Улица Риволи".

     Это было уже слишком, и чаша  терпения  Томаса  Ньюкома  переполнилась.
Барнс солгал, скрыв, что Этель в Лондоне; солгал, обещав исполнить дядюшкино
поручение; солгал про письмо, которое взял и не  подумал  отправить.  Собрав
против племянника все эти неоспоримые улики, полковник отправился на  бой  с
врагом.
     Томас Ньюком готов был высказать Барнсу все, что о нем думает,  где  бы
они ни повстречались. Случись это на церковной паперти, у дверей Биржи или в
читальной комнате у Бэя в тот час, когда  приходят  вечерние  газеты  и  там
собирается толпа народа,  полковник  Томас  Ньюком  вознамерился  непременно
разоблачить и проучить внука своего родителя. С письмом Этель в  кармане  он
направился в Сити, не вызывая ничьих подозрений вошел в заднюю комнату банка
"Хобсон" и поначалу с огорчением увидел, что  там  сидит  лишь  его  сводный
брат, погруженный в чтение газеты. Полковник  выразил  желание  видеть  сэра
Барнса Ньюкома.
     - Сэр Барнс еще не пришел. Слышал про помолвку? - спрашивает Хобсон.  -
Колоссальная удача для семьи Барнса, не так  ли?  Глава  нашей  фирмы  ходит
надутый, как павлин. Сказал, что пойдет к Сэмюелсу, ювелиру;  хочет  сделать
сестре какой-то необыкновенный подарок. А недурно быть дядюшкой маркиза,  не
так ли, полковник? Я своих девочек меньше чем за герцогов не отдам. Кое-кого
небось  эта  новость  совсем  не  обрадует.  Ну  да  молодые   люди   быстро
излечиваются, и Клайв тоже не помрет, уж ты мне поверь!
     Пока Хобсон Ньюком держал эту весьма остроумную речь, его сводный  брат
ходил взад и вперед по комнате, хмуро поглядывая на стеклянную  перегородку,
позади которой за своими гроссбухами сидели молодые клерки. Наконец он издал
радостное: "Ага!" В контору действительно вошел сэр Барнс Ньюком.
     Баронет  остановился  поговорить  с  одним  из  клерков,  а   потом   в
сопровождении этого молодого человека прошествовал в свою  приемную.  Увидев
дядюшку, Барнс постарался изобразить на лице улыбку и протянул ему руку  для
приветствия, но полковник заложил обе свои за спину - в одной из них  нервно
подрагивала его верная бамбуковая трость. Барнс  понял,  что  полковник  уже
слышал о помолвке.
     - А я как раз... э... хотел нынче утром написать вам...  сообщить  одно
известие, весьма... весьма для меня огорчительное.
     - Этот молодой человек - один из ваших служащих? -  вежливо  спрашивает
Томас Ньюком.
     - Да, это мистер Болтби, который ведет ваши счета. Мистер  Болтби,  это
полковник Ньюком, - произносит сэр Барнс в некотором недоумении.
     - Мистер Болтби и ты, братец Хобсон, слышали вы, как сэр  Барнс  только
что говорил об одном известии, которое ему неприятно мне сообщать?
     Все три джентльмена, каждый по-своему, с изумлением уставились на него.
     - Так разрешите мне в вашем присутствии объявить,  что  я  не  верю  ни
одному  слову  сэра  Барнса  Ньюкома,  когда  он  говорит,   будто   огорчен
известиями,  которые  должен  мне  сообщить.  Он  лжет,  мистер  Болтби,  он
рад-радешенек. Я принял решение: при первой же встрече и в любом обществе, -
помолчите, сэр, вы будете говорить потом, после меня, и нагородите кучу лжи,
- так вот, слышите, я решил при первом  же  возможном  случае  сказать  сэру
Барнсу Ньюкому, что он лжец и  обманщик.  Он  берется  передавать  письма  и
припрятывает их. Вы его вскрывали, сэр? Но в моем письме к мисс  Ньюком  вам
нечем было поживиться. Он сообщает мне, что, мол, такие-то  люди  уехали,  а
сам, вставши из-за моего стола, отправляется к ним на соседнюю улицу; и  вот
через полчаса я встречаю тех самых  людей,  относительно  которых  он  лгал,
будто они в отъезде.
     - Чего вы здесь торчите и пялите глаза, черт возьми?!  Убирайтесь  вон,
болван! - орет сэр Барнс на клерка. - Стойте, Болтби! Полковник Ньюком, если
вы сейчас же не уйдете, я...
     - Позовете полицию? Что ж, извольте, и я  скажу  лорду-мэру,  какого  я
мнения о баронете сэре  Барнсе  Ньюкоме.  Пригласите  же  констебля,  мистер
Болтби.
     - Вы старый человек, сэр, и брат моего отца, иначе узнали бы...
     - Что я узнал бы, сэр? Клянусь честью, Барнс Ньюком... - Тут  обе  руки
полковника и его бамбуковая трость вынырнули из-за спины и двинулись вперед.
- Не будь вы внуком моего отца, я после такой угрозы с удовольствием выволок
бы вас отсюда и отдубасил палкой в присутствии ваших клерков. Так вот,  сэр,
я обвиняю вас во лжи, вероломстве и мошенничестве.  И  если  я  когда-нибудь
встречу вас в клубе Бэя, то объявлю это вашим великосветским знакомым.  Надо
остеречь всех от подобных вам проходимцев, сэр, и мой долг  разоблачить  вас
перед честными людьми. Мистер Болтби, будьте любезны подготовить мои  счета.
А вам, сэр Барнс Ньюком, во избежание прискорбных последствий, советую, сэр,
держаться от меня подальше.
     И полковник покрутил ус и с таким угрожающим видом  помахал  в  воздухе
палкой, что Барнс невольно отпрянул.
     Каковы  были  чувства  мистера  Болтби,  оказавшегося  свидетелем  этой
необычной сцены, во время коей его  принципал  имел  весьма  жалкий  вид,  и
поведал ли он о ней прочим джентльменам, служившим у "Братьев  Хобсон",  или
благоразумно обо всем умолчал, я не могу в точности  сказать,  поскольку  не
имел возможности проследить за дальнейшей  карьерой  мистера  Б.  Вскоре  он
покинул свою конторку у "Братьев Хобсон", следовательно, будем считать, что,
по мнению Барнса, мистер Б. рассказал всем клеркам о размолвке его с  дядей.
Приняв это на веру, мы тем лучше представим себе, как  весело  было  Барнсу.
Хобсон Ньюком, без сомнения, был рад поражению племянника; тот  в  последнее
время принял очень уж дерзкий  и  надменный  тон  со  своим  грубоватым,  но
добродушным дядюшкой, однако после описанной стычки с полковником стал  тише
воды ниже травы и еще долго-долго не позволял себе резкого слова. Боюсь, что
Хобсон, кроме того, еще рассказал о случившемся жене и всем своим домочадцам
на Брайенстоун-сквер, иначе почему бы  Сэм  Ньюком,  недавно  поступивший  в
Кембридж, начал запросто звать баронета Барнсом, справляться, как, мол,  там
Клара и Этель, и даже попросил у кузена немного взаймы.
     Правда, эта история не стала достоянием завсегдатаев клуба  Бэя  и  Том
Ивз не  получил  возможности  рассказывать,  будто  сэра  Барнса  избили  до
синяков. Сэр Барнс, задетый тем, что комитет с  невниманием  отнесся  к  его
жалобе на клубную кухню, больше не показывался у Бэя и в конце года попросил
вычеркнуть свое имя из списка членов.
     Сэр Барнс в то злосчастное утро был застигнут несколько врасплох  и  не
придумал сразу, как ему ответить на атаку полковника и  его  трости,  однако
все же не мог оставить  случившегося  вовсе  без  ответа;  свой  протест  он
высказал в письме, каковое  хранилось  у  Томаса  Ньюкома  вместе  с  прочей
корреспонденцией, уже  приводившейся  на  страницах  данного  жизнеописания.
Письмо это гласило:

                                          "Белгрэйвия-стрит. 15 февраля 18..
                                                         Полковнику Ньюкому,
                                                кавалеру ордена Бани (лично)

                            Милостивый государь!

     Невероятная дерзость и грубость Вашего сегодняшнего поведения (какой бы
причиной или даже ошибкой они ни объяснялись) не могут не вызвать  ответного
выступления с моей стороны. Я рассказал одному своему другу, тоже  военному,
с  какими  словами  Вы  адресовались  ко  мне  поутру  в  присутствии  моего
компаньона и одного из моих служащих; и оный советчик считает, что, учитывая
существующее, к сожалению, между  нами  родство,  я  вынужден  оставить  без
внимания обиды, за которые, как Вы отлично тогда понимали, я  буду  бессилен
призвать Вас к ответу".

     - Что правда, то правда, - заметил полковник, - драться он не мог. Но и
я не мог смолчать: уж больно он врет!

     "Как я понял из тех грубых слов, с коими Вы сочли возможным  обратиться
к безоружному человеку, одно  из  Ваших  чудовищных  обвинений  против  меня
состоит в том, что я обманул Вас, утверждая, будто  моя  родственница,  леди
Кью, в отъезде, тогда как, в действительности, она находилась у себя дома  в
Лондоне.
     Это нелепое обвинение я со  спокойной  душой  принимаю.  Вышеупомянутая
почтенная леди была дома проездом и не желала, чтобы ее беспокоили. По  воле
ее сиятельства я говорил, что ее нет в городе, и без колебания  повторил  бы
это еще раз в подобных обстоятельствах. Хотя  Вы  и  недостаточно  близки  с
упомянутой особой, я все же не мог  быть  уверен,  что  Вы  не  нарушите  ее
уединения, чего, разумеется, не случилось бы, если б Вы лучше  знали  обычаи
того общества, в котором она вращается.
     Даю Вам слово джентльмена, что я  пересказал  ей  то,  о  чем  Вы  меня
просили, а также отдал  письмо,  мне  врученное.  А  посему  я  с  гневом  и
презрением отметаю обвинения, которые Вам  было  угодно  на  меня  возвести,
равно как игнорирую брань и угрозы, каковые Вы почли уместными.
     Согласно  нашим  конторским  книгам,  на  Вашем  текущем  счету  сейчас
столько-то фунтов, шиллингов и пенсов,  каковые  настоятельнейше  прошу  Вас
поскорее забрать,  поскольку  отныне,  разумеется,  должны  быть  прекращены
всякие отношения между Вами и

                                 Вашим, и прочее, прочее,

                                               Барнсом Ньюкомом из Ньюкома".

     - По-моему, сэр, он неплохо выкрутился,  -  заметил  мистер  Пенденнис,
которому полковник показал это исполненное важности послание.
     - Пожалуй, что так, если б только я верил хоть одному его слову, Артур,
- отвечал старик, теребя свой седой ус. - Если бы  вы,  к  примеру,  сказали
мне, что, дескать, в том-то и том-то я зря  обвинил  вас,  я  бы  сейчас  же
воскликнул - mea culpa, и от души попросил бы у вас прощения.  Но  я  твердо
уверен, что каждое слово этого малого - ложь,  так  какой  же  смысл  дальше
толковать об этом. Приведи он в свидетели еще двадцать других лжецов  и  ври
хоть до хрипоты, я б и тогда ему не поверил. Передайте-ка мне грецкие орехи.
Кто этот военный друг сэра Барнса, хотел бы я знать.
     Военным  другом   Барнса   оказался   наш   доблестный   знакомый   его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс,  кавалер  ордена  Бани  первой
степени, который  вскоре  сам  заговорил  с  полковником  об  этой  ссоре  и
решительно объявил ему, что, по его,  сэра  Томаса,  мнению,  полковник  был
неправ.
     - Молодой Ньюком, по-моему, отлично вел себя в этой первой истории.  Вы
так его оскорбили, да еще перед  всем  строем,  такое,  знаете  ли,  нелегко
снести. Когда этот хитрец жаловался мне, - чуть ли не со слезами на  глазах!
- что не может вызвать вас на дуэль по причине родства с вами,  я,  ей-богу,
ему поверил! Зато во втором деле крошка Барни выказал себя трусом.
     - В каком это втором деле? - осведомился Томас Ньюком.
     - Разве вы не знаете? Ха-ха-ха! Вот это здорово! - вскричал сэр  Томас.
- Да как же, сэр, через два дня после той  истории  приходит  он  ко  мне  с
другим письмом, а у самого лицо вытянулось, - ну в  точности  морда  у  моей
кобылы, ей-богу! И письмо это, полковник, от вашего отпрыска.  Погодите,  да
вот оно! - Тут его превосходительство генерал сэр Томас де  Бутс  извлек  из
своей подбитой ватой груди бумажник, а из бумажника  -  письмо,  на  котором
стояло: "Сэру Б. Ньюкому от Клайва Ньюкома, эсквайра". У вас малыш что надо,
полковник, так его рас-так... - И вояка дал в  честь  Клайва  приветственный
залп ругательств.
     И вот полковник, ехавший рядом с другим старым  кавалеристом,  прочитал
следующее:

                                                "Гановер-сквер, Джордж-стрит,
                                                                  16 февраля.

                                    Сэр!
     Сегодня утром полковник Ньюком показал мне подписанное Вами  письмо,  в
котором Вы утверждаете: 1) будто полковник Ньюком дерзко оклеветал  Вас;  2)
будто полковник Ньюком позволил себе это, зная, что Вы не  сможете  призвать
его к ответу за обвинение во лжи и  вероломстве  ввиду  существующего  между
Вами родства.
     Смысл Ваших заявлений, очевидно, сводится к тому, что полковник  Ньюком
вел себя по отношению к Вам трусливо и отнюдь не по-джентльменски.
     Коль  скоро  нет  никакой  причины,  мешающей  нам  встретиться   любым
желательным для Вас образом, я  беру  на  себя  смелость  со  своей  стороны
утверждать здесь, что всецело разделяю мнение полковника Ньюкома, считающего
Вас подлым лжецом, а также заявляю, что обвинение  в  трусости,  которое  Вы
позволили себе по отношению к  джентльмену  столь  проверенной  честности  и
мужества, есть не что иное, как еще одна трусливая и преднамеренная  ложь  с
Вашей стороны.
     Я надеюсь, что Вы направите подателя сей записки, моего  друга  мистера
Джорджа Уорингтона из Верхнего Темпла к тому военному джентльмену, с коим Вы
советовались по поводу справедливых обвинений полковника Ньюкома. Пребываю в
ожидании скорого ответа, сэр.
                                       Ваш покорный слуга
                                                               Клайв Ньюком.

     Сэру Барнсу Ньюкому из Ньюкома, баронету, члену парламента,  и  прочее,
прочее..."

     - Какой же я болван! - восклицает полковник, и хотя слова его  выражают
сожаление, лицо выдает радость. - Мне и в голову  не  приходило,  что  малыш
может ввязаться в это дело. Я показал  ему  письмо  кузена  так,  мимоходом,
думая развлечь его: последнее время он  ходит  чертовски  подавленный  из-за
одной... неудачи, какие частенько приключаются в молодости. По-видимому,  оп
тут же пошел и отправил свой вызов. Я теперь припоминаю,  что  на  следующее
утро за завтраком  он  был  необычайно  возбужден.  Так  вы  говорите,  ваше
превосходительство, что записочка эта пришлась баронету не по вкусу?
     - Без сомненья.  Я  никогда  не  видал,  чтобы  человек  проявил  такое
отчаянное малодушие. Сначала я было поздравил его, полагая, что вызов вашего
сына должен его обрадовать: какой юноша в наши дни не мечтал о дуэли. Но я в
нем ошибся, черт возьми! Он принялся рассказывать мне  какую-то  чертовщину,
будто вы хотели сосватать сына с этой его дьявольски хорошенькой  сестрицей,
что  выходит  за  молодого  Фаринтоша,  и  пришли  в  ярость,   когда   дело
провалилось, а теперь, мол, дуэль между членами семьи может бросить тень  на
мисс Ньюком; тут я возразил ему, что этого легко избежать, если имя  барышни
не будет упомянуто в споре. "Черт возьми, сэр Барнс, - говорю я, - помнится,
этот юнец, когда был еще мальчишкой, швырнул вам в лицо стакан с вином.  Вот
мы и свалим все на это и скажем, что между вами давняя вражда". Он  побелел,
как полотно, и сказал, что за тот стакан вина ваш сын перед ним извинился.
     - Да, - с грустью подтвердил полковник, - мальчик извинился  перед  ним
за тот стакан кларета. Странное дело, но оба мы с первого взгляда невзлюбили
этого Барнса.
     - Так вот, Ньюком, - продолжал сэр Томас, но  тут  его  горячая  лошадь
вдруг вскинулась и сделала курбет, давая возможность подбитому ватой служаке
продемонстрировать всю  свою  прекрасную  кавалерийскую  сноровку.  -  Тише,
старушка! Полегче, милая! Так вот, сэр, когда я понял, что этот  малый  идет
на попятный, я и говорю ему: "Слушайте, сэр,  коли  я  вам  не  нужен,  черт
побери,  зачем  вы  ко  мне  обращались,   черт   побери!   Еще   вчера   вы
разглагольствовали в таком духе, словно готовы оторвать полковнику голову, а
сегодня, когда его сын предлагает вам полное  удовлетворение,  черт  побери,
сэр, вы  боитесь  с  ним  встретиться?  По-моему,  вам  лучше  обратиться  к
полицейскому, - нянька, вот кто вам нужен, сэр  Барнс  Ньюком!"  -  С  этими
словами я сделал направо кругом и вышел из комнаты. А Барнс в тот  же  вечер
укатил в Ньюком.
     - Бедняге так же трудно выказать мужество, ваше превосходительство, как
стать шести футов росту, - вполне миролюбиво заметил полковник.
     - Так какого же черта этот мозгляк обращался ко  мне?  -  вскричал  его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс громким и решительным голосом.
     На этом старые кавалеристы расстались.

     Когда полковник вернулся домой, в гостях у Клайва  как  раз  находились
господа Уорингтон и Пенденнис, и  все  трое  сидели  в  мастерской  молодого
художника. Мы знали, как  несчастен  наш  друг,  и  всеми  силами  старались
развеселить  и  утешить  его.  Полковник  вошел  в  комнату.  Был  пасмурный
февральский день, в мастерской горел газ.  Клайв  сделал  рисунок  на  сюжет
наших любимых с Джорджем стихов; то были восхитительные строки  из  Вальтера
Скотта:

                        Вокруг себя на брег морской
                        Он поглядел тогда,
                        И дернул он коня уздой:
                        Прости же навсегда,
                                          мой друг!
                        Прости же навсегда!

     Томас  Ньюком  погрозил  пальцем  Уорингтону  и  подошел  взглянуть  на
картинку, а мы с Джорджем пропели дуэтом:

                        Прости же навсегда,
                                          мой друг!
                        Прости же навсегда!

     С рисунка наш честный старик перевел взгляд  на  художника  и  долго  с
невыразимой любовью смотрел на сына. Потом он положил руку Клайву на плечо и
с улыбкой погладил его белокурые усы.
     - Значит, Барнс так и не  ответил  на  твое  письмо?  -  спросил  он  с
расстановкой.
     Клайв рассмеялся, но его смех больше походил на рыдания.
     - Милый, милый, добрый батюшка! - сказал он,  сжав  обе  руки  отца.  -
Какой же вы у меня молодчина!..
     Глаза мои застилал туман, так  что  я  с  трудом  различал  двух  нежно
обнявших друг друга мужчин.


        ^TГлава LIV^U
     с трагическим концом

     В ответ на вопрос, заданный ему отцом в  прошлой  главе,  Клайв  извлек
из-за мольберта смятую бумажку,  в  которую  теперь  был  завернут  табак  и
которая некогда представляла собой ответное письмо сэра  Барнса  Ньюкома  на
любезное приглашенье его кузена.
     Сэр Барнс Ньюком писал здесь, что, по его мнению, нет нужды  обращаться
к упомянутому другу в этом весьма неприятном и тягостном  споре,  в  который
вздумал вмешаться мистер Клайв; что причины, побудившие сэра Барнса  закрыть
глаза на постыдное и неджентльменское поведение  полковника  Ньюкома,  равно
касаются и мистера Клайва Ньюкома, как тому отлично известно; что если  его,
сэра Барнса, не перестанут оскорблять словесно и даже  действием,  он  будет
вынужден искать защиты у полиции; что он  намеревается  покинуть  Лондон  и,
конечно, не отложит своего отъезда  из-за  нелепой  выходки  мистера  Клайва
Ньюкома; и что он не может больше вспоминать ни об этой гнусной истории,  ни
о человеке, с которым он, сэр Барнс Ньюком, старался жить в  дружбе,  но  от
которого со дней своей юности видел одни только обиды, недоброжелательство и
неприязнь.
     - Такого обидишь -  врага  наживешь,  -  заметил  мистер  Пенденнис.  -
По-моему, он все еще не простил тебе тот стакан кларета, Клайв.
     - Что ты, у нас более давняя вражда, - отвечал Клайв. - Однажды,  когда
я был совсем мальчишкой, Барнс решил поколотить меня, а  я  не  дался.  Ему,
пожалуй, пришлось хуже, чем мне: я действовал руками  и  ногами,  хоть  это,
конечно, было не по правилам.
     - Да простит мне бог! - восклицает полковник. - Я всегда  чувствовал  в
нем врага, и теперь мне даже как-то легче, что между нами открытая война.  Я
казался себе лицемером, пожимая ему руку и вкушая его хлеб-соль. Вот,  вроде
и хочешь ему верить, а душа восстает. Десять лет  я  старался  побороть  это
чувство,  считая  его  недостойным  предубеждением,  с  которым   необходимо
справиться.
     - Зачем же  справляться  с  подобными  чувствами?  -  возражает  мистер
Уорингтон