в Риме еще и другое
общество. Каждой зимой в этой столице собирается веселая в приятная  колония
англичан, разумеется, не всегда одинаково родовитая, светская и любезная.  В
год появления там Клайва несколько очень приятных семей проводило там  зиму,
расселившись вокруг площади Испании -  этого  пристанища  всех  иностранцев.
Недавно, просматривая путевые записки почтенного мосье де Пельница, я  нашел
забавное сообщение о том, что сто двадцать лет назад этот квартал, эти улицы
и дворцы (сохранившиеся почти в том же  виде)  были,  как  и  нынче,  местом
обитания знатных иностранцев. С одним или двумя из этих господ  Клайв  успел
свести знакомство еще на родине во время охотничьего сезона; других встречал
в Лондоне в недолгий период своих светских  выездов.  Будучи  юношей  весьма
подвижным, а посему изящно танцующим  разные  польки  и  прочее;  располагая
хорошими манерами и приятной внешностью, а также  щедрым  кредитом  в  банке
принца Подокна или у  другого  какого-нибудь  банкира,  мистер  Ньюком  стал
желанным гостем в этом римско-британском обществе  и  его  столь  же  охотно
принимали в благородных домах, где пьют чай и танцуют галоп, как и в  дымных
тавернах  и  захолустных  квартирах,  где  сходились  его  бородатые  друзья
художники.
     Встречаясь друг с другом изо дня в день и из вечера в вечер в картинных
галереях и музеях, куда толпами стекаются туристы, а также в аллеях Пинччо и
на церковных богослужениях, англичане, обитающие в Риме, поневоле сближаются
между собой и даже порой начинают дружить. У них имеется  своя  читальня,  в
которой вывешиваются объявления с перечнем предстоящих на неделе  экскурсий,
праздников и церемоний: тогда-то открыты галереи Ватикана; назавтра  -  день
такого-то святого; в среду - вечерня с  музыкой  в  Сикстинской  капелле;  в
четверг папа будет благословлять животных: коней, овец  и  прочую  тварь;  и
стадо англичан несется смотреть, как освящают  стадо  ослов.  Одним  словом,
древняя столица цезарей и святилище  католиков,  поражающее  великолепием  и
обильное церемониями, поделено на участки и  приспособлено  для  развлечения
бриттов; и мы толпою бежим на торжественную мессу в соборе святого Петра или
на пасхальную иллюминацию, точь-в-точь как, заслышав колокольчик,  спешим  в
балаган поглядеть на бушменов или на фейерверк в Воксхолле.
     В одиночку любоваться фейерверком или смотреть  бушменов  -  скучнейшее
занятие! По-моему, лишь немногие отважатся  на  подобную  одинокую  вылазку,
большинство же предпочтет спокойно выкурить трубочку дома.  Отсюда  следует,
что если Клайв ходил на все упомянутые зрелища,  а  он  ходил,  то,  значит,
ходил он в компании, а раз он ходил в компании и  даже  искал  ее,  то  надо
предполагать,  что  некое  маленькое  обстоятельство,   огорчавшее   его   в
Баден-Бадене, не доставляло ему прежних душевных тревог. По  правде  говоря,
соотечественники наши в чужих краях приятней, чем дома, - они здесь  отменно
гостеприимны,  любезны  и  преисполнены  желания  получать  удовольствие   и
доставлять его. По шесть раз в неделю встречаете вы в тесном римском  кружке
какое-нибудь семейство, которое потом в огромном Лондоне не увидите и дважды
в сезон. Когда же кончается пасха и все уезжают из Рима,  вы  прощаетесь  со
знакомыми, искренне опечаленные  разлукой:  в  Лондоне  вам  приходится  так
нещадно разбавлять нектар своей любезности, что постепенно он совсем  теряет
природный вкус. Когда по очереди  отбыли  милые  семейства,  с  коими  Клайв
провел  столь  приятную  зиму,  и  карета  увезла  адмирала  Фримена,   чьих
миловидных дочек он застал однажды в соборе  святого  Петра  целующими  ногу
святого; и по улице проплыл семейный ковчег Дика Денби, со всеми прелестными
маленькими Денби, славшими ему из окошек воздушные поцелуи; и эти три грации
- мисс Баллиол, с которыми он провел как-то чудесный день  в  катакомбах;  и
прочие друзья, один за другим, покинули славную столицу с любезными словами,
горячими рукопожатиями и обещаньями встретиться в другой, еще более  славной
столице на берегах Темзы, юный Клайв упал духом. Конечно, Рим есть  Рим,  но
любоваться им лучше в своей компании; в Греческой кофейне по-прежнему дымили
художники, но одних художников и табачного дыма нашему герою было мало. Коли
мистер  Клайв  не  Микеланджело  и  не  Бетховен  и  его  талант  не  сродни
нелюдимому, мрачному, исполинскому гению, сияющему;  как  маяк,  о  подножье
которого в бурю с грохотом разбиваются волны, тут уж ничего не поделаешь; он
таков, каким создало его небо, - смелый, честный, веселый и  общительный,  и
конечно же людям более угрюмого нрава он не придется по вкусу.
     Итак, Клайв и его товарищ трудились на совесть  с  ноября  и  до  конца
апреля, когда наступила пасха, а с  ней  и  блистательные  торжества,  коими
римская церковь отмечает этот  святой  праздник.  К  этому  времени  альбомы
Клайва были полны рисунков. Руины времен империи и средневековья; поселяне и
волынщики; босоногие монахи с  тонзурами;  волосатые  капуцины  и  столь  же
заросшие завсегдатаи из Греческой кофейни; живописцы,  съехавшиеся  сюда  со
всего света; кардиналы, их странные экипажи и свита;  сам  его  святейшество
(то был  папа  Григорий  XVI);  английские  денди,  гуляющие  по  Пинччо,  и
живописные римляне, члены местного охотничьего общества, - все  это  рисовал
наш юноша и все это впоследствии вызывало восхищение его друзей. У Джей Джея
было мало набросков, однако он написал две прелестные  небольшие  картины  и
продал их за такую  хорошую  цену,  что  служащие  в  банке  принца  Полониа
обходились с ним весьма почтительно. У него имелось еще несколько заказов, и
поскольку он достаточно поработал, то счел для себя возможным  сопутствовать
мистеру Клайву в увеселительной  поездке  в  Неаполь,  каковую  тот  полагал
необходимой после своих грандиозных трудов. Последний, со своей стороны,  не
закончил ни одной картины, хотя начал не меньше  дюжины,  и  оставил  стоять
лицом к стене; зато,  как  мы  знаем,  он  делал  эскизы,  курил,  обедал  и
танцевал. Итак, легонькая бричка была снова заложена  и  оба  наши  приятеля
пустились в дальнейшее путешествие, провожаемые дружескими возгласами  целой
толпы братьев художников,  собравшихся  по  этому  поводу  на  торжественный
завтрак в уютной гостинице близ Латернских ворот. Как они швыряли  в  воздух
шапки и кричали - каждый на своем языке:  "Lebe  wohl!"  {Прощай!  (нем.).},
"Adieu!" и "Помоги тебе бог, дружище!". Клайв был среди этих артистов героем
дня  и  баловнем  всей  их  развеселой  компании.  Его  рисунки  они  дружно
признавали отличными, и общее суждение было таково, что он может все, только
захоти!
     Итак, пообещав скоро вернуться, они  оставили  великий  город,  который
любят все, хоть однажды в нем побывавшие, и позднее  тепло  вспоминают,  как
родной дом. Друзья пролетели через Кампанью и восхитительные холмы  Альбано,
пронеслись по мрачным Понтийским болотам, остановились на ночлег в Террачине
(совсем,   кстати,   не   похожей   на   Террачину   из   "Фра-Дьяволо"    в
Ковент-Гарденской опере, что с огорчением отметил  Джей  Джей)  и  назавтра,
промчавшись  галопом  мимо  сотни  старинных  городов,   которые   понемногу
обращаются в руины на живописных берегах Средиземного моря, и  поднявшись  к
полудню на холм, увидали Везувий, чей величественный силуэт синел в туманной
дали, увенчанный, точно флагом, легким дымком, тающим в безоблачной небе.  И
около пяти вечера (что удается тем, кто выезжает из Террачины с рассветом  в
сулит форейторам хорошие чаевые)  наши  путники  прибыли  в  древний  город,
окруженный крепостной стеной и рвом, над блестящей водой которого изогнулись
подъемные мосты,
     - Вот и Капуя, - сказал Джей Джей, и Клайв разразился смехом,  вспомнив
свою Капую, которую он  оставил  тому  назад  несколько  месяцев,  а  теперь
казалось, что лет. Из Капуи в Неаполь ведет прекрасная прямая дорога, и наши
путешественники добрались к ужину до этого города; и если  они  остановились
там в гостинице "Виктория", то им было так уютно, как может только мечтаться
джентльменам их профессии.
     Местный пейзаж совершенно очаровал Клайва: когда он пробудился,  глазам
его предстало великолепное море, а вдали волшебный остров Капри,  где  среди
аметистовых скал могли бы резвиться сирены; берег был унизан белыми домиками
селений,  сверкавшими  как  жемчужины  над  лиловой  водой;   а   над   этой
ослепительной панорамой вздымался Везувий, и у вершины  его  играли  облака;
все вокруг было разубрано пышной зеленью -  этим  весенним  подарком  щедрой
природы. Неаполь и его окрестности до того понравились Клайву, что в письме,
отправленном через два дня после приезда, он сообщил мне о  своем  намерении
остаться здесь навсегда и даже приглашал заглянуть в изумительную  квартиру,
которую приглядел себе в одном из соседних палаццо. Он был до того  очарован
красотой этих мест,  что  даже  почитал  отрадой  скончаться  здесь  и  быть
похоронену,  так  восхитительно  было  кладбище,  где  вечным   сном   спали
неаполитанцы.
     Однако судьбе было неугодно, чтобы Клайв Ньюком остался до  конца  дней
своих в Неаполе. Его римский банкир переправил ему несколько писем,  каковые
частью прибыли туда по его отъезде, частью же лежали "до  востребования",  и
хотя имя адресата было весьма четко написано на них, почтовые чиновники,  по
своему обыкновению, не потрудились разглядеть его, когда  Клайв  посылал  за
своей корреспонденцией.
     На одно из этих писем Клайв так и набросился. Оно пролежало на  римской
почте с октября месяца, хотя Клайв сто раз справлялся, нет ли ему писем. Это
было то самое ответное письмецо Этель, о котором мы упоминали  в  предыдущей
главе. В письмеце этом содержалось немногое - ничего, конечно,  такого,  что
из-за девичьего плеча не могла бы прочитать  Добродетель  или  бабушка.  Это
было простое и  милое,  чуточку  грустное  послание,  где  в  скупых  словах
описывалась болезнь сэра Брайена и его  нынешнее  самочувствие;  сообщалось,
что лорд Кью  быстро  поправляется,  -  словно  Клайв  должен  был  знать  о
приключившемся с ним несчастье; далее в нем говорилось о сестрицах,  братцах
и о родителе Клайва, а кончалось оно сердечным пожеланием кузену счастья  от
искренне преданной ему Этель.
     - А ты хвастался, что  все  кончено.  Значит,  не  кончено,  видишь,  -
говорил друг и советчик Клайва. - Иначе, почему бы  ты  кинулся  читать  это
письмо  прежде  других,  Клайв!  -  Джей  Джей  внимательно  всматривался  в
напряженное лицо Клайва, пока тот читал записку молодой девушки.
     - Но откуда ты знаешь, от кого это письмо? - удивился Клайв.
     - Ее имя написано на твоем лице, - отвечал его приятель, -  пожалуй,  я
даже знаю, о чем  в  нем  говорится.  Право,  Клайв,  у  тебя  предательская
физиономия!
     - Да нет, все кончено.  Только,  видишь  ли,  когда  человеку  довелось
пережить такое, - продолжал Клайв, заметно помрачнев, - ему  очень...  очень
хочется получить весточку от Элис Грей и узнать,  как  ей  живется,  так-то,
ДРУГ)- и он, как в былые времена, затянул: -  "Она  другого  любит,  мне  не
видать ее!.." - и, допев куплет до конца, рассмеялся. - Да-да, - говорил он,
- это очень милая, бонтонная записочка; в  ней  изысканные  выражения,  Джей
Джей, и очень правильные чувства.  Каждое  маленькое  t  перечеркнуто,  и  у
каждого маленького i над головой точка. Просто образцовое упражнение, знаешь
ли, за которое  прилежный  ученик,  как  рассказывается  в  старом  учебнике
чистописания, получает пирожное. Впрочем, ты, возможно, не по  такой  книжке
учился, Джей Джей? А меня мой славный старик  учил  грамоте  еще  по  своему
букварю. Ах, стыд-то какой: от девицы письмо прочел, а отцовское ждет. Милый
мой старик! - И он взял письмо со словами:  -  Прошу  прощения,  сэр.  Всего
пятиминутный разговор с мисс Ньюком, нельзя  же  было  отказать  ей  -  долг
вежливости, сами понимаете!  Между  нами  ничего  нет.  Это  только  этикет,
клянусь вам честью и совестью! - Он поцеловал отцовское письмо  и,  еще  раз
воскликнув "Милый мой старик!", приступил к чтению следующего послания:

     "Твои письма, дорогой мой мальчик, доставляют мне несказанную  радость:
я читаю их и мне кажется, будто я слышу твой голос. Я не могу  не  признать,
что нынешний _непринужденный стиль_ много лучше,  чем  _старомодная_  манера
наших дней,  когда  мы  адресовались  к  родителю  со  словами  "досточтимый
батюшка" или даже  "досточтимый  сударь",  как  то  писали  иные  _педанты_,
учившиеся со мной еще в заведении мистера Лорда в Тутинге, куда я  ходил  до
школы Серых Монахов, хотя я отнюдь не уверен,  что  отцов  чтили  в  те  дни
больше, нежели нынче. Я  знаю  одного  отца,  который  предпочитает  доверие
почтению, и ты можешь величать меня, как тебе заблагорассудится, лишь бы  ты
доверял мне.
     Твои письма доставили удовольствие не мне одному. На прошлой  неделе  я
захватил с собой в  Калькутту  письмо  за  номером  третьим,  присланное  из
Баден-Бадена от пятнадцатого сентября, и не выдержал - показал его  кое-кому
на обеде у генерал-губернатора. Рисунок твой,  изображающий  старую  русскую
княгиню  и  ее  мальчугана  за  картами,  -  просто  блистателен.  Полковник
Бакмастер, личный секретарь лорда Бэгуига знал ее когда-то и утверждает, что
сходство - поразительное. Твой рассказ об азартных играх и  о  том,  как  ты
избавился от этого пристрастия, я прочел нескольким молодым знакомым. Боюсь,
что негодники еще до завтрака садятся за кости и коньяк. То, что ты пишешь о
юном Ридли, принимаю cum grano {С оговоркой (лат.).}. Его рисунки, по-моему,
очень милы, но по сравнению с _некоторыми другими_... Однако молчу, а то как
бы их автор не заважничал. Я расцеловал строки, приписанные в  твоем  письме
милочкой Этель. С нынешней почтой я отправляю ей подробное письмо.
     Если Поль де Флорак хоть сколько-нибудь похож на  свою  матушку,  вы  и
должны были очень понравиться друг другу, Я знал  его  мать  еще  в  юности,
задолго до твоего рождения. Скитаясь уже сорок лет по свету, я  не  встречал
женщины, которую счел бы равной ей по красоте  и  добронравию.  Твоя  кузина
Этель напоминает мне ее; она столь же хороша, хотя и  не  так  _обаятельна_.
Да, это та седеющая дама с бледным лицом  и  усталыми  глазами,  которую  ты
видал в Париже. Пройдет еще сорок лет, настанет ваш черед, молодые  люди,  и
головы ваши полысеют, как моя, или покроются сединой, как у мадам де Флорак,
и вы склоните их над могилами, где мы будем спать вечным сном. Как  я  понял
из твоего письма, молодой Поль находится в затруднительных  обстоятельствах.
Если он продолжает испытывать нужду, прошу тебя - будь  его  банкиром,  а  я
_буду твоим_. Никто из ее детей не должен нуждаться, покуда у  меня  сыщется
лишняя гинея. Не стану скрывать, сэр: когда-то она была  мне  дороже  любого
сокровища, - ведь это из-за нее с разбитым сердцем я уехал юношей  в  Индию.
Так вот, если когда-нибудь  и  с  тобой  случится  такая  беда,  помни,  мой
мальчик, что ты не _единственный_, кто это пережил.
     Бинни пишет мне, что прихварывает; надеюсь,  что  вы  с  ним  регулярно
переписываетесь. Но что побудило меня заговорить о нем после воспоминаний  о
моей несчастной любви? Может, тайная мысль о маленькой  Рози  Маккензи?  Она
прелестная девочка, и Джеймс  оставит  ей  хорошее  наследство.  Verbum  sat
{Сказанного довольно (лат.).}. Я хотел бы видеть тебя женатым, но не приведи
бог, чтобы ты женился на куче золотых мохуров.
     Упомянутые мохуры вызвали в моей памяти другое  дело.  Знаешь,  я  чуть
было не потерял пятьдесят тысяч рупий,  которые  лежали  у  одного  здешнего
агента. И кто бы ты думал  предупредил  меня  относительно  него?  Наш  друг
Раммун Лал, недавно  побывавший  в  Англии  и  плывший  со  мной  вместе  из
Саутгемптона. Он оказался удивительно тактичным и проницательным  человеком.
Я прежде был худого мнения о честности туземцев и обходился с ними  свысока,
как,  помнится,  обошелся  и  с   этим   господином,   повстречав   его   на
Брайенстоун-еквер у твоего дяди Ньюкома. Я чуть было  не  сгорел  со  стыда,
когда он спас мои деньги; и я отдал их ему  в  рост.  Если  я  последую  его
совету, то капитал мой, по его словам, за год утроится  и  станет  приносить
огромный процент. Он пользуется большим уважением в здешнем финансовом мире,
держит в Барракпуре роскошный дом и контору и раздает деньги  по-царски.  Он
предлагает нам учредить  банк,  доходы  от  которого  будут  так  велики,  а
устройство (судя по всему) столь несложно,  что,  кажется,  я  соблазнюсь  и
возьму несколько акций. Nous verrons {Там увидим (франц.).}.  Некоторые  мои
друзья прямо рвутся участвовать в этом деле. Но будь покоен, я  не  поступлю
опрометчиво, не получив _надежного совета_.
     То, что ты берешь деньги с моего счета,  меня  не  пугает.  Бери  себе,
сколько хочешь. Что касается рисования, ты ведь знаешь, я признаю его только
как вид отдыха; однако пожелай ты стать хоть ткачом, как мой дед, я и  тогда
бы не возразил  ни  слова.  Не  ограничивай  себя  в  деньгах  и  в  честных
развлечениях. На что и деньги, как не затем, чтобы радовать  ими  тех,  кого
любишь? Я и копить бы не стал, кабы ты не тратил. Итак, зная не  хуже  меня,
каково состояние наших дел, трать себе деньги любым честным способом. Мне бы
хотелось, чтобы ты прожил в Италии не целый год, а чтобы  вернулся  домой  и
навестил честного Джеймса Бинни. Как там  без  меня  наш  старый  бивуак  на
Фицрой-сквер? Постарайся на обратном пути завернуть в Париж и  навестить  ее
сиятельство мадам де Флорак, чтобы  передать  ей  нежный  поклон  от  твоего
родителя. Не передаю поклона Брайену: я пишу ему письмо  с  той  же  почтой.
Adieu,  mon  fils!  Je  t'embrasse  {Прощай,  мой  мальчик!   Обнимаю   тебя
(франц.).}.
     Остаюсь всегда любящим тебя отцом. Т. Н."

     - Ну не молодчина  ли  мой  старик?!  -  В  этом  вопросе  друзья  были
абсолютно единодушны все три года. Мистер Джей Джей заметил еще, как  Клайв,
прочитав отцовское письмо, вторично пробежал глазами послание мисс  Этель  и
спрятал его в боковой карман, а потом весь день ходил пасмурный  и  всячески
поносил статуи в музее, куда они отправились в тот день.
     - Откровенно говоря, - ворчал Клайв, - все это лишь второсортная дрянь!
Ну что за нелепый ублюдок этот верзила Геркулес Фарнезский! Во всей  галерее
только и есть одна стоящая вещь!
     То был знаменитый фрагмент статуи Психеи. С улыбкой слушал  Джей  Джей,
какие похвалы расточал его друг этой  фигуре  -  стройному  стану,  изящному
изгибу шеи - всему гордому девственному облику; эта Психея  имеет  известное
сходство с Дианой из Лувра, а Диана из Лувра,  как  вам  ведомо,  напоминала
собой некую молодую особу.
     - Откровенно говоря, -  продолжал  Клайв,  закинув  голову  и  созерцая
огромные  мускулистые  ноги  неуклюжего,  гротескного  носильщика,  которого
Гликон Афинский лепил, несомненно, уже в дни упадка искусства, - она  просто
не могла написать иначе, не правда ли? Письмо очень доброе и  ласковое.  Она
вот пишет, что всегда будет рада получить от меня весточку. Надеется, что  я
скоро вернусь и привезу с собой несколько хороших полотен, раз уж  я  взялся
за это дело. Она не высокого мнения о живописцах, Джей Джей, - ну да  пусть,
ведь мы-то знаем себе цену, мой благородный друг! Наверно... наверно, сейчас
уже все совершилось, и мне надо будет адресовать свои письма ее  сиятельству
графине Кью.
     Служитель музея привык к  тому,  что  его  мраморный  великан  вызывает
восторг и удивление посетителей, однако  он  и  не  помышлял,  что  Геркулес
способен возбуждать такие страсти; а вот этот молодой  иностранец  с  минуту
молча взирал на статую, потом со стоном провел рукой по лицу и побрел  прочь
от могучего исполина, который в свое время тоже немало натерпелся от женщин.
     - Отец хочет, чтобы я съездил по