Слуги уходят.

                                Сцена вторая

     Этель. Понять не  могу,  куда  это  исчезла  мадам  де  Монконтур.  Как
странно, что и вы сегодня пришли сюда, вообще, что мы здесь очутились! А как
я была поражена, увидев вас у министра. Бабушка страшно рассердилась.  "Этот
юноша, - говорит, - прямо нас преследует!" Право, не понимаю, Клайв,  почему
мы не должны видеться?  Может  быть,  и  эти  случайные  наши  встречи  тоже
непозволительны? Знаете, сэр, как меня бранили за то... за то, что мы вместе
ехали в Брайтон. Бабушка сначала ничего не знала об этом, а потом, когда  мы
поехали в  Шотландию,  эта  дура,  моя  горничная,  возьми  да  расскажи  ее
горничной, - что тут было! Если  б  здесь  еще  существовала  Бастилия,  она
заперла бы вас туда. Она утверждает,  будто  вы  вечно  стоите  нам  поперек
дороги, - почему, право, не понимаю.  Говорит,  это  из-за  вас...  ну  сами
знаете, что... А я рада, что так случилось и что Кью  женился  на  Генриетте
Пуллярд; она будет ему лучшей женой, чем я.  Она,  Клайв,  будет  счастливее
Клары. Кью один из добрейших людей на свете -  не  слишком  большого  ума  и
сильной воли, но именно такой великодушный, добрый и спокойный, какой  нужен
для счастья девушки, вроде Генриетты.
     Клайв. Но не вашего, Этель?
     Этель. Нет, да и он  со  мной  не  был  бы  счастлив.  У  меня  тяжелый
характер, Клайв, боюсь, немногие мужчины способны его  выдержать.  Я  всегда
чувствую себя какой-то одинокой. Много ли мне лет? Всего двадцать, но  порой
мне кажется, будто мне целых сто, и я чувствую себя  такой  усталой,  ужасно
усталой от всех этих праздников, поклонников, комплиментов! А  без  них  мне
чего-то не хватает. Как я завидую набожности мадам  де  Флорак;  она  каждый
день  ходит  в  церковь,  постоянно  занята  добрыми  делами,  беседует   со
священниками, печется о чьем-то обращении. По-моему,  она  скоро  обратит  в
католичество и принцессу - милая старенькая мадам де Флорак! И все ж, она не
счастливей нас. Ее дочь Гортензия - пустое существо, занятое мыслями о своем
скучном, толстом, очкастом Камилле и двух детишках  -  ничто  больше  ее  не
занимает. Так кто же счастлив, Клайв?
     Клайв. Во всяком случае, не жена Барнса, как вы говорите.
     Этель. Мы с вами как брат и сестра, и я могу  все  вам  сказать.  Барнс
очень груб с ней. Прошлой зимой в Ньюкоме бедная Клара каждое утро приходила
ко мне в спальню заплаканная. Он называет ее  дурой  и  унижает  при  людях,
точно находит в этом какое-то удовольствие. К счастью,  мой  бедный  папочка
сильно привязался к ней, так что при нем Барнс  особенно  не  придирается  к
жене: отец за время болезни стал очень вспыльчив. Мы надеялись, что рождение
ребенка поможет делу,  но  родилась  девочка,  и  Барнс  изволит  выказывать
глубокое разочарованье. Он хочет, чтобы папа отказался  от  своего  места  в
парламенте, но папа держится за него изо всех сил. Господи, боже мой, кто же
счастлив в этом мире?! Какая жалость, что отец лорда Хайгета  не  умер  чуть
раньше! Они с Барнсом помирились. И как только мой брат пошел на  это,  диву
даюсь. Кажется, покойный лорд держал в нашем банке большую сумму и  нынешний
тоже держит. Он расплатился со всеми долгами, и теперь они,  представьте,  с
Барнсом - приятели. Брат вечно  ругает  Плимутроков  -  говорит,  они  хотят
поживиться деньгами из его банка. Эта алчность  просто  ужасна.  Будь  я  на
месте Барнса, я никогда бы не помирилась с мистером  Белсайзом,  никогда!  А
они еще заявляют, будто он поступил правильно, и бабушка  всякий  раз  очень
довольна, когда  лорда  Хайгета  приглашают  на  Парк-Лейн  обедать.  Бедный
папочка теперь дома, прибыл на парламентскую сессию, как он считает. На днях
он даже ездил голосовать: его вынесли  из  экипажа  и  в  кресле  вкатили  в
парламент. Министры благодарили его за приход. Наверное он все еще  надеется
стать пэром. Боже, до чего суетна наша жизнь!
     Мадам де Монконтур (входит). О чем вы беседуете, молодые люди, небось о
балах и операх? Когда меня впервые повезли в оперу, мне не понравилось  -  я
заснула. А теперь я ее страсть как люблю, просто наслаждение слушать Гризи!
     Часы. Бом, бом!
     Этель. Уже два часа! Мне надо спешить к  бабушке.  Прощайте,  мадам  де
Монконтур.  Жалею,  что  не  могла  повидать  дражайшую  мадам  де   Флорак.
Пожалуйста передайте ей, что я постараюсь прийти к  ней  в  четверг.  Я  вас
сегодня увижу у американского посланника? А завтра у мадам де Бри? В пятницу
ваш журфикс, надеюсь, бабушка привезет меня. На прошлой неделе  у  вас  была
такая прекрасная музыка! Прощайте, кузен! Не  провожайте  меня  до  экипажа,
нет, пожалуйста, не надо, сэр. Лучше останьтесь здесь  и  закончите  портрет
принцессы.
     Принцесса. Видите, Клайв, я даже надела бархатное платье, хоть в нем  и
парно в мае. Прощайте, душенька. (Этель уходит.)
     Судя по вышеприведенной беседе - разговор между принцессой и Клайвом мы
не станем излагать, так  как  после  нескольких  похвал  душечке  Этель  они
обратились к предметам, нисколько не связанным с историей  Ньюкомов,  -  так
вот, судя по всему, свидание это состоялось в понедельник, а в среду графиня
де Флорак получила от Клайва записку, в  которой  говорилось,  что  однажды,
когда он работал в Лувре, пришедшая туда мадам де Флорак  стала  восхищаться
"Мадонной с  младенцем"  Сассоферрато;  с  того  времени  он  успел  сделать
акварельную копию этой картины и теперь  надеется,  что  графиня  согласится
приг пять ее в подарок от  своего  верного  и  признательного  слуги  Клайва
Ньюкома. Завтра  картина  будет  закончена,  и  он  самолично  принесет  ее.
Разумеется, мадам де Флорак встретила это известие чрезвычайно любезно и тут
же вручила слуге Клайва ответную записку с выражением благодарности молодому
человеку.
     И вот в четверг около часу дня, опять-таки по удивительному  совпадению
и так далее и тому подобное, приходит в Hotel de Florac кто  бы  вы  думали?
Мисс Этель Ньюком. Графиня была дома: она ожидала Клайва с его картиной;  но
появление мисс Этель так испугало добрую женщину, что она сразу  ощутила  за
собой вину при, виде девушки, родители которой невесть что могли подумать, -
скажем, что мадам де Флорак хочет сосватать Клайва с кузиной.  И  вот  через
минуту она произнесла следующее:


                                 Беседа III

     Мадам де Флорак (за рукодельем). Вы охотно покидаете  светские  забавы,
чтобы приходить в наш печальный старый дом. С завтрашнего дня вам  покажется
здесь скучнее, мое бедное дитя.
     Этель. Но почему?
     Мадам де Флорак. Тот, кто оживлял  своим  присутствием  наши  маленькие
сборища, больше не появится.
     Этель. Разве аббат де Флорак собирается покинуть Париж, сударыня?
     Мадам де Флорак. Вы прекрасно знаете, что не о нем речь, дитя  мое.  Вы
дважды встречали  здесь  бедняжку  Клайва.  Нынче  он  придет  снова,  но  в
последний раз. Я вообще раскаиваюсь, что позволяла ему приходить. Но он  мне
как сын; его отец поручил мне его. Пять  лет  назад,  когда  мы  встретились
после разлуки, длившейся много-много лет, полковник Ньюком поведал мне о тех
надеждах, какие лелеял в отношении сына. Вы прекрасно знаете,  дитя  мое,  с
кем были связаны эти надежды. Потом он  написал  мне,  что  принятое  семьей
решение сделало его планы неосуществимыми и что  рука  мисс  Ньюком  обещана
другому. Когда я услышала от своего сына Поля, что помолвка эта расторгнута,
я всей душой порадовалась за моего друга, Этель. Я старая  женщина,  я  знаю
жизнь и видела на своем веку различных  людей.  Конечно,  мне  попадались  и
более яркие личности, но такой души, такой преданности, такого великодушия и
бесхитростности, как у Томаса Ньюкома, я не встречала - никогда!
     Этель (с улыбкой). Я вполне с вами согласна, сударыня.
     Мадам де Флорак. Я знаю, чему вы улыбаетесь,  дитя  мое.  Да,  во  дни,
когда мы были почти детьми, я  хорошо  знала  вашего  доброго  дядюшку.  Мой
бедный отец повез с  собой  в  изгнание  и  свою  фамильную  гордость.  Наша
бедность только увеличивала это  чувство.  Еще  до  эмиграции  мои  родители
обручили меня с графом де Флораком. Я не могла помешать отцу сдержать слово.
И вот уже сколько лет я остаюсь верна своему долгу! Но  когда  я  вижу,  что
молодую девушку хотят принести в жертву - выдать ее замуж по расчету, как то
было со мной, - я от души ее жалею. А когда я люблю ее, как вас, я  открываю
ей свои мысли. Лучдае бедность, Этель, лучше келья в монастыре, чем союз без
любви. Неужели нам навеки предназначено быть  рабынями  мужчин?  Во  Франции
отцы всякий день продают своих дочерей. В каком ужасном обществе  мы  живем!
Вы поймете это, когда выйдете замуж. Есть  законы  настолько  жестокие,  что
сама природа восстает и сокрушает их,  иначе  мы  гибнем  в  их  оковах.  Вы
улыбаетесь. Думаете, я гибну уже целые пятьдесят лет и вот сижу перед  вами,
совсем  старуха,  и  жалуюсь  молодой  девушке.  А  все  потому,  что   наши
воспоминанья о юности всегда  молоды,  и  еще  потому,  что,  когда  столько
выстрадала, хочется уберечь от подобных печалей тех, кого любишь. Знаете  ли
вы, что дети супругов, не знающих взаимной любви, наследуют от них  какую-то
холодность  и  любят  своих  родителей  меньше  обычного?  Дети   становятся
свидетелями наших раздоров и нашего безразличия; им приходится слышать  наши
пререкания; они принимают в спорах ту или иную сторону  и  выступают  против
отца или матери. Мы вынуждены лицемерить, скрывать от детей свои  обиды;  мы
расточаем ложные похвалы дурным отцам, прячем слезы под притворными улыбками
и обманываем своих детей - но обманываем ли? Даже самый этот обман, пусть из
лучших побуждений, все равно роняет мать в глазах родных сыновей. Они  могут
подняться на ее защиту и восстать против отцовского эгоизма и жестокосердия.
Но тогда начнется настоящая война!.. Какая же это семья, если  сын  видит  в
отце тирана, а в матери лишь трепещущую жертву! Я говорю не о себе,  что  бы
там ни было за долгие годы нашей супружеской жизни, я не  могу  пожаловаться
на  подобного  рода  унизительные  столкновения.   Но   когда   глава   дома
пренебрегает супругой или предпочитает ей другую женщину, дети тоже  покинут
мать, ведь они такие же царедворцы, как  все  мы.  По-моему,  вы  вообще  не
верите в семейное счастье. Право же, дитя мое, насколько я могу  судить,  вы
просто никогда его не видели.
     Этель (краснеет и, возможно, спрашивает себя, очень ли она уважает отца
и мать и очень  ли  они  уважают  друг  друга).  Мои  родители  всегда  были
бесконечно добры к нам, детям, сударыня, как-то  непохоже,  чтобы  они  были
несчастливы в браке. Маменька - самая добрая и любящая из женщин  и...  (Тут
перед ее умственным взором встает образ сэра Брайена:  одиноко  сидит  он  в
своей  комнате,  и  никому,  в  сущности,  нет  до  него  дела,  кроме   его
камердинера, получающего за это пятьдесят фунтов в год плюс чаевые, да  еще,
пожалуй, мисс Канн, которая к  великому  удовольствию  сэра  Брайена  каждый
вечер подолгу читает ему или играет на фортепьяно. Представив себе все  это,
мисс Этель невольно умолкает.)
     Мадам де Флорак. Вашему батюшке в его немощном состоянии - а ведь он на
пять лет моложе полковника Ньюкома - посчастливилось иметь такую  супругу  и
таких детей. Они покоют его старость, ободряют его в болезни,  поверяют  ему
свои радости и печали, не так ли? Его закатные дни согреты их любовью.
     Этель. Ах, нет, совсем не так! Но не его и не наша  вина,  что  он  нам
чужой. Весь день он проводил в своем банке, а вечером спешил в палату  общин
или  отправлялся  с  маменькой  в  гости,  а  мы,  младшие,   оставались   с
гувернанткой. Маменька очень добрая. Я почти не помню, чтобы она  сердилась:
на вас - никогда; разве что порой из-за нас на прислугу.  Детьми  мы  видели
родителей только за завтраком, да еще когда маменька одевалась, чтобы  ехать
в гости. С тех пор как он заболел, она совсем перестала выезжать. И я хотела
поступить так же. Порой мне становится очень  стыдно,  когда  где-нибудь  на
балу я вспоминаю про моего бедного отца, который один сидит дома.  Я  хотела
отказаться от света, но мама и бабушка  запретили  мне.  У  бабушки  большое
состояние, и она обещает оставить его мне; вот они и требуют теперь, чтобы я
все время была при ней. Она очень умная, знаете, и  по-своему  тоже  добрая,
только она жить не может без светского общества. И я тоже, хоть и негодую на
словах, - люблю свет. Я браню и презираю льстецов, а сама обожаю поклонение!
Мне приятно, когда женщины ненавидят меня, а молодые  люди  оставляют  их  и
бегут ко мне. И пусть многие из них мне смешны, я не могу не  кокетничать  с
ними. Я вижу, как некоторые из них страдают по мне, и довольна; а  если  они
выказывают мне равнодушие, я злюсь и до тех пор не успокоюсь, пока не  верну
их назад. Я люблю  наряды,  люблю  драгоценности,  люблю  громкие  титулы  и
роскошные особняки, - о, я просто презираю себя, когда думаю обо всем  этом!
Иногда, лежа в постели, я признаюсь себе,  что  держалась  как  бессердечная
кокетка, и плачу от раскаяния. А  потом  что-то  во  мне  возмущается,  и  я
говорю: ну и пусть! Вот сегодня, я уйду от вас  и  буду  очень  скверной,  я
знаю!
     Мадам де Флорак (с грустью). Я буду молиться о вас, дитя мое.
     Этель (тоже с грустью). Раньше я думала,  что  могу  стать  хорошей.  И
молилась об этом богу. А теперь я по привычке твержу молитвы, а самой стыдно
- стыдно произносить их. Разве это не ужасно, молиться богу, а  наутро  быть
такой же гадкой, как вчера? Порой во мне поднимается возмущение против этого
и против всего остального, и тогда я перестаю  молиться.  В  Ньюкоме  к  нам
заглядывает приходский священник; он безумно много ест за  обедом,  всячески
нас обхаживает, папу без конца величает "сэром Брайеном",  а  маму  -  "ваша
милость". Еще я хожу с бабушкой слушать одного  модного  проповедника  -  он
дядюшка Клайва, и сестра у него сдает комнаты  в  Брайтоне  -  замечательная
старушка, почтенная, серьезная и хлопотливая. Вам известно, что тетка Клайва
сдает комнаты в Брайтоне?
     Мадам де Флорак. Мой отец был младшим учителем  в  школе,  а  мосье  де
Флорак жил во время эмиграции уроками. Знаете, что он преподавал?
     Этель. Но они потомственные аристократы, это же совсем другое  дело!  А
мистер Ханимен, он такой жеманный, прямо тошно слушать!
     Мадам де Флорак (со вздохом). Жаль, что вам не довелось ходить в лучшую
церковь! А когда это было, Этель, что вы надеялись стать лучше?
     Этель. Когда была девочкой. Еще до того, как начала выезжать.  Я  тогда
подолгу  каталась  верхом  с  милым  дядюшкой  Ньюкомом,  и  он,  по  своему
обыкновению, просто и ласково беседовал со мной и говорил, будто я напоминаю
ему одну особу, которую он знал в давние времена.
     Мадам де Флорак. Кто же... кто это был, Этель?
     Этель (взглядывая на портрет графини де Флорак кисти  Жерара).  Странно
одевались во времена империи, мадам де  Флорак!  Как  только  вы  могли  так
высоко перетягиваться? А какие удивительные фрезы! (Мадам де  Флорак  целует
Этель.)


                             Явление следующее

         Входит Сен-Жан, а за ним джентльмен с картиной под мышкой.

     Сен-Жан. Мосье Клайв. (Сен-Жан уходит.)
     Клайв. Мое почтение, ваше сиятельство. M-lle, j'ai  l'honneur  de  vous
souhaiter le bon jour {Позвольте  пожелать  вам  доброго  утра,  мадемуазель
(франц.).}.
     Мадам де Флорак. Вы прямо из Лувра? Кончили свою прелестную копию,  mon
ami?
     Клайв. Я принес ее вам. Она  не  слишком  удачна.  Эту  мадонну  всегда
срисовывает целая толпа девиц; они все время болтают и бегают от мольберта к
мольберту; и еще к ним вечно приходят какие-нибудь молодые художники  давать
советы - просто невозможно устроиться, чтобы тебе ее не загораживали. Но все
же я принес вам свой набросок и счастлив, что вы пожелали его иметь.
     Мадам  де  Флорак  (разглядывая  набросок).  Прекрасно!  Чем   же   нам
вознаградить нашего художника за его шедевр?
     Клайв (целует ей руку). Вот и вся моя награда! Вам, без сомнения, будет
приятно услышать, что два моих портрета взяты  на  выставку.  Портрет  моего
дяди пастора и портрет мистера Уродли из лейб-гвардии.
     Этель. Уродли? Quel nom! Je ne connais aucun M. Urodli {Ну  и  фамилия!
Первый раз слышу про мосье Уродли (франц.).}.
     Клайв. У него очень выразительное лицо. А портрет Крэкторпа и... и  еще
кое-какие посланные мной портреты они отвергли.
     Этель (вскинув голову). Верно, портрет мисс Маккензи?
     Клайв. Да, мисс Маккензи.  У  нее  прелестное  личико,  только  слишком
нежное для моей палитры.
     Этель.  Хорошенькая,  как  восковая  кукла:  розовые  щечки,  лазоревые
глазки; волосы того же цвета, что у старой мадам Соломм, - не  те,  что  она
носит сейчас, а предыдущие. (Отходит к окну, смотрящему во двор.)
     Клайв (графине). Мисс Маккензи отзывается  более  почтительно  о  чужих
глазах и волосах. Она считает, что мисс Ньюком  самая  красивая  девушка  на
свете.
     Мадам де Флорак (тихо). А вы, mon ami? Нынче вы  встречаетесь  здесь  в
последний раз, entendez-vous? {Понимаете? (франц.).}  Вы  больше  не  должны
сюда приходить. Если бы граф узнал об этом, он никогда бы  мне  не  простил.
(Он вторично целует руку графини.) Encore! {Опять! (франц.).}
     Клайв. Хороший поступок не грех повторить. Вы  любуетесь  видом  двора,
мисс Ньюком? Но кущи старого сада куда лучше. А этот милый дряхлый  безносый
Фавн! Надо будет непременно нарисовать его; как живописно вьются травы вкруг
его пьедестала.
     Мисс Ньюком. Я просто смотрю, не прибыла ли за мной коляска.  Мне  пора
возвращаться домой.
     Клайв. Там стоит мой экипаж. Хотите, я подвезу вас? Я нанял его надолго
и могу везти вас хоть на край света.
     Мисс Ньюком. Куда вы, мадам де Флорак? Неужто показывать  эту  картинку
его сиятельству? Господи, вот не думала, что это может заинтересовать  мосье
де Флорака! Право же, те, что во множестве продают на набережной по двадцать
пять су за штуку, нисколько не хуже. Ну, что они за мной не едут!
     Клайв. Берите мой экипаж, а я останусь здесь: кажется, мое общество вам
не очень приятно.
     Мисс Ньюком. Ваше  общество  бывает  очень  приятным,  когда  вам  того
хочется. А иногда, как вчера, например вы бываете не слишком занимательны.
     Клайв. Вчера я  перевернул  небо  и  землю  -  есть  такое  французское
выражение: remuer ciel et terre, - чтобы достать приглашение к мадам де Бри.
Приезжаю и обнаруживаю, что мисс Ньюком уже ангажирована чуть ли не  на  все
танцы. Вальс получил мосье де Звенишпор; галоп - граф  де  Капри;  а  другой
галоп и еще один вальс - его светлость маркиз Фаринтош. За  весь  вечер  она
почти не удостаивает меня словом; я жду  до  полуночи,  но  тут  ее  бабушка
подает знак к отъезду, и я остаюсь во власти своих печальных мыслей. У  леди
Кью очередной приступ свирепости, она дарит меня фразой: "А я полагала,  что
вы уже в Лондоне", - и засим поворачивается ко мне своей почтенной спиной.
     Мисс Ньюком. Две недели назад вы, по вашим словам, собирались в Лондон.
Вы говорили, что копии, которые вы  намерены  здесь  сделать,  потребуют  не
больше недели, а с тех пор прошло целых три.
     Клайв. Надо мне было уехать раньше.
     Мисс Ньюком. Ну, если вы такого мнения, то я тоже.
     Клайв. Зачем я сижу здесь, кручусь возле вас, хожу за вами следом... Вы
же знаете, что я хожу за вами следом!  Можно  ли  довольствоваться  улыбкой,
которую тебе кинут дважды в неделю, да еще точь-в-точь такую  же,  как  всем
остальным? Мой удел - слушать, как превозносят вашу  красоту,  наблюдать  из
вечера в вечер, как вы,  победоносная,  сияющая  и  счастливая,  порхаете  в
объятьях других кавалеров? Или ваш триумф упоительней для вас оттого, что  я
ему свидетель? Вам бы, верно,  хотелось,  чтобы  мы  ходили  за  в