да они саблями рубят пушкарей у орудий. На задний двор привезли настоящую
пушку, и  вся  конюшня  полковника  была  использована  для  этюдов  к  этой
громадной картине. На переднем алане в качестве главной фигуры был изображен
Фред Бейхем, написанный с поразительным сходством;  жестоко  израненный,  во
неустрашимый, он разил корчившихся у его ног  малайцев,  взгромоздившись  на
дохлую лошадь кебмена, которую Клане писал до  тех  пор,  пока  не  возопила
хозяйка и прочие жильцы, и живодеры, дабы не разводить  заразу,  не  утащили
прочь останки боевого скакуна. Картина  была  так  велика,  что  вынести  ее
удалось лишь через большое окно,  и  то  благодаря  многим  ухищрениям,  при
полном  ликовании  мальчишек  с  Шарлотт-стрит.  И  кто  бы   подумал,   что
Королевская Академия отвергнет "Битву при Ассее"! Сей грандиозный шедевр  не
умещался в доме на Фицрой-сквер, и  полковник  уже  подумывал  подарить  его
Восточному клубу, но тут Клайв, вернувшись  спустя  месяц  из  Парижа,  куда
ездил с  отцом  отдохнуть  после  своих  титанических  трудов,  взглянув  на
картину, объявил ее мазней, и одним  махом  уничтожил  британцев,  малайцев,
кавалеристов, пушкарей и все остальное.

                                    Hotel de la Terrasse, Rue de Rivoli {*}.
                                    {Гостиница "Терраса" на улице Риволи
                                    (франц.).}
                                    Апрель 27 - Май 1, 183...

                          Любезнейший Пенденнис!
     Пишу, с твоего позволения, несколько слов из Парижа, и  если  в  письме
моем  окажется  что-нибудь  для   тебя   любопытное,   можешь   безвозмездно
использовать это  для  своей  газеты.  Теперь,  когда  я  в  Париже,  я  сам
удивляюсь, как до сих пор  не  побывал  здесь  и  почему,  тысячу  раз  видя
дьеппский пакетбот у брайтонской пристани, ни разу не вздумал  подняться  на
его борт. По пути в Булонь мы пережили  маленькую  бурю.  Едва  мы  оставили
Дуврскую пристань, как попали в дело: раздался первый залп, и стюард снес  в
каюту одну дородную старушку;  тут  же  пало  еще  полдюжины  пассажиров,  и
команда засуетилась - забегала с тазиками для сраженных. Полковник с улыбкой
глядел на это побоище.
     - Я старый моряк,  -  сказал  он  стоявшему  рядом  с  нами  на  палубе
джентльмену. - Когда я возвращался домой, сэр, море не раз  бушевало,  но  я
чувствовал себя отлично. Вот мой мальчик, тот, верно, отвык от моря, - в мае
минуло двенадцать лет с тех пор, как он совершил свое последнее плаванье,  -
а что до меня, сэр, так я...
     Но тут нас окатила огромная волна, и, хочешь верь, хочешь  нет,  спустя
пять минут дражайший мой старик был ничуть не лучше остальных пассажиров.
     Прибыв в Булонь, мы прошли на таможню между двумя протянутыми канатами,
по обеим сторонам  которых  стояла  глумившаяся  над  нами  толпа,  а  затем
говорливый комиссар препроводил нас в  отель,  где  полковник  (он,  как  ты
знаешь, прекрасно говорит по-французски) попросил гарсона подать  нам  petit
dejeuner soigne {Утренний завтрак повкуснее (франц.).}, на  что  сей  малый,
заухмылявшись, ответил на чистейшем английском языке Темпл-Бара:
     - Чудесный жареный морской язык, сэр. Отличные бараньи  котлетки,  -  и
притащил нам отбивные под гарвеевским соусом  и  последний  номер  "Белловой
жизни", чтоб мы не  скучали  после  завтрака.  Неужто  все  французы  читают
"Беялову жизнь" и в каждой гостинице так пахнет бренди с содовой?
     Мы вышли поглядеть город, который, верно, тебе знаком, а  потому  я  не
стану  его  описывать.  Мы  видели  нескольких  босоногих  рыбачек,  так   и
просившихся на холст, и успели заметить, что  здешние  солдаты  на  редкость
малорослы и коренасты. Мы были рады, когда пришло время отбытия дилижанса, и
так как ехали мы одни, то с полным комфортом совершили свое  путешествие  до
Парижа. Истинным наслаждением было слышать,  как  покрикивают  форейторы  на
лошадей, как позвякивают бубенчики на упряжке, и чувствовать,  что  ты  и  в
самом деле во Франции.
     Мы останавливались поесть в Абвиле и Амьене, и через сутки с  небольшим
карета благополучно доставила нас на место. Я  сам  себе  не  верил,  когда,
вставши поутру, совершил восхитительную прогулку по Тюильри. Каштаны  цвели,
скульптуры блестели на солнце, а все окна дворца так и пылали. Дворец  столь
огромен,  что  мог  бы   послужить   жилищем   и   королю   великанов.   Как
ов-веяи-колепен!  Мне  по  душе  варварская  пышность  его   архитектуры   и
чрезмерное изобилие лепки на стенах. Так и видишь Людовика XVI - позади него
стоит тысяча джентльменов,  а  впереди  ревущая  толпа  злодеев,  и  вот  он
малодушно отдает корону и отправляется в тюрьму, а друзей  обрекает  смерти,
Повсюду на солнечных дорожках играют и скачут дети, чьи платьица  и  румяные
щечки не уступают в яркости розам и другим цветам  на  клумбах.  А  мне  все
чудился Барбару с толпой вооруженных пиками марсельцев в дворцовых садах,  а
в окнах мне мерещились швейцарцы - их  потом  всех  перебили,  когда  король
бросил их на произвол судьбы. Великий человек Карлейль! Я столько раз  читал
в его "Истории" описание этой схватки, что знал эти места еще до  того,  как
узрел их. Из наших окон виден обелиск на тон самом месте, где некогда стояла
гильотина. Полковник не жалует Карлейля, он хвалит "Письма из Парижа" миссис
Грэм. С собой мы привезли сочинения Скотта "Поездка  в  Париж"  и  "Снова  в
Париже" и читали их в  дилижансе.  Великолепные  книги,  только  Пале-Ройяль
изрядно  переменился  со  времен  Скотта  -  он  весь   застроен   шикарными
магазинами. Я поспешил туда в первый же вечер по  приезде,  когда  полковник
отправился спать, но там уже нет тех развлечений,  которые  описывая  Скотт:
laquais-deplace {Служитель (франц.).} говорит, что Карл X запретил все это.
     Наутро, после завтрака, отец мой поехал с  рекомендательными  письмами,
оставив меня у ворот Лувра. Я, кажется, буду  пропадать  здесь  все  дни.  Я
чувствовал, что не в силах уйти отсюда. Не пробыв здесь и  десяти  минут,  я
уже влюбился в прекраснейшую из женщин. Она стояла посреди одного из залов в
галерее скульптуры, величественная и безмолвная, и достаточно было взглянуть
на нее, чтобы захватило дух от ее красоты. Я не мог разобрать цвета ее  глаз
и волос, но глаза у нее, должно быть, серые, а волосы белокурые; кожа  ее  -
оттенка прекрасного, теплого мрамора. Она, очевидно, не слишком умна и  вряд
ли много говорит и смеется - она так ленива, что лишь улыбается. Она  только
прекрасна. Это божественнее создание потеряло  обе  руки  они  отрублены  по
самые плечи, - но это печальное обстоятельство нисколько ее не  портит.  Ей,
верно, немногим больше тридцати двух, и родилась она, примерно,  две  тысячи
лет тому назад. Зовут ее Венера Милосская. О,  Victrix!  {О,  победительница
(франц.)} Счастливец Paris! (Я имею в виду Приамова сына, а  не  современную
Лютецию.) Кому же еще мог отдать он яблоко, как не сей чарввяице, сей усладе
богов и  смертных,  с  чьим  благостным  приходом  расцветают  цветы,  океан
искрится улыбками, а ясные небеса льют мягкий свет. Как жаль, что нет больше
жертвоприношений! А то я  принес  бы  белоснежного,  без  единого  пятнышка,
козленка, пару голубее и кувшин благоухающего нарбоннского меда  -  меда  от
Морела с Пикадилли, и мы почтили бы  Вседержительницу  Красоту,  и  вознесли
моления  Божественной  Афродите.  Видел  ты  когда-нибудь   мою   прелестную
маленькую кузину, мисс Ньюком, дочку  сэра  Брайена?  Она  очень  похожа  на
Диану-охотницу; по мне она временами уж слишком горделива, слишком  холодна;
слишком пронзителен звук  ее  охотничьего  рога  и  стремителен  бег  сквозь
кустарник  и  заросли  терновника.  Ты  же,  благодатная   Венера   -   само
спокойствие, животворное и прекрасное! Дозволь же мне  преклонить  колени  у
нежных твоих ног, на подушках Тирского пурпура... Пожалуйста,  не  показывай
это Уорингтону. Когда я садился за письмо, я не думал, что Пегас умчит  меня
так далеко.
     Жаль, что я так мало читал в школе по-гречески; теперь  уже  поздно,  -
ведь скоро мне стукнет девятнадцать, и я уже нашел себе дело. И все же,  как
вернусь, непременно почитаю, хотя бы с подстрочником. На что я  только  убил
полгода, рисуя драгун и сипаев, режущих  друг  другу  глотки!  Искусство  не
терпит горячки, оно требует спокойствия. Это не  арена  для  боя  быков  или
схватка  гладиаторов,  а  храм  для  безмятежных  раздумий,   благоговейного
служения  и  величавых  обрядов,  свершаемых  под  музыку,  торжественную  и
сладостную. Приеду домой, сниму со стен Снайдерса и  Рубенса  и  обращусь  в
квиетисты. Подумать только, что я потратил столько недель,  изображая  ражих
лейб-гвардейцев с саблями наголо, святого Георга  или  черномазых  бродяг  с
соседнего перекрестка.
     Картинные галереи Лувра тянутся на  целых  полмили  -  только  подумай,
полмили картин! Впрочем, под старыми башенками на Трафальгар-сквер  найдется
дюжина-другая  полотен,  ничуть  не  хуже  здешних  шедевров.  Весь  здешний
Рафаэль, по-моему, слабей нашей "Святой Екатерины". Нет ничего  великолепнее
ее. А наш "Себастьян"? Даже пирамиды Египта или Колосс Родосский  ниже  его.
Что же до нашего "Бахуса и Ариадны", то они, как известно, непревзойденны. И
все ж у нас только отдельные жемчужины, а здесь их целое ожерелье;  здесь  -
венценосцы и все их ослепительное окружение. Вот где  бы  нам  поселиться  с
Джей  Джеем.  Какие  портреты  кисти  Тициана!  А  эти   господа,   писанные
Ван-Дейком! Он и сан, наверно, был таким же ослепительным  кавалером,  каких
любил рисовать! Позор, что у них нет хоть одной или двух работ сэра  Джошуа.
На пиршестве  искусства  ему  принадлежит  законное  место  -  и  притом  не
последнее. Помнишь ты Тома Роджерса из студии Гэндиша? Он еще заходил ко мне
на Фицрой-сквер. Он здесь, отпустил великолепную  рыжую  бороду  и  ходит  в
бархатной безрукавке, чтобы все видели, что  у  него  есть  рубашка.  Берусь
утверждать, что в прошлое воскресенье она была чистая. Французскому он  пока
не выучился, но делает вид, будто  забыл  английский;  пообещал  представить
меня  нескольким  французским   художникам,   своим   camarades   {Товарищам
(франц.).}. Здешние молодые живописцы, как видно,  терпят  большую  нужду  в
мыле; пожалуй, я лучше сбрею усы. Вот только Уорингтону  не  над  чем  будет
смеяться, когда я вернусь. Обедать мы с полковником пошли в  Cafe  de  Paris
{Кафе "Париж" (франц.).}, а затем отправились в оперу. Когда  будешь  здесь,
непременно закажи  huitres  de  Marenne  {Устрицы  по-мареннски  (франц.).}.
Обедали мы с местным львом - виконтом де Флораком; он officier  d'ordonnance
{Адъютант (франц.).} при одном из принцев и сын давних  друзей  моего  отца,
людей весьма родовитых, но обедневших. После смерти своего  кузена,  герцога
Д'Иври, он станет герцогом. Папаша его  уже  совсем  старик,  а  сам  виконт
родился  в  Англии.  Пока  мы  сидели  в  опере,  он  показывал  вам  разных
знаменитостей - кой-кого из  предместья  Сен-Жермен  и  многих  других,  кто
сейчас в славе: мосье Тьера и графа Моле, Жорж Санд,  Виктора  Гюго  и  Жюля
Жанена, половину имен я и не упомнил. А вчера мы отправились с визитом к его
матушке, мадам де Флорак. Очевидно, это старая пассия полковника, потому что
встреча их была необычайно церемонной и нежной. Точь-в-точь  преклонных  лет
сэр Чарльз Грандисон приветствует стареющую мисс Байрон. - Нет, ты  подумай!
Оказывается, полковник здесь уже вторично с тех пор, как вернулся в  Англию!
Должно быть, он ездил сюда в прошлом году, когда я  писал  эту  дребедень  -
"Черный принц перед троном короля Иоанна", - его тогда не было десять  дней.
Мадам де Флорак - удивительно величавая дама и в  свое  время,  видно,  была
красавицей. В салоне ее висят два портрета работы Жерара -  ее  и  мосье  де
Флорака. Мосье де Флорак, старый щеголь  с  густыми  бровями  и  крючковатым
носом, изображен в пудреном парике, бесчисленных звездах,  лентах  и  шитье;
мадам - в черном бархатном  платье,  также  времен  Империи,  -  прелестная,
задумчивая и чем-то напоминающая мою кузину. Вчера  на  ней  была  маленькая
старомодная брошка.
     - Voila, -  сказала  она,  -  la  reconnaissez-vous?  {Вот...  узнаете?
(франц.).} Когда вы были здесь прошлый год, она оставалась в  деревне.  -  И
она улыбнулась ему, а мой милый старик тяжело вздохнул и прикрыл лицо рукой.
Мне это знакомо. Я это пережил, когда полгода берег какую-то дурацкую  ленту
этой бессердечной вертушки Фанни Фримен. Помнишь, как я сердился,  когда  ты
бранил ее?
     - Мы с вашим батюшкой знавали  друг  друга  еще  детьми,  мой  друг,  -
сказала мне графиня с приятнейшим французским прононсом, а он глядел из окна
в сад, разбитый вокруг их дома на улице Сен-Доминик. - Пожалуйста, приходите
ко мне, когда вздумаете. Приходите почаще! Вы так мне его напоминаете!  -  И
она добавила с чарующей улыбкой: - Вам что больше по вкусу - считать, что он
был красивей, или что вы красивей его?
     Я сказал, что хотел бы быть таким же, как он.  Только  это  невозможно.
Умней его, наверно, сыщутся, но кто сравнится с ним добротой?  А  интересно,
очень он любил мадам де Флорак? Старый граф не показывался. Он очень стар  и
носит косичку - мы видели, как она покачивалась  над  его  садовым  креслом.
Верхний  этаж  дома  он  сдает;  там  обитает  американский   генерал-майор,
достопочтенный Зенон Ф. Тупоумен из Цинциннати. Мы видели во дворе кабриолет
миссис Тупоумен и ее  лакеев  с  сигарами  во  рту;  все  нижнее  семейство,
кажется, обслуживает один дряхлый старик, который едва держится на  йогах  и
не моложе графа де Флорака.
     Мадам де Флорак и мой батюшка беседовали о моей  профессии,  и  графиня
сказала, что  это  une  belle  carriere  {Прекрасная  профессия  (франц.).}.
Полковник ответил, что это лучше, чем служить в армии.
     - Ah, oui, monsieur {О да, мосье (франц.).}, - отозвалась она  с  явной
грустью.
     Тут он заметил, что теперь я, возможно, приеду учиться в Париж, раз  он
знает, что здесь у него верный друг, который присмотрит за его мальчиком.
     - А вы разве  не  приедете  присмотреть  за  ним,  mon  ami  {Мой  друг
(франц.).}, - спросила француженка.
     Отец покачал головой.
     - Скорей всего, мне придется вернуться в Индию,  -  сказал  он.  -  Мой
отпуск истек, и теперь я беру дополнительный. Если я получу  следующий  чин,
то могу не ехать, А без этого  мне  не  по  средствам  жить  в  Европе.  Мое
отсутствие, скорей всего, будет недолгим, - добавил он, - да и Клайв  теперь
достаточно взрослый, чтобы обходиться без меня.
     Не потому ли в последние месяцы отец ходил такой мрачный?  Я  опасался,
что всему причиной - мое мотовство, хотя  ты  знаешь,  я  всячески  старался
исправиться: счет портного сократился нынче вдвое, долгов почти никаких и  с
Моссом за его проклятые кольца и побрякушки я расплатился дочиста. Когда  мы
вышли от мадам де Флорак, я расспросил отца про эти невеселые новости.
     Оказывается, он и вполовину не так богат, как мы  думали.  Он  говорит,
что, с тех пор как вернулся домой, тратит намного  больше,  чем  может  себе
позволить, и очень сердится на себя за свою  расточительность.  Поначалу  он
думал совсем выйти в отставку, но за эти три года обнаружил,  что  не  может
прожить на свой доход. Если он дослужится до полного полковничьего чина,  то
будет получать тысячу фунтов в год. Этого, вместе с деньгами, вложенными  им
в Индии, и тем немногим, что хранится у него здесь, вполне хватит нам обоим.
Видно, ему даже в голову не приходит, что я  тоже  могу  кое-что  заработать
своим искусством. Допустим, я продам за пятьсот фунтов  "Битву  при  Ассее".
Тогда  я  смогу  продержаться  довольно  долго,  не  прибегая  к  отцовскому
кошельку;
     Виконт де Флорак зашел за нами, чтобы вместе  пообедать,  но  полковник
сказал, что ему не хочется выходить из дому, и  мы  с  виконтом  отправились
вдвоем. Обед он заказал в "Trois  Freres  Provencaux"  {"Три  провансальских
монаха" (франц.).}, а платил, разумеется, я. Потом мы пошли в один небольшой
театрик, и он повел меня за кулисы - любопытнейшее, скажу я тебе, место!  Мы
явились в уборную к мадемуазель Финетт, которая выступала в роли  маленького
барабанщика, - она исполняет знаменитую песенку с барабаном. Он пригласил ее
и  нескольких  литераторов  отужинать  в  Cafe  Anglais   {Английском   кафе
(франц.).},  и  я  вернулся  домой   страшно   поздно,   просадив   двадцать
наполеондоров в игру под названьем  "буйотта".  Это  все,  что  осталось  от
двадцатифунтовой ассигнации, которую мне подарил на  прощание  наш  милейший
Бинни, процитировав при сем известное  тебе  место  из  Горация:  "Neque  tu
choreas sperne, puer" {"И ты, юноша, не презирай хороводов" (лат.), Гораций,
"Оды", 1, 9.}. О, какое чувство вины я испытывал,  когда  в  такую  поздноту
возвращался домой, в Hotel de la Terrasse, и тихонько пробирался  к  себе  в
номер. Впрочем, полковник крепко спал; его милые  старые  сапоги  стояли  на
часах у дверей его спальни, и я проскользнул к себе, тихо, как мышь.
     P. S. Среда. Остался  еще  неисписанный:  листочек  бумаги.  Я  получил
письмо от Джей Джея. Он был на предварительном просмотре в Академии (значит,
его картина принята) и узнал, что "Битву при  Ассее"  отвергли.  Сми  сказал
ему, что она слишком велика, но, должно быть, она просто никуда не  годится.
Я рад, что меня там нет и я избавлен от дружеских соболезнований.
     Пожалуйста, навести мистера Бинни. С ним приключилась беда. Он ехал  на
папиной лошади, упал на мостовую и повредил ногу себе и, боюсь, Серому. Будь
добр, проверь, как у них ноги; из письма Джона мы ничего толком  не  поняли.
Это стряслось, когда он, то есть мистер Б., собирался в  Шотландию  повидать
родственников.  Ты  ведь  знаешь,  он  вечно  собирается  в  гости  к  своей
шотландской родне. Он пишет, что все это пустяки и чтобы полковник не  думал
спешить с приездом. Меня тоже сейчас не тянет домой - встречаться  со  всеми
этими юнцами от Гэндиша и из натурного класса и видеть, как они скалят  зубы
по поводу моей неудачи!..
     Родитель, конечно, послал бы тебе привет, да его нет дома, а я  остаюсь
всегда преданный тебе
                                                             _Клайв Ньюком_.

     P. S. Он сам предложил мне поутру денег. Ну,  что  за  добрый  и  милый
старик!"

                                           "От Артура Пенденниса, эсквайра,
                                           Клайву Ньюкому, эсквайру.
                                           Газета "Пэл-Мэл", - политические
                                           ведомости, литературное обозрение
                                           и светская хроника.
                                           Кэтрин-стрит 225, Стрэнд.

                              Любезный Клайв!

     Крайне сожалею, что для твоей грандиозной картины, "Битва  при  Ассее",
не нашлось места на выставке Королевской  Академии,  и  от  души  сочувствую
Фреду Бейхему, который, кстати сказать, с недавних пор  занял  ответственный
пост художественного критика "П-М", Твой  неуспех  стоил  Фреду  Бейхему  по
меньшей мере пятнадцати шиллингов, так  как  заготовленный  им  для  газеты,
пламенный  панегирик  твоему  творению,  разумеется,  пришлось  из-за  этого
выбросить в корзину. Ну да не  беда!;  Мужайся,  мой  сын,  мужайся!  Герцог
Веллингтон, как тебе известно, тоже, прежде чем  победить  при  Ассее,  по-.
терпел поражение при Серингапатаме. Надеюсь, впереди у тебя новые  битвы,  в
коих счастье тебе улыбнется. В городе  не  слишком  много  говорят  о  твоем
провале. Сейчас, видишь ли, идут интересные парламентские дебаты,  и  "Битва
при Ассее" как-то не очень занимает общественное мнение.
     Был я на Фицрой-сквер, в доме и на конюшне. Ноги Гуигнгнма в целости  и
сохранности. Лошадь упала не на колени, а