он был бы
вторым в семье, тут она, наверное, охотно бы подчинилась родительской  воле.
Вот отсюда и весь ее бунт, своенравие, блажь и капризы, в коих находил выход
ее надменный нрав. Она, разумеется, понимала справедливость упреков Кью.  Но
сознание его правоты вряд ли  улучшило  ее  настроение.  Показав  лорду  Кью
письмо,  бедняжка,  конечно,  через  минуту  пожалела  о   своем   поступке,
последствий которого никак не могла предвидеть.
     Пробежав глазами письмо, лорд Кью сразу догадался, откуда оно пришло. В
набросанном здесь портрете было известное сходство, как бывает в  портретах,
написанных нашими недругами. Он провел бурную юность, но вспоминал о ней  со
стыдом и сожалением и мечтал, как все блудные  сыновья,  вернуться  на  путь
истинный; он с радостью ухватился за  возможность  соединить  свою  жизнь  с
добродетельной и красивой  девушкой,  перед  которой,  как  и  перед  богом,
надеялся больше не  грешить.  Если  мы  сообщили  о  его  жизни,  прямо  или
косвенно, больше, чем дозволяет условность, просим читателя поверить, что  у
автора во всяком случае не было при  том  никакой  худой  или  низкой  цели.
Молодой  человек  грустно  поник  головой  под  бременем  своего   прошлого,
расписанного с такими подробностями. Чего бы он только ни дал, лишь бы иметь
возможность сказать своей невесте: "Это ложь!"
     Разумеется, эта яростная контратака  молниеносно  пресекла  его  укоры.
Письмо было опущено в Баден-Бадене, вынуто  из  почтового  ящика  и  вручено
адресату. Почерк был изменен; лорд Кью не мог даже понять,  мужской  он  или
женский. Пока Этель стояла к нему спиной, он сунул конверт  в  карман  и  на
досуге тщательно изучил его; однако, надпись и  облатка,  которой  оно  было
заклеено, мало помогли делу. Он предпочел не давать Этель  советов,  как  ей
поступить с письмом, - сжечь или показать родным. Мужественно  и  безропотно
принял он свое наказание, как школьник, заслуживший порку.
     Когда великодушный молодой джентльмен час спустя снова увидел Этель, он
подал ей руку и сказал:
     - Если бы вы меня любили, дорогая, вы бы не показали мне письма. -  Это
был его единственный упрек. Больше он ни словом не упрекнул ее и  ничего  ей
не советовал.
     Этель вспыхнула.
     - Вы благородный и честный человек, Фрэнк, - сказала она потупившись, -
а я вздорная и злая. - И  он  почувствовал  на  своей  руке  горячую  слезу,
упавшую из опущенных глаз кузины.
     Он поцеловал ее ручку. Леди  Анна,  находившаяся  с  детьми  в  той  же
комнате, когда Этель и Кью обменялись вполголоса  этими  немногими  словами,
почла их знаком примирения. Но Этель поняла, что Кью возвращает ей  свободу,
и никогда он не был ей так по сердцу, как в эту минуту.  А  молодой  человек
был слишком скромен и прост душой, чтобы догадаться о чувствах кузины.  Знай
он о них, все (Сложилось бы иначе и для него и для нее.
     - Не давайте повода доброжелателю, пославшему это письмо,  думать,  что
мы задеты, - продолжал лорд Кью. - Надо, чтобы мы  нынче  вечером  появились
вместе на прогулке, как добрые друзья.
     - Мы всегда ими останемся, Кью, - сказала Этель, снова  протягивая  ему
руку. А спустя минуту ее кузен уже  разрезал  за  столом  жареную  курицу  и
раздавал проголодавшимся детям их порции.
     Состоявшийся накануне вечер был одним из  многих  развлечений,  которые
устраивал от себя для  приезжих  содержатель  баденского  игорного  дома,  и
теперь ожидалось другое еще более роскошное  увеселение;  бедный  Клайв,  не
будь он сейчас в далекой Швейцарии, тоже принял бы в нем участие.  Последний
бал сезона давали холостяки. Человек двенадцать,  если  не  больше,  собрали
между собой деньги, причем подписной лист,  как  всегда  -  шла  ли  речь  о
благотворительности или о развлечениях - открывала собой фамилия лорда  Кью.
Пригласили англичан, русских, испанцев,  итальянцев,  поляков,  пруссаков  и
иудеев, - всю разношерстную публику Баден-Бадена, а также  офицеров  герцога
Баденского. В ресторане был заказан ужин для  всех  желающих.  Танцзал  сиял
добавочными огнями и весь павильон был убран гирляндами из бумажных  цветов.
Здесь было множество людей, никак не связанных с нашей повестью, и  немногие
лица, игравшие в ней, кто меньшую, кто большую роль. Мадам Д'Иври явилась  в
изумительном туалете, затмившем даже тот, в котором щеголяла мисс  Этель  на
прошлом балу. Если герцогиня  хотела  уничтожить  мисс  Ньюком  великолепием
своего наряда, то она  жестоко  просчиталась.  Девушка  приехала  на  бал  в
простеньком белом платье, вернувшись в тот вечер, по словам мадам Д'Иври,  к
роли инженю.
     За короткий срок, на  который  тот  или  иной  джентльмен  удостаивался
благосклонности Марии Стюарт, эта странствующая монархиня успевала  провести
его через все перипетии подлинной страсти. На ярмарке, где времени в  обрез,
а развлечений в избытке и у входа толпятся другие зрители (ведь и им надо до
полудня посмотреть представление), балаганщик покажет  вам  за  каких-нибудь
четверть  часа  трагедию,  фарс  и  пантомиму.  Точно  так  же  и  герцогиня
разыгрывала со  своими  платоническими  воздыхателями  весь  дивертисмент  -
трагедию ревности, пантомиму восторгов и фарс разлуки. Здесь были  записочки
и ответы на них, намеки  на  злой  рок,  на  беспощадного  деспота,  который
какими-то тайными путями приобрел над  герцогиней  бесовскую  власть;  здесь
были сетования на то, что мы не встретились раньше, и - ах, зачем меня взяли
из монастыря и принесли в жертву его светлости!.. Здесь  был  игривый  обмен
фантазиями и стихами, милые капризы, сладкие примиренья и, наконец, - зевота
и расставание. Адольф уходил, но появлялся Альфонс. Новая  публика  ждет;  и
вот для нее тоже звенит звонок, играет музыка,  поднимается  занавес  и  все
начинается снова - трагедия, комедия, фарс.
     Гринвичские комедианты, исполнители балаганных  пьес,  производят  куда
больше шума, чем профессиональные трагики; если им надо представить  злодея,
выразить любовный пыл или застращать недруга, они так топочут ногами, рычат,
потрясают кулаками и размахивают саблями, что каждый зритель  за  свой  грош
сполна получает удовольствие. Герцогиня Д'Иври  тоже,  быть  может,  чуточку
переигрывала, стремясь поскорее потрясти зрителя и кликнуть нового.  Подобно
всем настоящим актрисам, она отдавалась роли душой  и  телом  и  становилась
той, кого играла. Она была Федрой, и если в начале пьесы исходила  нежностью
к Ипполиту, то во втором действии ненавидела  его  всем  сердцем.  Она  была
Медеей, и если Язон изменял ей, то горе было Креузе! Вероятно,  бедный  лорд
Кью сыграл некогда в спектакле мадам Д'Иври Ипполита, что само по себе  едва
ли простительно; когда же  он  появился  в  Баден-Бадене  женихом  одной  из
прелестнейших девушек в Европе, а его бабушка оскорбила герцогиню,  та,  как
легко понять, обезумела от ярости и готова была мстить клинком и ядом.
     Среди приближенных ее светлости был один молодой человек с юга Франции,
которого родные прислали в Париж faire son droit {Изучать право  (франц.).},
и он прошел обычный курс наук и житейских  радостей  среди  юных  обитателей
Латинского  квартала.  Когда-то  он  пылал  республиканским  огнем  и   даже
доблестно стрелял на баррикадах Сен-Мери. Он  сочинял  стихи  и  пользовался
некоторой известностью: его книга стихов "Les Rales  d'un  Asphyxie"  {"Хрип
задохнувшегося" (франц.).} наделала шума в момент появления.  Он  выпивал  с
утра огромную порцию абсента, не переставая курил, играл в рулетку, если мог
отыскать в кармане хоть несколько монет, пописывал в каком-то журнальчике  и
был особливо велик в своей ненависти к l'infame Angleterre  {Гнусной  Англии
(франц.).}. Под рукавом у него было вытатуировано:  "Delenda  est  Carthago"
{Карфаген должен быть разрушен (лат.).}. Эти грозные слова накололи  на  его
мужественной деснице юные модистки  Фифина  и  Кларисса,  тоже  обитавшие  в
студенческом квартале. Он так ненавидел британского  льва,  что,  даже  стоя
перед клеткой в зверинце, грозил кулаком этому хищнику. Он мечтал, чтобы  на
ранней его могиле написали: "Здесь покоится  враг  Альбиона".  Он  прекрасно
играл в домино и на бильярде, искусно владел оружием, и никто  не  брал  под
сомнение его отвагу и свирепость. Мистер Джонс из Англии страшился мосье  де
Кастийона и избегал его хищных взглядов и мрачных сарказмов. Капитан Шуллер,
другой английский адъютант герцогини Д'Иври, бесспорно храбрый воин, не  раз
стоявший у барьера, обходил его стороной и не мог взять в толк,  на  что  он
намекает, черт его подери, когда говорит: "Со дней  Черного  принца,  мосье,
мое семейство враждует с Англией". Семейство это держало москательную  лавку
в Бордо, а глава его звался мосье Короб. В  годы  революции  он  женился  на
дворянке, и его сын, очутившись в Париже, сперва величал себя  Виктор  Короб
де Кастийон, затем Виктор К. де Кастийон и, наконец, мосье де Кастийон. Один
из приспешников Черного Принца оскорбил даму из рода Кастийонов  во  времена
английского владычества в Гиенне, отчего наш друг и  воспылал  ненавистью  к
британскому льву. Он сочинил роман (который позднее переделал в пьесу),  где
излагалось это ужасное предание и рассказывалось о том, как  покарал  бритта
рыцарь из рода Кастийонов. Ни в одной мелодраме  не  сыскать  более  жалкого
труса,  чем  этот  подлый  британец.  Его  blanche  fille  {Белоликая   дочь
(франц.).}, разумеется, умирает от безнадежной любви к  победителю-французу,
убийце своего отца. Газета, в которой печатался  этот  опус,  скончалась  на
шестом выпуске, а театр на Бульваре отказался поставить эту драму,  так  что
гнев ее автора на l'infame Albion {Коварный Альбион (франц.).} так и остался
неутоленным. Увидев мисс Ньюком, Виктор решил, что девушка очень походит  на
Агнес де Калверли, blanche мисс, из  его  романа  и  драмы,  и  удостоил  ее
благосклонным взором. Он даже посвятил ей стихи (ибо мне думается, что "мисс
Бетти" и "принцесса Кримхильда" из опубликованных им вскоре стихов  были  не
кто иные, как мисс Ньюком  и  ее  соперница,  герцогиня).  Он  был  один  из
счастливцев, с которыми Этель танцевала в описанный вечер. На следующем балу
он вновь подошел к ней с напыщенным комплиментом и просьбой не отказать  ему
еще в одном вальсе и  ожидал  получить  благосклонный  ответ,  поскольку  не
сомневался, что его остроумие,  умение  вести  беседу,  а  также  amour  qui
flambait dans son regard  {Любовь,  пылавшая  в  его  взоре  (франц.).}  уже
возымели свое действие на очаровательную  мисс.  В  его  нагрудном  кармане,
возможно, лежали упомянутые нами стихи, и он надеялся с их помощью завершить
свою победу. Слыхали даже, будто он сказал, что  ради  нее  готов  заключить
перемирие с Альбионом и забыть вековые обиды своей семьи.
     Но blanche  мисс  в  тот  вечер  отказалась  вальсировать  С  ним.  Его
любезности не имели никакого успеха,  и  он  ретировался  вместе  со  своими
комплиментами,  непрочитанными  стихами  и  злобой  в  сердце.  Мисс  Ньюком
протанцевала одну кадриль с лордом Кью и покинула бал к  великому  огорчению
холостяков, лишившихся лучшего украшения своего вечера.
     Как бы там ни было, но лорда Кью видели с ней на променаде,  и  он  был
особенно внимателен к ней во время ее недолгого присутствия на балу;  старая
графиня, которая исправно посещала все развлечения и  за  неделю  до  смерти
присутствовала на двадцати приемах и шести  обедах,  сочла  уместным  в  тот
вечер быть крайне любезной  с  мадам  Д'Иври;  она  не  только  не  избегала
общества герцогини и не  позволяла  себе  грубостей,  как  прежде,  но  даже
улыбалась и шутила. Леди Кью тоже считала, что Этель помирилась  с  кузеном.
Дочь рассказала ей о  давешнем  рукопожатии.  Прогулка  же  Этель  с  Кью  и
кадриль,  которую  девушка  танцевала  только  с   ним,   побудили   старуху
окончательно решить, что между внуками все улажено.
     Итак, желая показать герцогине, что утренний  ее  заряд  пропал  даром,
леди  Кью,  едва  Фрэнк  с  кузиной  покинули  залу,  шутливо  намекнула  ее
светлости, что "молодой наш граф aux petits soins {Что-то  очень  внимателен
(франц.).} с мисс Этель". И как, верно, будет рад ее давнишний друг,  герцог
Д'Иври, узнав, что крестник его взялся за ум. Кью возвращается  в  имение  и
намерен заняться делами, подобающими британскому пэру и помещику.
     - Мы едем домой,  -  благодушно  заключила  графиня,  -  чтобы  заклать
жирного тельца, и вы еще увидите, каким степенным джентльменом окажется  наш
милый повеса.
     На это ее светлость ответила, что нарисованная  миледи  картина  весьма
назидательна, и она рада слышать, что лорд Кью любит телятину: иные почитают
это мясо пресноватым. Подошедший кавалер пригласил ее на вальс; и  пока  она
кружилась в объятиях этого господина, распространяя благоухание  при  каждом
движенье, шурша и шелестя своими розовыми юбками, розовыми перьями, розовыми
лентами, графиня Кью сидела  и  с  удовольствием  думала,  что  вонзила-таки
стрелу в этот тонкий, иссохший стан, который обвивал рукой  граф  Понтер,  и
стало быть, вернула удар, нанесенный ей утром.
     Мистер Барнс со своей нареченной тоже  приехали,  потанцевали  и  ушли.
Вскоре  и  леди  Кью  последовала  за  внуками,  а   бальное   веселье   все
продолжалось, не взирая на отсутствие этих уважаемых лиц.
     Лорд Кью, будучи одним из  распорядителей  празднества,  возвратился  в
залу, проводив до кареты леди Анну с  дочерью,  и  стал  усердно  танцевать,
выбирая,  с  присущей  ему  добротой,  тех  дам,  которыми  другие  кавалеры
пренебрегали  по  причине  их  возраста,   толщины,   безобразия   или   еще
какого-нибудь недостатка. Только мадам Д'Иври он ни разу  не  пригласил.  Он
еще мог снизойти до  притворства,  чтобы  скрыть  свою  боль,  но  не  желал
пускаться в лицемерные излияния дружбы, что без зазрения совести делала  его
старая бабушка.
     Среди дам, осчастливленных милордом, была неуемная  вальсерка,  графиня
фон Гюмнельхайм, которая, несмотря на свои годы, размеры и многодетность, не
упускала случая насладиться любимым танцем.
     - Нет, вы только поглядите, с какою верблюдихой  вальсирует  милорд,  -
сказал мосье Виктор мадам Д'Иври, чей гибкий стан он имел честь  обнимать  в
этом танце. - Кто, кроме англичанина, избрал  бы  себе  в  партнерши  такого
дромадера?
     - Avant de se marier, - отвечала мадам Д'Иври, - il faut avouer que  my
lord se permet d'enormes distractions {Перед женитьбой милорд и в самом деле
позволяет себе огромные развлечения (франц.).}.
     - Разве милорд женится?!  Когда  и  на  ком?!  -  вскричал  кавалер  ее
светлости.
     - На мисс Ньюком. Разве вы не одобряете его выбора? А мне казалось, что
Стенио (ее светлость  звала  мосье  Виктора  "Стенио")  весьма  благосклонно
поглядывал на эту малютку, она красива, даже очень. Но ее ждет общая участь.
Ах, юные и невинные (надеюсь,  мисс  Этель  вполне  заслуживает  этих  слов,
особенно теперь, когда маленький живописец получил  отставку),  -  так  вот,
юные и невинные попадаем мы в  руки  потрепанных  жизнью  развратников!  Нас
срывают в монастырских садах, подобно нежным бутонам, и бросают в жизнь, где
самая атмосфера отравляет нашу чистую душу, убивает священные  ростки  наших
надежд, нашей любви, нашей веры. Вера! Ее топчет кощунственный мир, n'est-ce
pas?  {Не  так  ли?  (франц.).}  Любовь!  Безжалостный   мир   удушает   это
божественное дитя в  его  колыбели.  Надежда!  Она  сияла  мне  в  крохотной
монастырской келье,  резвилась  средь  цветов,  мной  лелеемых,  щебетала  с
пташками, дорогими певуньями. Она покинула меня,  Стенио,  на  пороге  этого
мира. Сникли ее белые крылья и лучезарный лик затуманился! Взамен моей  юной
любви, что мне досталось? Шестьдесят лет, осадок на дне себялюбивого сердца,
эгоизм,  греющийся  у  собственного  камелька  и  мерзнущий  в  горностаевых
мантиях! Вместо душистых цветов моей юности они дали мне вот это,  Стенио!..
- И она указала на свои ленты и искусственные розы. - О, я охотно растоптала
бы их! - И она выставила вперед свою маленькую изящную  туфельку.  Герцогиня
умела с пафосом говорить о  своих  страданиях  и  щеголяла  своей  попранной
невинностью перед каждым, кто испытывал  интерес  к  этому  душещипательному
представлению. Тут  быстрей  и  сладостней  полилась  музыка,  и  прелестная
маленькая ножка позабыла  свое  желание  растоптать  мир.  Дама  передернула
худенькими плечиками. "Eh,  dansons  et  oublions"  {Эх,  будем  (Танцевать,
забудем горе  (франц.).},  -  вскричала  Мария  Стюарт.  Рука  Стенио  вновь
обвилась вокруг легкого стана (сама она величала себя эльфом, прочие же дамы
называли ее скелетом), и они вновь закружились в вальсе, но тут же ударились
о рослого лорда Кью с увесистой мадам де Гюмпельхайм, как  утлая  лодочка  о
дубовый борт парохода.
     Эта хрупкая пара не упала на пол; по счастью, их отбросило  на  ближнюю
скамью; но кругом все смеялись над Стенио и Королевой  Шотландской,  и  лорд
Кью, усадив на  место  свою  запыхавшуюся  даму,  подошел  извиниться  перед
жертвой его неловкости. Смех, вызванный  этим  происшествием,  зажег  гневом
глаза герцогини.
     - Мосье де Кастийон, - сказала она своему кавалеру, -  у  вас  не  было
ссоры с этим англичанином?
     - Avec ce milord? {С  этим  милордом?  (франц.).}  Да  нет,  -  ответил
Стенио.
     - Он сделал это нарочно. Не было дня,  чтобы  семья  его  не  оскорбила
меня! - прошипела ее светлость; как раз в этот момент подошел  лорд  Кью  со
своими извинениями. Он просил герцогиню тысячу раз простить его за  то,  что
он был столь maladroit {Неловок (франц.).}.
     - Maladroit! Et tres maladroit, monsieur, c'est bien le  mot,  monsieur
{Вот именно, что неловок. И весьма! Иначе не скажешь,  мосье  (франц.).},  -
проговорил Стенио, покручивая ус.
     - И все же, я приношу ее светлости свои извинения и  надеюсь,  что  они
будут приняты, - сказал  лорд  Кью.  Герцогиня  пожала  плечами  и  склонила
голову.
     - Коли не умеешь танцевать, так нечего и браться, - не унимался  рыцарь
ее светлости.
     - Благодарю за урок, мосье, - ответил лорд Кью.
     - Готов дать вам любой урок, милорд! - воскликнул Стенио.  -  В  любом,
назначенном вами месте.
     Лорд Кью с удивлением взглянул  на  маленького  человечка.  Он  не  мог
понять, как такой пустячный случай, столь обычный  в  переполненной  бальной
зале, мог вызвать подобный гнев.  Он  еще  раз  поклонился  ее  светлости  и
отошел.
     - Вот он ваш англичанин, ваш Кью, которого вы повсюду расхваливаете,  -
сказал Стенио мосье де Флораку,  стоявшему  поблизости  и  наблюдавшему  эту
сцену. - Что он, просто bete {Глуп  (франц.).}  или  еще  и  poltron?  {Трус
(франц.).} По-моему, и то и другое.
     - Замолчите, Виктор! - вскричал Флорак, схватив его за руку и отводя  в
сторону. - Я-то уж, во всяком  случае,  ни  то,  ни  другое,  вы  знаете.  И
запомните: лорду Кью не занимать ни ума, ни храбрости.
     - Не примете ли вы на себя труд, Флорак... - не унимался тот.
     - ...передать ему ваши извинения? Охотно. Ведь это вы его оскорбили.
     - Да, оскорбил, parbleu!.. - подхватил гасконец.
     - Человека, который в жизни никого не обидел. Человека большой души, на
редкость искреннего и честного. На моих глазах проверялась его храбрость, и,
поверьте я знаю, что говорю.
     - Что ж, тем лучше для меня! - вскричал южанин.  -  Мне  выпадет  честь
встретиться с храбрецом. Итого их на поле будет двое.
     - Вы просто служите им орудием, мой бедный  друг,  -  сказал  мосье  де
Флорак, заметив, как пристально следят  за  ними  глаза  мадам  Д'Иври.  Она
немедля взяла под руку благородного графа Понтера и  вышла  с  ним  подышать
свежим воздухом - в соседнюю комнату, где, как обычно, шла игра; в  сторонке
от играющих прохаживались лорд Кью и его друг, лорд Кочетт.
     В ответ на  какие-то  слова  Кью,  лицо  лорда  Кочетта  вытянулось  от
удивления