ом отказал  моему  старшему  сыну,  Брайену
Ньюкому, эсквайру; и еще в знак моего  уважения  и  приязни  прошу  подарить
кольцо или какой-нибудь серебряный предмет, ценой не менее ста фунтов, моему
пасынку подполковнику Томасу Ньюкому, чье превосходное поведение  за  многие
истекшие годы, а также неоднократные подвиги на службе его величества  давно
изгладили то естественное чувство недовольства, которое вызывало во мне  его
юношеское непокорство и различные проступки, совершенные им до того, как  он
(против моей воли) покинул отчизну и поступил на военную службу.
     Прошу вас немедленно составить  приписку  к  моей  духовной  касательно
вышеупомянутых распоряжений; а суммы, о которых идет речь, надлежит  вычесть
из доли наследства, причитающейся моему старшему сыну. Будьте же  так  добры
изготовить нужный документ и привезти его с собой, когда в следующую субботу
пожалуете
                              к преданной Вам
                                                        Софии Алетее Ньюком.

Вторник, вечером".

     Я со вздохом возвратил письмо той, что его нашла.
     - Это лишь пожелание вашей бабушки, дорогая мисс Этель, - сказал  я.  -
Уж простите мне, но я, право, слишком хорошо  знаю  вашего  старшего  брата,
чтобы полагать, будто он исполнит ее волю.
     - Он исполнит ее, сэр, ручаюсь вам! - объявила мисс Ньюком высокомерно.
- Он бы сделал это безо всякой просьбы, поверьте, знай он только, до  какого
бедственного состояния доведен мой милый дядюшка.  Барнс  сейчас  в  Лондоне
и...
     - Вы хотите ему написать? Наперед знаю, что он ответит.
     - Я сегодня же к нему поеду, мистер Пенденнис! Я поеду  также  к  моему
дорогому, горячо любимому дядюшке. Мне  просто  невыносимо  думать,  где  он
находится! - вскричала девушка, и глаза ее наполнились слезами. - Это  божья
воля. Благодарю тебя, господи! Ведь если бы мы раньше нашли бабушкино письмо
и Барнс отдал бы деньги без промедления,  они  пропали  бы  во  время  этого
ужасного банкротства. Я сегодня же отправляюсь к Барнсу. Не поедете ли и  вы
со мной? Навестили бы своих старых друзей! Мы сегодня же вечером побывали бы
у него... у Клайва. Слава богу, их семья больше не будет знать нужды!
     - Мой милый друг, ради такого дела я готов отправиться с вами  хоть  на
край света, - сказал я, целуя ее руку. Как она была  хороша  в  эту  минуту!
Щеки ее горели румянцем, голос дрожал от  счастья.  Перезвон  рождественских
колоколов, огласивших окрестность, казалось, нес нам радостные поздравления,
а фасад старого дома, перед которым мы стояли и  беседовали,  сиял  в  лучах
утреннего солнца.
     - Так вы поедете? О, благодарю вас! Только сперва я поднимусь  расскажу
все графине де Флорак! - воскликнула обрадованная девушка, и оба мы вошли  в
дом.
     - С чего это вы вздумали целовать ручки у  Этель  Ньюком,  сэр?  И  что
означает столь ранний визит? - осведомилась миссис Лора, едва я  вернулся  к
себе.
     - Уложите мой саквояж, Марта! Я через час уезжаю в  Лондон,  -  объявил
мистер Пенденнис.
     Если уж я, восхищенный полученной вестью, поцеловал  на  радостях  руку
Этель, то нетрудно догадаться, в какой восторг пришла по  этому  поводу  моя
бесценная подруга. И я знаю, кто  возносил  небу  благодарственную  молитву,
когда мы, чуть ли не вдвоем во всем поезде, неслись в Лондон.


        ^TГлава LXXVIII,^U
     в которой на долю автора выпадает приятное поручение

     Прежде чем мы расстались на вокзале, мисс Ньюком взяла  с  меня  слово,
что завтра, рано поутру, я появлюсь в доме  ее  брата.  Пожелавши  ей  всего
наилучшего, я отправился в свое опустелое жилище, но там было  так  уныло  в
этот праздничный день, что я предпочел поехать с визитом на Хауленд-стрит и,
коли меня пригласят, отобедать на Рождество у Клайва.
     Я застал своего друга дома и, несмотря на праздничный день, за работой.
Он обещал скупщику окончить к завтрашнему дню две картины.
     - Он недурно платит, а мне очень нужны деньги, Пен, - сказал  художник,
продолжая трудиться над своим полотном. - Мне стало спокойней житься  с  тех
пор, как я свел знакомство с этим порядочным  малым.  Я  запродал  ему  себя
целиком - и душу и тело - примерно за шесть фунтов в  неделю.  Он  регулярно
мне платит, а я поставляю ему товар. Если б не  болезнь  Рози,  мы  жили  бы
вполне прилично.
     Болезнь Рози? Это известие меня огорчило. Тут бедняга Клайв, не скупясь
на подробности, сообщил мне, что истратил на докторов  более  четверти  всех
заработков за истекший год.
     - Есть тут один величавый субъект, которого очень возлюбили  мои  дамы.
Он живет здесь  поблизости,  на  Гауэр-стрит,  и  за  последние  шестнадцать
визитов содрал с меня шестнадцать фунтов шестнадцать  шиллингов,  да  еще  с
такой милой невозмутимостью, точно полагает,  что  гинеи  растут  у  меня  в
кармане. Он беседует с моей тещей о модах.  Жена  моя,  бедняжка,  та  верит
каждому его слову. Вот, полюбуйся - его экипаж как раз подкатил к  подъезду!
А вот и его гонорар, чтоб его черт подрал! - добавляет Клайв,  с  сожалением
глядя на конвертик, лежащий на  каминной  полке  рядом  с  гипсовой  ecorche
{Моделью, изображающей мышцы человеческого  тела  (франц.).},  какие  видишь
почти в каждой мастерской живописца.
     Я взглянул в окошко и  увидел,  как  из  коляски  появилось  "светило",
этакий  утешитель  дам,  который  впоследствии  перебрался  из  Блумсбери  в
Белгрэйвию и постепенно проник во множество будуаров и детских. Этот  мистер
Шарлатан и ему подобные являются в нашей протестантской стране чем-то  вроде
отцов исповедников старых времен. Каких только тайн им не доверяют! В  какие
святилища не получают они доступ! Сдается мне, что полковая дама  специально
нарядилась к приезду своего модного лекаря, ибо, одетая со всей доступной ей
пышностью (и даже с тем драгоценным камнем в волосах, который запомнился мне
еще в Булони), она появилась в мастерской  почти  вслед  за  тем,  как  было
доложено о прибытии эскулапа, и присела передо мною в изысканном  реверансе;
о, она была просто неописуемо любезна!
     Клайв  говорил  с  ней  приветливо  и  кротко,  с  какой-то  наигранной
бодростью.
     - Вот, видите, работаю, хоть нынче  и  праздник.  Завтра  утром  придет
заказчик за картинами. Принесите мне добрые вести о  здоровье  Рози,  миссис
Маккензи. И, пожалуйста, гляньте на каминную полку - там возле ecorche лежит
приготовленный для вас конвертик.
     Миссис Мак подошла к камину и взяла деньги. А я про себя подумал,  что,
кроме этой освежеванной гипсовой модели, здесь есть еще кто-то, с кого дерут
шкуру.
     - Мне хочется, чтобы ты остался у нас отобедать. Останься,  Пен,  прошу
тебя! - попросил Клайв. - И будь с ней полюбезней,  хорошо?  Сегодня  придет
обедать мой милый старик. Они считают, что  он  квартирует  в  другом  конце
города и ему помогают  его  братья.  Только,  смотри,  ни  слова  про  Серых
Монахов. Это может взволновать  Рози,  понимаешь.  Ну  до  чего  благородный
старик, а? И право же, ему не так уж плохо живется в  этом  месте.  -  Клайв
говорил все это, не отрываясь от работы: он стремился использовать последние
лучи света в этот короткий  декабрьский  день;  а  когда  он  начал  чистить
палитру и мыть кисти, в комнату вернулась миссис Маккензи.
     Милочка Рози, конечно, очень слаба, но доктор Шарлатан прописал  ей  ту
самую  микстуру,  которая   так   помогла   прелестной   молодой   герцогине
Кудахтширской, и он уверен, что нет причины для беспокойства.
     Тут я вступил в разговор и рассказал несколько  историй  про  семейство
герцогини Кудахтпшрской, точь-в-точь как в былые дни, когда  одним  из  моих
развлечений было тешить полковую даму анекдотами из  жизни  аристократии,  к
обстоятельствам и делам которой она и посейчас сохранила похвальный интерес.
Так одной из немногих книг, уцелевших в катастрофе на Тайберн-Гарденз,  была
"Книга пэров": этот ныне порядком истрепанный том с увлечением читали Рози и
ее маменька.
     Анекдоты мои были приняты вполне благосклонно; может  быть,  по  случаю
праздника, только отношения между миссис Мак и  ее  зятем  казались  заметно
лучше прежнего. Когда Клайв обратился к полковой  даме  с  просьбой  убедить
меня остаться у них обедать, она тотчас же любезно поддержала  его,  уверяя,
что ее дочка будет просто счастлива, если я соизволю  разделить  с  ними  их
скромную трапезу.
     - Конечно, это будет не такой обед, какой вы когда-то едали в ее  доме,
- шесть закусок, жаркое двух сортов, и роскошная ваза для фруктов,  и  блюда
серебряные, и крышки... Но так или иначе, Рози будет от души  рада  угостить
вас чем бог послал! - восклицает полковая дама.
     - Может, пусть и  Томми  посидит  с  нами  за  столом,  а,  бабушка?  -
спрашивает Клайв робким голосом.
     - Разумеется, если вам так хочется, сэр.
     - Дедушке будет так приятно посидеть с ним рядом, - говорит Клайв. -  Я
пойду встречу его. Он обычно идет  через  Гилфорд-стрит  и  Рассел-сквер,  -
продолжает Клайв. - Не пойти ли нам вместе, Пен?
     - Бога  ради,  идите,  не  стесняйтесь  из-за  нас!  -  говорит  миссис
Маккензи, тряхнув головой. Когда же она удаляется, Клайв шепчет мне,  что  я
был бы ей только  помехой:  ведь  ей  надобно  присматривать  за  ростбифом,
стряпать пудинг и печь пирожки.
     - Я и не сомневался, что без нее здесь ничего не обходится,  -  ответил
я, и мы отправились встречать нашего милого старика и скоро увидели, как  он
медленно бредет с той самой стороны, откуда мы его ждали. Палка в  его  руке
дрогнула и упала на панель; дрожал и голос, которым он  окликнул  Клайва,  и
рука, протянутая мне  для  пожатия.  Он  заметно  сгорбился  и  ослабел.  За
последние двадцать месяцев он состарился больше, чем  за  истекшие  двадцать
лет. Нежно взявшись под руки, они двинулись к дому, а я пошел рядом. Как мне
хотелось, чтобы скорей наступил завтрашний день и эти двое могли  больше  не
расставаться! Голос Томаса Ньюкома, некогда такой уверенный и зычный, теперь
звучал дискантом,  а  когда  он  стал  расспрашивать  о  мальчике,  и  вовсе
показался мне почти детским. Его седые волосы свисали на воротник. Я заметил
это, когда мы проходили под газовым фонарем, увидел я также широкую спину  и
руку Клайва, которой он поддерживал отца, и его открытое лицо, обращенное  к
старику. О, Барнс Ньюком, Барнс Ньюком! Прояви себя хоть однажды  порядочным
человеком и помоги своим родичам! - думал я.
     Рождественский обед прошел довольно дружелюбно. Зоркий взгляд  полковой
дамы следил за всем; и нетрудно было догадаться, что  маленькая  служаночка,
подававшая на стол и стряпавшая часть кушаний под надзором  хозяйки,  трусит
перед ней не меньше, чем все остальные. Во время обеда миссис Мак  не  более
десяти раз вспомнила о своем былом великолепии и лишь  раз  пять  извинилась
передо мной за то, что не  может  угостить  меня  всем,  к  чему  я  привык.
Единственным гостем, кроме меня, был  наш  добрый,  верный  Бейхем.  Он  так
расхваливал пирожки, что миссис Маккензи созналась, что  сама  их  готовила.
Полковник был весьма молчалив и только все старался кормить  внука,  за  что
всего раз или два получил замечание от полковой  дамы.  Мальчуган  насколько
умел учтиво осведомился,  почему  дедушка  ходит  в  черной  накидке.  Клайв
толкнул меня под столом.  Казалось,  тайна  богадельни  вот-вот  раскроется.
Полковник покраснел, но с большой находчивостью ответил,  что  он  носит  ее
зимой для тепла.
     Рози почти все время  молчала.  Она  заметно  похудела  и  стала  очень
апатичной; глаза ее утратили прежний блеск;  поблекла  миловидная  свежесть.
Она почти ничего не ела, хотя мать  беспрестанно  донимала  ее  уговорами  и
громко шептала про то, что женщина в  "таком  положении"  непременно  должна
подкреплять себя пищей. Бедняжка Рози постоянно была в "таком положении".
     Когда убрали скатерть, полковник, опустив голову, произнес:  "Благодарю
тебя, господи, что ты насытил нас!"; он сказал это с таким  благоговением  и
столь трогательно, что большие глаза Фреда Бейхема,  обращенные  к  старику,
наполнились слезами. Рози и ее  маменька  встали  из-за  стола,  намереваясь
уйти, и тут бедный мальчуган принялся жалобно просить, чтобы  ему  позволили
посидеть еще, и полковник вздумал поддержать его, но полковая дама,  властно
крикнув: "Вздор, пусть идет спать!" - уволокла внука из комнаты; разумеется,
никто не посмел возразить против такого решения.
     Оставшись вчетвером,  мы  постарались  по  возможности  придать  нашему
разговору приятное течение - сперва вспомнили прошлое, а потом перешли  и  к
настоящему. Томас Ньюком без тени притворства сказал нам,  что  живется  ему
хорошо и он вполне счастлив. К сожалению, далеко  не  все  старики,  по  его
словам, выказывают подобное довольство; многие без конца ворчат, говорил он,
- все им не так! Что до  него,  то  ему  не  на  что  жаловаться:  служители
богадельни весьма к нему внимательны; когда надобно,  его  пользует  опытный
врач; приставленная к нему служанка очень заботлива.
     - Да, я ношу черное платье, - продолжал он, - но  чем  эта  форма  хуже
другой? А что приходится ежедневно ходить в церковь (иные  из  нашей  братии
тяготятся этим), то, право же, для стариков это самое подходящее дело.  Я  с
благодарностью возношу богу свои молитвы, и, знаешь, Клайв, мой  мальчик,  я
был бы вполне счастлив, если бы... если бы не моя прошлая опрометчивость, да
простит меня бог! А сегодня, подумайте, к нам в часовню  пришел  Бейхем.  Он
теперь частенько туда захаживает, и правильно делает, сэр, да-да!
     Клайв наполнил рюмку вином и взглянул на Бейхема такими глазами,  точно
хотел сказать ему: "Да благословит вас бог!" В ответ  Ф.  Б.  залпом  осушил
свой второй бокал.
     - Что ж, - сказал я, - у нас получилось почти  что  веселое  Рождество.
Так давайте надеяться, что и новый год будет счастливым!
     Когда пробило девять, полковник поднялся и стал собираться, говоря, что
к десяти ему надо "в казармы". Клайв и Ф. Б. пошли его немного проводить.  Я
хотел было последовать за ними, но Клайв шепотом попросил, чтобы  я  остался
до его возвращения и,  бота  ради,  побеседовал  чуточку  с  миссис  Мак.  Я
поднялся в гостиную и принял участие в чаепитии дам. Пока мы распивали  чай,
миссис Маккензи не упустила случая сказать мне, что  ей  неизвестно,  какова
сумма пособия, назначенная полковнику его богачом братом; только они из  нее
не видят ни гроша; затем она опять стала подсчитывать (не забыв и проценты),
чему бы сейчас мог равняться капитал ее  душечки  Рози.  Дочь  вставляла  по
временам какие-то малозначащие замечания.  Возвращение  мужа,  казалось,  не
вызвало у нее ни радости, ни досады; вскоре она поднялась, сделала  реверанс
и удалилась спать в сопутствии своей заботливой маменьки. А Клайв, Бейхем  и
я перебрались в мастерскую, где разрешалось курить,  и  там  закончили  этот
праздничный день.
     На следующее утро в назначенный час я отправился к мисс Ньюком в дом ее
брата. У крыльца мне повстречался отъезжавший из  дому  сэр  Барнс,  и  злой
взгляд, брошенный им на меня,  не  предвещал  особого  успеха  нашему  делу.
Выражение лица Этель тоже не вселяло радости; она стояла у окна  и  суровыми
глазами наблюдала за братом,  который  немного  замешкался,  чтобы  отчитать
кучера, прежде чем сесть в коляску и отбыть в Сити.
     Мисс Ньюком, бледная как полотно, пошла мне навстречу и протянула руку.
Я с тревогой взглянул ей в лицо и спросил, что нового.
     - Все вышло так, как вы  ожидали,  мистер  Пенденнис,  а  не  так,  как
надеялась я, - отвечала она. - Мой брат не согласен  выплачивать  завещанную
сумму. Он только что ушел отсюда очень рассерженный. Но это не важно. Деньги
будут отданы, пусть не Барнсом, а еще кем-нибудь из нашей семьи. Ведь  иначе
нельзя, правда?
     - Да благословит вас бог за ваше благородство, дорогая мисс  Ньюком!  -
только и мог я сказать.
     - Я лишь поступаю по совести. Разве не в  этом  мой  долг?  В  семье  я
старшая после Барнса и  богаче  всех,  не  считая  его.  Отец  завещал  нам,
младшим, ровно по такой же сумме, какую миссис Ньюком назначила Клайву, а я,
как вы знаете, еще унаследовала состояние моей бабушки, леди Кью. Право  же,
я не смогу спокойно спать, если не совершится этот  акт  справедливости!  Вы
согласны сопровождать меня к  моему  поверенному?  Они  с  Барнсом  являются
опекунами над моим имуществом. Мне кажется, дорогой мистер  Пенденнис...  Вы
ведь добры и изволили столь похвально обо мне судить, и вообще  вы  с  Лорой
всегда были лучшими моими друзьями (при сих словах она взяла мою руку в  обе
свои). Так вот, согласитесь,  что  будет  лучше,  если  означенная  передача
совершится  через  посредство  мистера  Льюса,  ну,  понимаете,   будто   от
семейства, чтобы обо мне не было и речи,  правда?  Тогда...  тогда  гордость
моего милого, доброго дядюшки нисколько не будет задета.
     Глаза ее наполнились слезами, а я - я готов был целовать край ее платья
или любую другую вещь, которую она позволила бы  мне  облобызать,  так  меня
умилила и растрогала простота и сердечность этого благородного существа,
     - Милая Этель, - сказал я, - я же обещал отправиться  с  вами  на  край
света, так неужели я откажусь поехать в Линкольнс-Инн?!
     Мы тотчас послали за кебом и  спустя  еще  полчаса  уже  здоровались  с
обходительным старичком мистером Льюсом в  его  квартире,  расположенной  на
Линкольнс-Инн-Филдз.
     Он сразу признал  почерк  покойной  миссис  Ньюком.  Он  вспомнил,  что
действительно встречал в  "Обители"  этого  мальчика  и  слышал  от  мистера
Ньюкома о его сыне, жившем в Индии, и даже самолично поддержал миссис Ньюком
в намерении оставить ему что-нибудь в знак своей дружбы.
     - В следующую субботу я должен был обедать у вашей бабушки с покойницей
супругой. Ну как же, как же! Я в подробностях все помню, милая моя  барышня.
Подлинность письма не подлежит сомнению, только ведь это еще не завещание! К
тому же полковник Ньюком так обидел вашего брата, что навряд  ли  сэр  Барнс
пожелает отказаться от своих денег в пользу дядюшки.
     - А как бы вы сами поступили в подобном случае, мистер Льюс? - спросила
Этель.
     - Гм!.. Ну зачем вам знать, как бы  я  поступил  в  подобном  деле?!  -
отозвался старый адвокат. - По чести сказать, мисс Ньюком,  я  бы,  пожалуй,
оставил все как есть. Мы с сэром Барнсом, сами изволите знать,  не  очень-то
любим друг друга. Впрочем, как поверенного вашего отца и многолетнего  друга
и советчика вашей бабушки, а также и вашего, милая моя барышня, он  все-таки
вынужден меня признавать. Только, если по справедливости, ни один из нас  не
питает к другому нежных чувств; во всяком случае, меня трудно заподозрить  в
том, что я (да и вряд ли  кто  другой)  состою  в  сторонниках  сэра  Барнса
Ньюкома. И все же, не скрою от вас: будь я на месте вашего брата и  случись,
что какой-нибудь мой родственник оскорблял бы меня словами,  угрожал  бы  не
знаю чем (пистолетом там или шпагой) да еще заставил истратить этак пять или
шесть тысяч фунтов на выборы, на которых  я  же  и  проиграл,  -  право,  я,
наверное, дал бы ему лишь то, что положено  по  закону,  а  точнее  сказать:
ничегошеньки, милая мисс Ньюком, да-да!
     - Очень рада это слышать,  -  сказала  мисс  Ньюком  к  немалому  моему
изумлению.
     - Так-то, милая барышня. Можете без опаски  показать  брату  означенный
документ. Вы ведь об этом пришли посоветоваться со  мной?  Хотели,  чтобы  я
подготовил его к сей неприятной находке, не иначе. Вам ли не знать,  как  не
любит он расставаться с деньгами, вот вы и решили,  конечно,  что  появление
этой записки должно очень его взбудоражить. Долгонько же она  добиралась  до
адресата - теперь она уже ничего изменить не может!  Так  что,  верьте,  сэр
Барнс ничуть не расстроится, когда вы сообщите ему ее содержание.
     - Я рада была услышать от вас, что брат не обязан испол