рых Монахов за такое произношение!
     - А?.. Да-да, - отвечает мистер Сми; он останавливается перед  картиной
и всматривается в нее эдак, из-под ладони, точно ищет, куда бы лучше ударить
эту Боадицею.
     - Я написал ее, когда вы были еще юношей, Сми, за четыре года до вашего
избрания в Академию. В свое время имела успех - в  картине  немало  удач,  -
рассказывал Гэндиш. - Впрочем, настоящей цены мне за нее не дали, вот она  и
висит здесь. Не ценят у нас высокого искусства, полковник, грустно, но факт.
     - И верно, что  "высокого"!  -  шепчет  язвительный  Сми.  -  Как-никак
четырнадцать футов высоты. - И тут же добавляет во всеуслышанье: - В картине
много удач, как вы говорите, Гзндиш. Например, ракурс, в котором подана  эта
рука, - блестяще!.. И красная драпировка, собранная в правом углу, выполнена
очень искусно!
     - Да, высокое искусство!.. Это вам, Сми, не портреты писать, -  говорит
Гэндиш. - Одни натурщики для древних бриттов обошлись мне в тридцать фунтов,
а я только начинал выходить в люди и незадолго перед  тем  женился  на  моей
Бетси. Узнаете Боадицею, полковник? В римском шлеме,  панцире  и  с  древним
копьем в руке. Все подлинное, сэр, все писано по образцам самой  что  ни  на
есть настоящей античности.
     - Все, кроме самой Боадицеи. Она остается вечно  юной,  -  ответствовал
мой родитель и, помахивая в такт тростью, прочел несколько строк из Купера:

                       Когда исходит кровью королева
                       Британии - воительница наша,
                       Исхлестанная римскими плетями...

     - Прелесть что за стихи!.. - восклицает Клайв. - Я, помнится,  когда-то
переводил их алкеевой строфой. -  И,  весело  рассмеявшись,  он  вернулся  к
своему рассказу.
     - Ах, надо непременно записать эти стихи в альбом! - вскричала одна  из
девиц. - Это вашего сочинения, полковник?
     А Гэндиш - тот ведь интересуется  лишь  собственными  творениями  -  не
унимался:
     - Моя старшая дочь, эскиз портрета, выставлявшегося в тысяча  восемьсот
шестнадцатом году.
     - И вовсе не в шестнадцатом, папа!.. - возражает мисс  Гэндиш.  А  она,
надо сказать, совсем не птенчик на вид.
     - Вызвал восторг, - продолжал Гэндиш, не обращая ни на что внимания.  -
Могу показать, что тогда писали о нем в газетах;  особенно  нахваливали  его
"Морнинг кроникл" и  "Экземинер".  Мой  сын  в  образе  младенца  Геркулеса,
удушающего змея, над фортепьяно. Первый вариант моей  картины  "Non  Hangli,
said Hangeli" {Искаженное "Non Angli, sed Angeli" - "Не  англы,  но  ангелы"
(лат.).}.
     - Угадываю, кто послужил моделью для ангелов, - вмешался  мой  батюшка.
Каков старик-то! Но это он чересчур!.. Впрочем, Гэндиш слушал его не больше,
чем мистера Сми, и продолжал умащать себя маслом, как, я читал, то в  обычае
у готтентотов.
     - Я сам тридцати трех лет от роду! - объявил он,  указывая  на  портрет
джентльмена в лосинах и сапогах, по всему судя, из красного дерева. - Я  мог
стать и портретистом, мистер Сми!
     - Да, кое-кому из нас повезло,  что  вы  занялись  высоким  искусством,
Гэндиш, - ответил мистер  Сми;  он  отхлебнул  из  бокала  и,  поморщившись,
поставил его на стол: вино, и вправду, было не из лучших.
     - "Две девочки", - продолжал неукротимый мистер  Гэндиш.  -  Мотив  для
картины "Дети в  лесу".  Вид  на  Пестум;  писан  мной  с  натуры  во  время
путешествия с покойным графом Кью. Доблесть, Свобода,  Красота  и  Коммерция
оплакивают вместе с Британией кончину адмирала виконта Нельсона - аллегория,
созданная мной в юности, вскоре после Трафальгарской битвы. Мистер  Фьюзели,
увидев  ее,  сэр,  сказал  мне,  тогда  еще  штуденту  Академии:  "Держитесь
античности, юноша. Нет ничего выше ее". Так и сказал.  Соблаговолите  пройти
со мной в  мой  атриум,  и  вы  увидите  мои  величайшие  полотна,  тоже  из
английской истории. Английский живописец, работающий в  историческом  жанре,
должен брать сюжеты по преимуществу из отечественной истории, сэр. К этому я
и стремился. Отчего не строят у нас храмов,  где  даже  неграмотный  мог  бы
воочию познакомиться со своей историей? Отчего мой Альфред  висит  здесь,  в
сенях? Все потому, что нет у нас заботы о людях, посвятивших  себя  высокому
искусству. Известен вам этот эпизод,  полковник?  Король  Альфред,  спасаясь
бегством от датчан, укрылся в пастушьей хижине. Хозяйка, женщина  простая  и
грубая, приказала ему испечь лепешку, и бежавший монарх взялся за сей низкий
труд, но в мыслях о судьбе государства совсем позабыл про лепешку и  дал  ей
подгореть, за что был побит женой пастуха. Мной взят момент,  когда  женщина
замахивается на короля, а он принимает удар, величественно и в то  же  время
смиренно. На заднем плане в дверь хижины входят  королевские  военачальники,
чтоб возвестить о победе над датчанами.  В  отворенную  дверь  глядит  заря,
символизирующая рождение надежды. Легенду эту я  обнаружил  во  время  своих
исторических  изысканий,  и  сотни,  да,  сотни   художников   с   тех   пор
воспользовались ею, сэр, - настолько она всем понравилась.  А  я,  открывший
ее, по-прежнему остаюсь владельцем своей картины! А теперь, полковник, -  не
унимался зазывала, - посмотрим коллекцию моих скульптур. Вот, это - Аполлон.
Это - знаменитая Венера Анадиомена, украшение Лувра. Я лицезрел ее  во  всей
красе в тысяча восемьсот четырнадцатом году.  Лаокоон.  Нимфа  работы  моего
друга Гибсона. Как видите,  это  единственная  статуя  современного  автора,
допущенная мной в мир античности. А сейчас поднимемся  по  этой  лестнице  в
мастерскую, где, надеюсь, будет прилежно трудиться мой юный друг,  -  мистер
Ньюком. Ars longa est,  мистер  Ньюком,  a  vita...  {Искусство  -  вечно...
Жизнь... (лат.).}
     - Я в страхе  ждал,  -  рассказывал  Клайв,  -  что  тут  мой  папенька
процитирует  свое  любимое   изречение,   начинающееся   словами   "ingenuas
didicisse..." - но он удержался, и  мы  вошли  в  комнату,  где  сидело  два
десятка учеников, которые при нашем появлении подняли головы от  рисовальных
досок.
     - Здесь ваше место, мистер Ньюком, - сообщил живописец,  -  а  здесь  -
вашего юного друга... Как его, вы сказали?.. - Я еще раз назвал  ему  Ридли.
Ведь мой добрый старик, как ты знаешь, обещал платить и за  него.  -  Это  -
мистер Чиверс, мой старший ученик, а  в  отсутствие  моего  сына  и  здешний
староста. Мистер Чиверс - мистер Ньюком. Джентльмены, это мистер Ньюком, ваш
новый  соученик.  Мой  сын,  Чарльз  Гэндиш  -   мистер   Ньюком.   Усердие,
джентльмены, усердие! Ars longa. Vita bre-vis, et linea recta brevissima est
{Искусство -  вечно.  Жизнь  -  коротка,  а  прямая  линия  -  наикратчайшая
(лат.).}. Сюда, полковник, вниз по лесенке, через дворик в мою штудию. Итак,
джентльмены... Вот!.. - объявил Гэндиш и отдернул занавеску.
     Вволю нахохотавшись над этим рассказом в лицах, мы спросили Клайва, что
за шедевр был там в студии.
     - Шапку по кругу, Джей Джей! - крикнул Клайв.  -  Леди  и  джентльмены,
платите! А теперь входите, представление начинается... - Но мошенник  так  и
не сказал нам, какое творение Гэндиша скрывалось за занавеской.
     Не слишком удачливый живописец, мистер Гэндиш был превосходным учителем
и хорошим судьей чужих работ. Вслед за описанным визитом Клайв явился к нему
со своим другом, Джей Джеем, уже в качестве ученика. Один - почти  горбатый,
невзрачный,  плохо  одетый  и  понурый  -  скромно  примостился   за   своей
рисовальной доской; другой, - сияя красотой и здоровьем и одетый  у  лучшего
портного, - вошел в мастерскую в сопутствии двух адъютантов - отца и мистера
Сми, заранее расхваленный на все лады почтенным Гэндишем.
     - Спорю, что ему давали вино с пирожным! - объявил  один  из  учеников,
эпикуреец с саркастическим складом ума. - И каждый день будут  давать,  коли
он захочет.
     И в самом деле, Гэндиш щедро потчевал Клайва сладкой лестью и пьянящими
восхвалениями. Рукава у Клайва были  на  шелковой  подкладке,  рубашка  -  с
запонками, ни цветом, ни тонкостью полотна не походившая на тот сомнительный
предмет туалета, который являл миру Боб Граймз, когда снимал  сюртук,  чтобы
переодеться в  рабочую  блузу.  Клайву  подавали  лошадь  к  самому  крыльцу
Гэндиша, выходившему на одну из верхних улиц Сохо. Когда же  он  садился  на
коня и лихо отъезжал прочь, вслед ему  из  окна  гостиной  улыбались  девицы
Гэндиш, а из дома напротив бросали нежные взгляды  их  соперницы,  черноокие
дочки  танцмейстера  Левисона.  Простодушные  ученики  Гэндиша   единогласно
высказались в том смысле, что Клайв - "молодчага" и к тому  же  -  "франт  и
хват". Притом он еще и рисовал прекрасно. Тут не могло быть двух  мнений.  У
Гэндиша,  конечно,  все  рисовали  друг  на  друга  карикатуры,   но   когда
рыжеволосый верзила-шотландец мистер Сэнди Макколлоп,  изобразил  в  смешном
виде Джона Джеймса, Клайв в отместку нарисовал такой портрет Сэнди, что  вся
комната покатилась  со  смеху.  Тут  каледонский  великан  принялся  осыпать
товарищей язвительными упреками, называя их скопищем трусов и  подхалимов  и
присовокупляя к этому другие более грубые эпитеты, и тогда Клайв скинул свой
щегольской сюртук и пригласил мистера  Макколлопа  на  задний  двор,  где  и
преподнес ему урок, им самим полученный когда-то в школе  Серых  Монахов,  -
точнее, подставил Сэнди  такие  два  фонаря,  что  на  время  лишил  беднягу
возможности видеть  голову  Лаокоона,  каковую  ему  надлежало  скопировать.
Продлись поединок еще хоть немного после блестящих выпадов Клайва  правой  и
левой, превосходство шотландца в летах и весе  могло  бы  привести  к  иному
исходу; однако на шум битвы из своей мастерской появился профессор Гэндиш  и
глазам своим не поверил, увидев, что сталось с глазами  бедного  Макколлопа.
Шотландец, надо отдать ему должное,  не  затаил  против  Клайва  злобы.  Они
подружились и оставались друзьями не только у Гэндиша, но и в Риме, куда оба
потом отправились продолжать образование. Мистер Макколлоп  давно  уже  стал
знаменитостью; его картины - "Лорд Ловат в темнице" (на ней также  изображен
рисующий Ловата Хогарт), "Взрыв часовни в Филде" (написана для Макколлопа из
Макколлопа),  "Истязание  ковенанторов",  "Убиение  регента",   "Умерщвление
Риччо" и прочие исторические вещи, все, разумеется, из истории Шотландии,  -
доставили ему известность как в северных, так и в южных графствах; глядя  на
мрачные эти полотна, трудно было поверить, что Сэнди Макколлоп -  редкостный
весельчак. Не прошло и полугода после упомянутой стычки, как они с  Клай-вом
стали закадычными друзьями, и это по ходатайству Клайва мистер Джеймс  Бинни
заказал Сэнди первую картину, для которой тот избрал веселый  сюжетец:  юный
герцог Ротсей умирает в подземелье голодной смертью.
     Тем временем мистер  Клайв  облачился  в  toga  virilis  {Мужскую  тогу
(лат.). Иносказательно: стал взрослым мужчиной.}, и с  несказанной  радостью
обнаружил первые признаки усов,  позднее  придавших  такое  своеобразие  его
внешности. Школа Uэндиша находилась в столь  близком  соседстве  с  обителью
Терпсихоры, что Клайв, естественно, приобщился и к танцевальному искусству и
вскоре стал таким же любимцем танцующей,  как  и  малюющей  братии  и  душой
общества у тех и других. Он  задавал  пиры  однокашникам  в  отведенных  ему
верхних комнатах дома на Фицрой-сквер, приглашая на них время от  времени  и
мистера Бинни с отцом. Там пели песни и курили, там сладко ели, сладко пили.
И царила там щедрость, но не разнузданность. И ни один  из  гостей,  покидая
этот дом, не бывал особенно пьян. Даже Фред Бейхем, уходя от полковника, был
не менее благоприличен, чем его дядюшка-епископ, ибо полковник разрешил сыну
принимать у себя гостей с условием, чтобы никто не  напивался  допьяна.  Сам
хозяин дома не часто посещал общество молодежи. Он чувствовал, что  стесняет
их своим присутствием, и, доверясь обещанию Клайва, оставлял друзей и уходил
в клуб сыграть роббер-другой в вист. А сколько раз бывало и так,  что,  ложа
без сна в постели, он слышал за дверью осторожные шаги сына и  был  счастлив
тем, что его мальчику хорошо.

        ^TГлава XVIII^U
     Новые знакомцы

     Клайв презабавно рассказывал нам о питомцах Гэндиша, столь различных по
возрасту и сословию, среди которых он прижился  благодаря  своему  неизменно
веселому и доброму нраву, помогавшему ему всюду, куда бы  его  ни  забросила
судьба. Он так же свободно чувствует себя в богатой гостиной, как и в  общем
зале какого-нибудь питейного  заведения,  и  так  же  мило  ведет  беседу  с
благовоспитанной  владелицей  особняка,  как  и  с  разбитной  трактирщицей,
наполняющей за стойкой  кружки  своих  посетителей.  Скоро  все  до  единого
гэндишиты прониклись расположением к молодому Ньюкому - начиная со  старшего
ученика, мистера Чиверса, и кончая постреленком  Гарри  Хукером,  который  в
свои двенадцать лет так проказничал и так рисовал, как не всякий в  двадцать
пять, а также младшим учеником крошкой Бобом Троттером,  бегавшим  для  всей
мастерской за апельсинами,  яблоками  и  грецкими  орехами.  Клайв  поначалу
испытал немалое удивление при  виде  этих  жалких  пиршеств  и  того,  какую
радость доставляли они иным из учеников. Гэндишиты были любителями  польской
колбасы, не скрывали своего пристрастия к пирогам с мясом, спорили на кружку
имбирного пива и отдавали долги тем же шипучим напитком. Был среди них  один
юнец иудейского вероисповедания,  которого  вся  мастерская  угощала,  шутки
ради, свиными сосисками, бутербродами  с  ветчиной  и  тому  подобным.  Этот
молодой человек (впоследствии он очень разбогател и лишь  три  месяца  назад
обанкротился) покупал кокосовые орехи и с выгодой  сбывал  их  товарищам.  В
карманах у него всегда были мелки,  булавки  для  галстука,  пенальчики,  на
которых он не прочь был заработать. С Гэндшнем он держался крайне  развязно,
и тот,  очевидно,  его  боялся.  Поговаривали,  что  профессор  находится  в
довольно стесненных обстоятельствах и что Мосс-старший имеет над ним  тайную
власть. Когда Ханимен с Бейхемом однажды зашли в мастерскую повидать Клайва,
оба были крайне смущены, узрев юного Мосса, - он сидел и срисовывал Марсия.
     -  Папаша  знает  этих  господ,  -  сообщил  он   потом   Клайву;   его
миндалевидные глаза блестели злорадством.  -  Зашли  бы  как-нибудь,  мистер
Ньюком, когда будете на Уордор-стрит, может, мы окажемся вам полезны  (слова
он произносил в  нос,  так  что  получалось  "зашли  бы  каг-дибудь,  бистер
Дюкоб...", и так далее).
     Этот юноша мог достать билеты почти в любой театр, и  он  раздавал  или
продавал их у Гэндиша и  с  упоением  рассказывал  про  шикарные  маскарады,
которые посещал. Клайв немало посмеялся, встретив однажды мистера  Мосса  на
подобном балу в алом кафтане и высоких ботфортах.
     - Гей!.. Вперед!! -  выкрикивал  он,  обращаясь  к  другому  восточному
джентльмену, своему младшему брату, облаченному в костюм гардемарина.
     Однажды Клайв купил у мистера Мосса  полдюжины  театральных  билетов  и
роздал их товарищам по мастерской. Когда же  назавтра  этот  любезный  юноша
попробовал всучить ему другие билеты, Клайв с достоинством ответил:
     - Благодарю вас за услугу, мистер Мосс,  но  я,  когда  хожу  в  театр,
предпочитаю платить у входа.
     Мистер  Чиверс  сидел  обычно  в  углу  мастерской,   склонившись   над
литографским камнем. Это был неуклюжий  и  желчный  молодой  человек,  вечно
распекавший младших учеников, которые, в свою  очередь,  смеялись  над  ним;
вторым по рангу и возрасту был упомянутый нами Макколлоп. Поначалу и  тот  и
другой  держались  с  Клайвом  даже  грубее,  чем  с  остальными,  и  больше
придирались  к  нему,  -  его  богатство  раздражало   их,   а   щегольство,
непринужденные, свободные манеры и явный авторитет  у  младших  казались  им
обидными. Сперва Клайв тоже отвечал Чиверсу враждой на вражду и не давал ему
спуска. Но когда он узнал, что Чиверс - сын бедной вдовы, содержит  мать  на
те деньги, которые выручает за литографские виньетки у нотных издателей и за
уроки в одной хайгетской школе; когда Клайв увидел - или так ему показалось,
- какими голодными глазами следит из своего угла старший ученик за тем,  как
его юные сотоварищи уписывают бутерброды  с  сыром  и  сласти,  -  неприязнь
молодого Ньюкома, смею вас заверить, тотчас сменилась сочувствием и  теплом,
и он стал отыскивать  и,  конечно,  отыскал  способ  подкормить  строптивого
Чиверса, не задев его самолюбия.
     Неподалеку от Гэндиша находилось, а может, и  сейчас  находится  другое
заведение, готовившее живописцев, а именно школа Баркера, которая  имела  то
преимущество, что в ней  были  натурные  классы  со  множеством  костюмов  и
обучались здесь более продвинутые ученики. Баркериты и гэндшпиты  враждовали
и соперничали, как в стенах студий, так и вне их. У Гэндиша больше студентов
попало в Королевскую Академию, и среди его выучеников было трое  медалистов;
молодой живописец, недавно посланный Академией в  Рим,  тоже  был  из  числа
гэндишитов. Бар-кер, напротив, ни в грош не ставил  Трафальгар-сквер  и  зло
вышучивал академическую манеру. Выставлялся он на Пэл-Мэл и Саффолк-стрит  и
смеялся над стариком Гэндишем и  его  картинами,  изничтожая  его  англов  и
ангелов и разнося в клочья короля Альфреда с его лепешками.  Студенты  обеих
школ встречались в кофейной и бильярдной Ланди, курили  там  и  вели  бурные
споры. До того, как Клайв с Джей Джеем поступили к Гэндишу, баркериты  брали
верх в этом постоянном соперничестве двух  академий.  Фред  Бейхем,  знавший
наперечет все столичные кофейни и украсивший  своими  инициалами  двери,  по
крайней мере, тысячи питейных заведений, стал с некоторых  пор  завсегдатаем
Ланди, где играл с художниками на бильярде,  не  гнушался  обмакнуть  усы  в
кружку пива, если ему ее выставляли, и щедро угощал других, когда бывал  при
деньгах; он считался почетным членом  академии  Баркера.  А  если  гвардеец,
позировавший для одного  из  героических  полотен  Баркера,  почему-либо  не
являлся на сеанс, Бейхем обнажал свои мускулистые руки  и  крепкие  плечи  и
становился в позу принца Эдуарда, которому Элеонора высасывает яд  из  раны.
Потом он водил друзей на выставку и, указывая на картину, говорил:
     - Поглядите на  эти  бицепсы,  сэр!  Узнаете?  Это  шедевр  Баркера,  а
мускулы-то Ф. Б., сэр!
     Ни в какой другой компании не чувствовал себя Ф. Б. так свободно, как у
художников; его часто можно было видеть в их дымных логовах или на чердаках,
где гулял ветер. Это от него Клайв узнал о том, как упорно борется с  нуждой
мистер Чиверс. А сколько умных советов мог при случае дать  Ф.  Б.,  сколько
добрых дел числилось за этим веселым отщепенцем и на сколько еще  подтолкнул
он других! Наставления этого чудаковатого советчика были  в  ту  пору  жизни
весьма полезны для Клайва и, как утверждает наш молодой друг, спасли его  от
многих и многих напастей.
     Через несколько месяцев после появления в Сохо Клайва и Джей Джея школа
Гэндиша стала брать  реванш  у  соперников.  Молчаливый  Ридли  был  признан
гением; его  копии  отличались  удивительным  изяществом  и  мастерством,  а
рисунки - тонкой прелестью и богатством: фантазии. Мистер Гэндиш ставил  его
талант себе в заслугу, а Клайв  всегда  с  готовностью  признавал,  скольким
обязан вкусу друга, его  увлеченности  и  мастерству.  Что  касается  самого
Клайва, то если  в  академии  дела  его  шли  успешно,  за  ее  стенами  ему
сопутствовал полный триумф. Он был хорош собой и отважен,  его  веселость  и
прямодушие восхищали и покоряли всех. Денег у него была  уйма,  и  он  сорил
ими, как юный монарх. Он запросто обыгрывал на бильярде завсегдатаев Ланди -
даже грозному Ф. Б. мог дать фору. Песня, которую он пел на веселых  ужинах,
славилась меж друзей, и не было для Джей Джея большего счастья, чем  слышать
звонкий голос друга или наблюдать,  как,  точно  по