями. Кому из нас не случалось - и притом нередко, - войдя  в  гостиную,
догадаться по лицам наших милых знакомых, что здесь  только  что,  когда  мы
уже,  возможно,  поднимались  по  лестнице,   обсуждались   наши   маленькие
странности. Разве это портило нам вечер?  Разве  мы  обижались,  негодовали,
обменивались колкостями?  Ничуть  не  бывало.  Мы  просто  дожидались  ухода
кое-кого из наших милых друзей и уж тут брали реванш. Моя  спина  к  услугам
соседа. Пусть себе строит какие угодно рожи у меня за спиной -  при  встрече
же мы будем улыбаться друг другу и пожимать руки, как  подобает  воспитанным
людям,  которым  даже  безукоризненно  чистая  манишка  не  так  нужна,  как
безукоризненно любезный вид и выходная улыбка. В этом и состоял просчет леди
Кью. Она хотела, по некоторым причинам, выжить мадам Д'Иври из  Баден-Бадена
и сочла наилучшим для этого средством беспардонный тон  и  грозные  взгляды,
коими прежде ей удавалось многих запугать. Но Королева Шотландская тоже была
особой решительной, и ее царедворцы стояли за нее  горой.  Одни  из  них  не
могли отступать,  ибо  не  имели  чем  расплатиться  по  счетам,  другие  же
отличались храбростью и не желали покидать  поле  боя.  Вместо  того,  чтобы
задобрить и умиротворить мадам Д'Иври, мадам де  Кью  решила  смелой  атакой
опрокинуть врага и выбить с его позиций. И она принялась за дело чуть ли  не
с первой же встречи.
     - Как грустно мне было узнать, ваша светлость, что герцог лежит больной
в Баньере, - начала старая леди, едва наши  дамы  встретились  и  обменялись
обычными приветствиями.
     - Очень любезно, что  ваше  сиятельство  интересуется  здоровьем  мосье
Д'Иври. Герцог в таких  годах,  что  не  любит  путешествовать.  Вам  больше
повезло, дражайшая миледи,  вы  не  утратили  gout  des  voyages  {Любовь  к
путешествиям (франц.).}.
     - Я приехала к своей семье, дражайшая герцогиня!
     - И как, верно, осчастливили своих близких! А  вы,  леди  Анна,  должно
быть, слов нет  как  рады  приезду  столь  нежной  маменьки!  Позвольте  вас
представить: ее сиятельство мадам де ла Крюшон -  ее  сиятельство  мадам  де
Кью. Миледи  -  сестра  любезнейшего  маркиза  Стайна,  которого  вы  знали,
Амброзина! Баронесса де Шлангенбад - леди Кью. Вы не находите у нее сходства
с маркизом? Эти дамы наслаждались гостеприимством великолепного Гонт-Хауса и
посещали  знаменитые  приемы,  на  которых  блистала  очаровательная  миссис
Кроули,  la  semillante  {Резвушка   (франц.).}   Бекки!   Как   жаль,   что
"Отель-де-Гонт" теперь так захирел! А восхитительная  миссис  Бекки,  вы  не
знаете,  что  с  ней,  миледи?  Герцог  утверждает,  будто  она  была  самая
spirituelle {Остроумная (франц.).} из всех англичанок, каких  он  когда-либо
видел. - Тут Королева Шотландская оборачивается к своей статс-даме и  шепчет
ей что-то на ухо, пожимая плечами и постукивая себя по лбу. Леди Кью поняла,
что мадам Д'Иври говорит о ее племяннике, нынешнем лорде Стайне, который  не
в своем уме. Герцогиня оглядывается  и,  завидев  поодаль  одного  из  своих
друзей, манит его к себе.
     - Вы еще не знакомы с капитаном Шуллером, графиня? Он украшение  нашего
общества!
     На зов герцогини развязной походкой подошел страшный детина с  огромной
сигарой в зубах, в пестром жилете и  с  видом  заядлого  бильярдиста.  Атака
графини Кью не принесла ей большого  успеха.  Она  была  представлена  дамам
Крюшон и Шлангенбад и чуть не сподобилась знакомства с капитаном Шуллером.
     - Уж вы мне  позвольте,  ваша  светлость,  хотя  бы  английских  друзей
выбирать себе по вкусу, - сказала леди Кью, притопывая ногой.
     - Ну разумеется, сударыня! Так вам  не  нравится  наш  милый  мосье  де
Шуллер? Смешной вы народ, англичане, не  в  обиду  вам  будь  сказано.  Диву
даешься,  как   вы   кичитесь   своей   нацией   и   как   стыдитесь   своих
соотечественников!
     - Некоторые люди, ваша светлость, не стыдятся ничего! - вскричала  леди
Кью, выйдя из себя.
     - Эта gracieusete {Любезность (франц.).} на мой счет? Ну  как  любезно!
Наш милый мосье де Шуллер конечно не образец благовоспитанности,  однако  не
так уж плох для англичанина. В своих  странствиях  я  встречала  людей  куда
менее воспитанных, чем английские джентльмены.
     - Кто же это? - осведомилась  леди  Анна,  тщетно  пытавшаяся  положить
конец их пикировке.
     - Английские леди, сударыня! Я не о вас, милая  леди  Анна,  вы  добрая
душа и слишком мягкосердечны, чтобы тиранить других.
     Так маневры многоопытной руководительницы и главы той  ветви  семейства
Ньюкомов, о которой сейчас пойдет речь, имели совсем не те результаты, каких
ждала и на какие рассчитывала престарелая леди. Да и кто может всегда и  все
предвидеть? Даже наимудрейшим это не дано. Когда его величество Людовик  XIV
пристраивал  внука  на  испанский  престол,  основывая  нынешнюю   почтенную
испанскую  династию,  предполагал  ли  он,  что  готовит   погибель   своему
королевскому дому и навлекает на себя гнев всей Европы?  Думал  ли  покойный
король Франции, желавший повыгодней женить одного из любимых своих отпрысков
и раздобыть послушному и бесхитростному юноше прекрасную испанскую принцессу
с короной и королевством в придачу, что этой ловкой сделкой  он  ставит  под
удар  судьбу  всей  своей  августейшей  семьи?  Мы  приводим  только   самые
возвышенные  примеры,  чтобы  показать,   каким   образом   действия   столь
благородной старой дамы, как леди Кью, навлекли уйму бед  на  ни  в  чем  не
повинных   членов   ее   семейства,   благополучию   коих   она   стремилась
содействовать, употребив  для  этого  свой  многолетний  опыт  и  бесспорную
житейскую мудрость. Мы можем быть лукавы, знать жизнь  и  людей,  вынашивать
превосходные планы и мудреные расчеты, но вот обычный поворот судьбы, и  все
наши планы и расчеты рушатся, как карточный домик. Мы можем быть мудры,  как
Луи-Филипп, этот хитроумный Улисс, коим так  восхищаются  все  благомыслящие
люди, годами терпеливо строить козни, ухищряться,  изворачиваться,  хитрить,
осторожничать, кого-то  стращать,  кого-то  улещивать,  но  стоит  вмешаться
высшим силам, и, глядь, прахом пошли все наши старания и козни.
     Подданными  леди  Кью,  этого  престарелого  деспота,  этого  властного
Людовика XIV в черных накладных буклях и чепце с лентами,  этого  прехитрого
Луи-Филиппа в тафтяной юбке, были ее внуки, Фрэнк и Этель, только  -кровь  у
них была горячая, норов капризный, и как ни погоняла она их, ни взнуздывала,
ни школила на манеже, а объездить все-таки не могла. Особенно строптива была
в те поры Этель: она грызла удила и не боялась хлыста, но бабушка с ней  все
же управлялась, вызывая восхищение всей семьи; считалось, что это  под  силу
одной леди Кью. Барнс говорил, что только бабушка может держать в  узде  его
сестрицу. Он-то не  мог,  это  не  подлежало  сомнению.  Маменька  та  и  не
пробовала; она была так добра и так неспособна  кого-либо  взнуздывать,  что
скорей сама готова была стать под седло и дать на себе ездить;  нет,  никто,
кроме ее сиятельства, не в  состоянии  был  справиться  с  девушкой,  -  так
полагал Барнс, который весьма чтил леди Кью и боялся ее.
     - Если не держать Этель в руках, она невесть  что  может  натворить,  -
говорил ее братец. - Она способна удрать с учителем чистописания, ей-богу.
     Его собственная невеста после отъезда столь не ко времени  появившегося
Джека Белсайза была умиротворенной,  довольной  и  никаких  иных  чувств  не
выказывала.
     Она мгновенно прибегала на зов и шла тем аллюром,  какого  требовал  ее
хозяин. Она смеялась, когда надо, улыбалась и хихикала, когда ей  что-нибудь
рассказывали, танцевала, когда ее приглашали, восседала рядом  с  Барнсом  в
фаэтоне Кью и принимала жениха, правда, без восторга, но, во всяком  случае,
приветливо и учтиво. Трудно передать, с каким  презрением  смотрела  на  нее
будущая золовка. Самый вид этого терпеливого и  робкого  существа  раздражал
Этель, и она в присутствии Клары становилась еще более резкой,  капризной  и
заносчивой. Как раз в это полное событиями время к семье присоединился  брат
леди Клары,  уже  упоминавшийся  нами  капитан  Кочетт.  Виконт  Коч