полезного и весьма утешившись  относительно
судьбы Ханимена.
     Торгаши, алкавшие Ханименовой крови, были умиротворены; и  даже  мистер
Мосс, удостоверившись, что  наш  проповедник  неплатежеспособен  и  вынужден
будет предстать перед судом по делам о несостоятельности, если он, Мосс,  не
согласится на мировую, которую мы уполномочены  были  ему  предложить,  внял
голосу рассудка и распростился с  вексельной  бумагой,  украшенной  подписью
бедняги Ханимена. Переговоры наши чуть было не  сорвались  из-за  неуместной
вспышки Клайва, внезапно пожелавшего вышвырнуть юного Мосса в окошко, однако
этот "весьма неджентльменский со стороны  Нюкоба  поступок"  привел  лишь  к
осложнениям и оттяжкам. Словом, в следующее воскресенье Ханимен уже читал  у
леди Уиттлси премилую проповедь. Его очень полюбили в арестантской, и мистер
Лазарус даже сказал:
     - Кабы не высвободили их к воскресенью, я отпустил бы их на проповедь с
провожатым, чтобы туда и обратно. По-джентльменски  ведет  себя  джентльмен,
так и я с ним по-джентльменски.
     Длинный счет миссис Ридли был без слова оплачен до единого фартинга. Но
Ханименовы изъявления раскаяния и признательности полковник принял  довольно
холодно: ему всегда претила выспренность.
     - Вот видишь, мой мальчик, - сказал отец  Клайву,  -  до  чего  доводят
человека долги: он начинает лгать и  вынужден  обманывать  бедных.  Подумать
только, он бежит от собственной прачки, заискивает перед  портным,  отнимает
хлеб у детей бедняка.
     Клайв, как мне показалось, покраснел и смутился.
     - Ах папа, - сказал  он,  -  боюсь...  что  я  тоже  кое-что  задолжал.
Небольшую  сумму,  фунтов  сорок.  Двадцать  пять  за  сигары  и  пятнадцать
Пенденнису. И... меня это все время ужасно мучает.
     - Глупый мой мальчик, - сказал отец, - про счет за сигары я знаю и  уже
оплатил его на прошлой неделе. Все, что у меня есть - твое, так  и  знай.  И
покуда в этом кошельке сыщется гинея - полгинеи твои. Только давай  заплатим
все наши долги до... до исхода этой недели. А теперь ступай вниз и спроси  у
Бинни, можно ли мне зайти к нему потолковать кой о чем.  -  Когда  же  Клайв
ушел, его отец сказал мне с чувством: - Ради  бога,  Артур,  берегите  моего
мальчика от долгов, когда меня здесь не будет. Я  ведь  очень  скоро  уезжаю
обратно в Индию.
     - Зачем, сэр? Ведь у вас еще год отпуска, - возразил я.
     -  Да,  но  без  жалованья.  Эта  история  с  Ханименом,   знаете   ли,
окончательно исчерпала мои запасы, предназначенные на расходы  в  Европе.  А
расходы эти оказались куда значительней, чем я думал. Во  всяком  случае,  я
превысил счет у моих братьев, и  мне  пришлось  затребовать  денег  у  своих
калькуттских агентов. Что ж, годом раньше, годом позже (если за это время не
умрут два наших старших офицера, после которых я должен получить повышение и
полный полковничий оклад) - я надеюсь здесь окончательно обосноваться. Годом
раньше, годом позже, не велика беда! Пока меня не будет, Клайв отправится  в
путешествие - совершенствоваться в своем искусстве и знакомиться с  великими
школами живописи. Когда-то  я  мечтал  поехать  с  ним  вместе.  Но  l'homme
propose... {Человек предполагает... (франц.).} Пенденнис. Нынче я думаю, что
юноше не на пользу постоянная родительская опека. Вы, молодые, слишком  умны
для меня. Я не читал ваших книг, меня не учили всему тому,  что  вы  знаете;
нередко я чувствую себя среди вас старым болваном. Я вернусь туда, сэр,  где
у меня есть друзья и где я что-то собой представляю. Я  знаю,  что  в  нашем
старом полку найдется несколько лиц, и белых и темнокожих, которые  озарятся
радостью при виде Томаса Ньюкома. А  вас  да  благословит  бог,  Артур.  Вы,
здешняя молодежь, так холодны в обращении, что старику поначалу и  невдомек,
что о вас думать. Мы с Джеймсом Бинни сперва, как вернулись домой, частенько
про вас толковали, - все думали, вы над нами смеетесь. Но вы не смеялись,  я
знаю, помилуй вас бог, и да пошлет он вам добрую жену и сохранит вас от всех
соблазнов. Вот, я купил часы, и мне бы очень хотелось, чтоб вы носили  их  в
память обо мне и моем сыне,  к  которому  были  так  добры,  когда  оба  вы,
мальчиками, учились в старых стенах школы Серых Монахов.
     Я пожал ему руку, пробормотав  что-то  бессвязное  о  моем  уважении  и
привязанности. Можно ли было знать его и не питать к нему этих чувств?
     Решение было принято, и добрый наш полковник стал без шума, но  усердно
готовиться в обратный путь. В эти немногие дни, оставшиеся  до  отъезда,  он
еще охотней и чаще прежнего дарил меня  своим  доверием  и  даже  сказал,  с
присущей ему добротой, что видит во мне почти что сына  и  надеется,  что  я
буду для Клайва добрым советчиком и старшим  братом.  Но  кто,  увы,  подаст
совет советчику? Ведь у меньшого  брата  было  немало  достоинств,  коих  не
замечалось у старшего. Жизнь не  ожесточила  Клайва  и  даже  не  испортила.
Однако я, кажется, отвлекся, занявшись лицом, сему рассказу  посторонним,  а
потому спешу возвратиться к истории, составляющей предмет моей книги.
     Полковник Ньюком сообщил мне, что  сейчас,  когда  ого  отъезд  -  дело
решенное, его особенно радует и трогает поведение его друга Бинни.
     - Джеймс - благороднейший из смертных, Пенденнис, я  горжусь  тем,  что
столь многим ему обязан, и  открыто  говорю  об  этом.  Дом  этот,  как  вам
известно, я арендую у нашего предприимчивого друга мистера Шеррика и  должен
платить ему до конца договорного срока. Джеймс  взял  все  обязательства  на
себя. Конечно, дом чересчур велик для него, но Бинни говорит, что он ему  по
душе и что он намерен остаться здесь, а ведение хозяйства поручить сестре  и
племяннице. Клайв, - тут  голос  говорившего,  как  мне  показалось,  слегка
дрогнул, - будет по-прежнему приходить сюда, как домой, так  говорит  верный
Джеймс, да благословит его бог! Джеймс оказался богаче, чем  я  думал,  этак
тысяч на сто рупии, - заметьте это, мои юный друг. Мистер Винни сообщил  мне
под секретом, что, если его племянница мисс Рози  выйдет  за  человека,  ему
приятного, он оставит ей значительную часть своего состояния.
     Удостоенный доверием возразил, что уже связан обещанием, в ответ на что
полковник с понимающим видом сказал:
     - Я так и думал. Одна пташка шепнула мне на ухо имя некоей  мисс  А.  Я
знал ее деда: весьма обязательный был господин, давал мне в долг в  бытность
мою субалтерном в Калькутте. Скажу вам  по  секрету,  милейший  мой  молодой
друг, я очень желал бы, чтобы  кто-нибудь  разъяснил  известному  вам  юному
джентльмену,  что  мисс  Мак-кензи  славная,  миловидная  и  добропорядочная
девушка и что она могла бы его полюбить. Если бы вы, молодые люди,  женились
благовременно  на  добродетельных  и  достойных  женщинах,  -  какова,   без
сомненья, мисс хм...  Амори,  -  то  избегли  бы  половины  соблазнов,  коим
подвержена юность: не стали бы распущенными, как  можно  об  иных  подумать,
или, что еще хуже, себялюбивыми и холодными. И я  молю  господа,  чтобы  мой
Клайв поскорее обрел тихую пристань вдали  от  всех  искушений  и  сочетался
браком  с  какой-нибудь   достойной   девушкой   вроде   племянницы   Бинни.
Возвратившись на родину, я поначалу строил касательно сына другие планы,  но
им не судьба была осуществиться. А зная его пылкий нрав  и  наглядевшись  на
его повадки, я все  время  боюсь,  как  бы  мой  юный  повеса  не  угодил  в
какую-нибудь историю с женщиной, и мечтаю оградить его от опасности.
     Итак, старики наши придумали благой план,  согласно  которому  их  дети
должны были пожениться и жить  не  тужить,  совсем  как  сказочные  принц  с
принцессой; а милейшая миссис Маккензи (вы же знаете,  что,  водворившись  в
доме брата, она чуть ли не объяснялась в любви полковнику) - милейшая миссис
Мак готова была отказаться от собственных упований,  лишь  бы  ее  миленькая
Рози была счастлива. Мы шутя говорили, что едва отбудет отец Клайва,  как  в
добавление к Рози выпишут Джози. Но малютка  Джози  находилась  целиком  под
влиянием бабушки и повела  себя  более  серьезно  и  благочинно:  в  письмах
высказывала сомнение, нравственно ли  ходить  в  оперу,  в  Тауэры  и  музеи
восковых фигур; и меньше, чем через год, вышла замуж за Монстра-старшего  из
церкви доктора Макблея.
     В скором времени в "Морнинг пост" появилось объявление о  продаже  трех
лошадей (следовало описание примет  и  родословная),  "принадлежащих  одному
офицеру, возвращающемуся в Индию. Обращаться к конюху на конюшне дома 120 на
Фицрой-сквер".
     Совет директоров  пригласил  подполковника  Ньюкома  на  обед  в  честь
кавалера ордена Бани  второй  степени,  генерал-майора  сэра  Ральфа  Регби,
назначенного главнокомандующим в Мадрас. Клайв тоже получил приглашение,  и.
как он рассказывал: "...После обеда пили за здоровье родителя, сэр, и старик
произнес такую ответную речь - просто прелесть!.."
     Мы втроем совершили паломничество к Серым Монахам и  долго  бродили  по
обезлюдевшему  школьному  двору:  были  Варфоломеевы  каникулы,  и  мальчики
разъехались по домам. Нас  сопровождал  один  из  добрых  старых  обитателей
богадельни, которого  оба  мы  с  Клайвом  узнали;  мы  немного  посидели  в
комнатенке капитана Скарсдейла (он был участником войны в Испании, но  потом
продал патент и на склоне лет вынужден  был  искать  убежища  в  этой  тихой
гавани). Мы беседовали, как беседуют только влюбленные да бывшие  соученики,
о вещах, им одним интересных.
     Полковник простился по очереди со всеми  своими  друзьями,  молодыми  и
старыми; съездил в Ньюком, чтобы еще раз на прощание  поблагодарить  за  все
миссис Мейсон; переночевал у Тома Смита и провел  денек  с  Джеком  Брауном;
навестил все школы для мальчиков и девочек, в которых учились вверенные  его
заботам дети,  чтобы  сообщить  их  родителям  в  Индии  самые  последние  и
достоверные сведения; недельку пожил в Марблхеде, где стрелял  куропаток,  -
если бы не охота, говорил Клайв, там было бы  просто  невыносимо;  а  оттуда
поехал в Брайтон, чтобы погостить немножко у доброй  мисс  Ханимен.  Что  же
касается семейства сэра Брайена, то  оно,  едва  прекратились  парламентские
заседания, разумеется, покинуло столицу. У Барнса  был,  конечно,  охотничий
участок в Шотландии, куда дядя с кузеном за ним  не  последовали.  Остальные
отправились за границу: сэру Брайену надо было лечиться на  водах  в  Ахене.
Братья расстались вполне дружески, а леди Анна и все юное поголовье от  души
пожелали полковнику счастливого пути. Сэр Брайен, наверно, даже спустился  с
братом из гостиной к парадной двери своего парк-лейнского дома; больше того,
вышел на улицу и проводил  его  до  кареты  -  совсем  как  старенькую  леди
Капиталл (из приемной  до  самого  экипажа),  когда  она  приезжала  в  банк
проверить свой счет. Но Этель не удовольствовалась подобного рода прощанием:
на следующее утро к дому на Фицрой-сквер подкатил кеб, откуда вышла дама под
вуалью; она пробыла пять минут наедине с полковником Ньюкомом, и,  когда  он
вел ее назад к экипажу, в глазах его стояли слезы.
     Миссис Маккензи, наблюдавшая за всем этим  из  окон  столовой,  шутливо
осведомилась у  полковника,  кто  такая  его  пассия.  Ньюком  очень  сурово
ответил, что ему не хотелось  бы  слышать  легкомысленных  речей  по  адресу
молодой особы, которую он любит, как родную дочь, и Рози, мне кажется,  была
огорчена тем, что его слова относились не к ней. Это было за день  до  того,
как все мы отправились в  Брайтон.  Пансион  мисс  Ханимен  абонировали  для
мистера Бинни и его дам, а Клайв и  ее  дражайший  полковник  поселились  по
соседству. Прибыл туда и Чарльз Ханимен и произнес там одну из лучших  своих
проповедей. В Брайтоне же  оказался  и  Фред  Бейхем,  выглядевший  особенно
благородно и величественно где-нибудь  на  молу  или  на  прибрежной  скале.
По-моему,  у  него  состоялся  какой-то  разговор  с  Томасом  Ньюкомом,   в
результате которого для Ф. Б. наступил период пусть недолгого, но очевидного
процветания. Кто из знавших полковника не был  им  облагодетельствован,  чьи
глаза не смотрели на него с умилением? Ф. Б. был очень растроган  проповедью
Чарльза, в каковой, разумеется, все мы уловили намек. Слезы  потоком  лились
по загорелым щекам Фреда, ибо он был человек весьма  чувствительный  и,  что
называется, раскаяниый грешник. Малютка Рози и ее маменька плакали навзрыд -
к  превеликому  изумлению  сдержанной  мисс  Ханимен,  не  подозревавшей   о
возможности такого влагоизвержения,  и  к  замешательству  бедного  Ньюкома,
которому неприятно было даже косвенное восхваление его особы в божьем храме.
Был на этот раз в церкви и добрейший мистер  Джеймс  Бинни;  но  как  бы  ни
проявляли или ни подавляли своих чувств собравшиеся, не было, мне  думается,
в этом тесном маленьком кружке ни одного, кто не пришел  бы  сюда  с  чистым
помыслом и открытым сердцем. Последний  раз  слышал  наш  добрый  друг  звон
воскресных колоколов на родном берегу - не скоро он услышит их вновь.  Когда
мы вышли из церкви, нашим глазам  предстал  бескрайний  морской  простор,  в
котором отражалась яркая синева небес и на каждой из бессчетных  волн  играл
солнечный луч. Я и сейчас вижу, как шагает вдоль берега этот добрый человек,
а рядом, прижавшись к нему, идет его сын.
     Немало порадовал полковника  приезд  мистера  Ридли.  Дворецкий  прибыл
засвидетельствовать ему свое почтение из Сассекса, где  находились  замок  и
парк лорда Тодмордена.
     - Мне вовек не забыть доброты полковника, - говорил растроганный Ридли.
- Их милость взяли теперь себе в дворецкие одного юношу,  коего  он,  Ридли,
самолично и взыскательно всему обучил, так что может ручаться как за  самого
себя. Впредь он и  будет  прислуживать  барону.  А  его  самого  их  милость
поставили управляющим и жалованье положили со всегдашней их  щедростью.  Вот
мы с миссис Ридли и  надумали,  сэр,  уж  простите  нас,  относительно  сына
нашего, мистера Джона Джеймса  Ридли  (славный  и  порядочный  он  юноша,  с
гордостью можно сказать), что  ежели  соберется  мистер  Клайв  за  границу,
оченно бы мы были горды и счастливы, кабы и Джон  Джеймс  с  ним  поехал.  А
деньги, что вы нам так щедро выплатили, полковник, мы ему  отдадим,  так  уж
мисс Канн все умно присоветовала. А барон заказал Джону Джеймсу  картину  за
хорошую плату и пригласил сына нашего отобедать с  ними  за  их  собственным
столом,  сэр,  за  которым  я  им  тридцать  пять  лет  верно   и   исправно
прислуживал... - В этом месте  речи,  составленной  им,  очевидно,  заранее,
голос Ридли сильно дрогнул, и больше он не сказал ни  слова,  ибо  полковник
сердечно пожал ему руку, а Клайв, вскочив  с  места,  захлопал  в  ладоши  и
объявил, что ехать в путешествие с Джей Джеем по  Франции  и  Италии  -  его
заветная мечта.
     - Только мне не хотелось просить об этом моего дорогого отца, -  сказал
он, - у него ведь и без того было много лишних расходов. К тому же  я  знаю,
Джей Джей слишком независим, чтобы поехать в качестве моего нахлебника.
     Койка на пароходе была заказана полковником  заблаговременно.  На  этот
раз   он   часть   пути   ехал   сушей,   так    что    благородное    судно
"Пиренейско-Восточной  компании"  должно  было  доставить  его   только   до
Александрии. Багажа у него было не больше, чем у  какого-нибудь  субалтерна.
Когда бы не дружеские настояния Клайва, он, верно, только и повез бы с собой
что свой старый потертый мундир, столько лет служивший ему верой и  правдой.
До Саутгемптона он  доехал  вдвоем  с  Клайвом;  Ф.  Б.  и  я  прибыли  туда
дилижансом: мы испросили позволения проводить нашего доброго старого друга и
сказать ему на прощание: "Храни вас бог!" И вот наступил день  отплытия.  Мы
осмотрели его каюту; вокруг нас, как всегда на борту большого судна  в  день
отплытия, царила невообразимая суета. Но мысли наши, как и  у  сотни  других
людей в тот день, поглощены были только одним человеком. На залитой  солнцем
палубе собираются тесные кучки  друзей,  грустно  обменивающихся  последними
напутственными словами. Они не замечают  окружающей  сутолоки  -  не  слышат
возгласов офицеров и судовой команды, деловито снующих взад и вперед, топота
и пения матросов у кабестана и звука  судового  колокола,  возвещающего  миг
разлуки матери с сыном, отца с дочерью, жены с мужем, пока еще держащих друг
друга за руки. Мы видели, как у штурвала беседуют Клайв с отцом.  Потом  они
спустились вниз; и тут какой-то пассажир попросил меня поддержать его  почти
бесчувственную супругу и свести ее с корабля. За нами шествовал Бейхем, неся
на руках двоих их малюток - отец отвернулся и ушел на корму. В последний раз
ударил колокол,  и  на  судне  объявили:  "Провожающие  на  берег!"  Еще  не
отзвучали эти слова, как пароход  начал  вздрагивать,  огромные  его  колеса
забили по воде, а из труб вырвались черные предвестники его отбытия. Стоя  у
края пристани, мы увидели, как на палубу вышел  мертвенно-бледный  Клайв,  и
едва он сошел на берег, как за ним убрали трап.
     С пристани разнеслось троекратное ура, которому  ответили  стоявшие  на
шканцах матросы и пассажиры на палубе, и вот благородный корабль сделал свой
первый рывок на предначертанном ему пути в океан.
     - Вон он, вон он,  благослови  его  бог!..  -  кричит  Фред  Бейхем,  -
размахивая шляпой.
     Не успел я разглядеть нашего доброго друга, махавшего нам с борта,  как
леди, которую муж поручил мне свести на берег, упала без чувств  ко  мне  на
руки. И к ней судьба была  немилостива,  к  бедняжке.  О  страдания  сердец,
отторгнутых друг от друга, о печаль души, жестокая, жестокая разлука - ужель
нам терпеть вас до того самого дня, когда слезы не смогут  больше  увлажнить
наших глаз и не будет для нас ни печали, ни горя?


        ^TГлава XXVII^U
     Юность и сияние солнца

     Хотя нужда в деньгах заставила Томаса Ньюкома вернуться в  Индию,  -  в
родных краях он, как выяснилось, не мог прожить на свои  доходы,  -  тем  не
менее он был человеком вполне состоятельным и к моменту  вторичного  отъезда
из Европы имел в Индии  двести  тысяч  рупий  в  различных  ценных  бумагах.
"Тысяча в год, - размышляя он, - да еще проценты с моих двухсот тысяч  рупий
позволят нам безбедно жить на родине. Когда Клайв женится, я смогу дать  ему
десять  тысяч  фунтов  да  еще  выделять  пятьсот  фунтов  в  год  из  моего
содержания.  Если  жена  ему  попадется  с  деньгами,  то  они  будут   жить
припеваючи, а что до его картин, то  пусть  себе  рисует  для  удовольствия,
сколько вздумает". Ньюком, как видно, не брал серьезно в расчет, что сын его
может зарабатывать продажей  картин,  и  Клайв  казался  ему  юным  принцем,
избравшим  себе  забавой  живопись.  Муза  изящных  искусств  пока  что   не
пользуется  в  нашем  обществе  полным  признанием.  Светскому   джентльмену
позволительно поразвлечься с ней, но чтобы  взять  ее  на  горе  и  радость,
отказаться от лучших партий и прилепиться к ней  душой!  Припять  ее  имя!..
Иных респектабельных господ это так же шокировало бы, как  если  бы  их  сын
женился на танцовщице.
     Ньюком оставил в Англии ренту на  сто  фунтов  в  год,  основная  часть
которой должна была перейти его мальчику после совершеннолетия. Кроме  того,
он поручил своим лондонским банкирам выплачивать  Клайву  приличное  годовое
содержание.
     - А если этого не достанет,  -  заботливо  добавил  он,  -  выпиши  чек
господам Фрэнксу и Мерривезеру, моим  калькуттским  агентам;  для  них  твоя
подпись будет все равно что моя.
     Перед отъездом он привел Клайва в контору господ Джолли  и  Бейнза  (на
Фог-Корт, пройти с Леденхолла), лондонских представителей господ  Фрэнкса  и
Мерривезера. Мистер Джолли - лицо почти мифическое  для  всей  конторы  -  с
недавнего времени женат на леди Джулии Джолли, владеет  поместьем  в  Кенте,
евангелист и деятельный участник молитвенных собраний в Эксетер-Хол