м  лицом  и  весьма
решительными манерами. Он, как мы знаем, уклонился от  подношения  кокосовой
пальмы, частным образом заверил полковника, что по-прежнему исполнен к  нему
добрых чувств и очень сожалеет об этой неприятности с Бунделкундским банком,
случившейся без его ведома во время его поездки  на  континент,  -  черт  бы
побрал этот континент, все ведь  жене  не  сидится  дома!  Полковник  слушал
оправдания брата сдержанно,  по  временам  насмешливо  кивая,  а  под  конец
разразился смехом.
     - Милейший Хобсон, - сказал он с убийственной учтивостью, - конечно же,
ты мне желаешь добра, и, конечно, все это делалось без твоего ведома. Я ведь
понимаю, в чем тут секрет. Лондонские банкиры - бездушные господа. За  целые
пятьдесят лет, что  я  знаю  тебя,  твоего  брата  и  моего  восхитительного
племянничка, нынешнего  вашего  главу,  вы  ни  единым  своим  поступком  не
побудили меня усомниться в этом. - Тут полковник Ньюком рассмеялся. Его смех
был не очень приятен для слуха. Почтенный Хобсон взял шляпу и  пошел  прочь,
стряхивая  с  полей  несуществующие  пылинки  и  выражая  всем  своим  видом
глубочайшее смущение. Полковник проводил его  до  парадных  дверей  и  здесь
отвесил ему насмешливый  поклон.  Больше  Хобсон  Ньюком  не  показывался  в
особняке близ Тайберна.
     В  течение  всего  сезона  под  сенью  серебряной  пальмы   происходили
бесчисленные банкеты. Полковник был гостеприимней, чем когда-либо, а туалеты
миссис Клайв еще ослепительней, чем прежде.  Клайв  же  в  кругу  друзей  не
скрывал своего мрачного настроения. Когда я спрашивал о биржевых новостях  у
нашего весьма осведомленного друга, Ф. Б., лицо его,  сознаюсь,  приобретало
похоронное выражение. Акции Бунделкундского банка, еще год назад  ценившиеся
много выше номинальной стоимости, сейчас медленно, но неуклонно падали.
     - Полковнику надо бы, не теряя времени, продать сейчас  свои  акции,  -
говорил мне мистер Шеррик. - Как сделал мистер Крысси: бежал с корабля, зато
сохранил сто тысяч фунтов.
     - Бежать с корабля! Плохо же вы знаете полковника, мистер Шеррик,  если
думаете, что он когда-нибудь так поступит!
     Этот  мистер  Крысси,  хоть  и  вернулся  в  Европу,  распространял   о
Бунделкундской  банкирской  компании  самые  обнадеживающие  сведения.   Она
процветает, как никогда. Ее акции непременно поднимутся. Сам  он  продал  их
только из-за печени. Пришлось вернуться на родину: доктора велели.
     Через несколько месяцев в Англию возвратился еще один директор - мистер
Хеджес. Оба эти  джентльмена,  как  известно,  приняты  в  высшем  обществе,
избраны в парламент, обзавелись поместьями и весьма уважаемы. Мистер  Хеджес
вышел из Компании, зато в нее вступил его состоятельный компаньон по фирме -
мистер  Макгаспи.  Впрочем,  его  вступление  в  Бунделкундскую   банкирскую
компанию,  как  видно,  не  произвело  большого  впечатления  на  английских
пайщиков. Акции продолжали медленно падать. Между тем был отличный урожай на
индиго, и лондонский управляющий ходил в  превосходном  настроении.  Вопреки
всему - огорчениям, изменам, тревожным слухам и  ненадежным  друзьям,  Томас
Ньюком высоко держал голову, и лицо  его  неизменно  сияло  доброй  улыбкой,
кроме тех случаев, когда при нем упоминали некоторых врагов его дома, -  тут
он мрачнел, как Юпитер во гневе.
     Мы уже знаем, как  любила  малютка  Рози  свою  маменьку,  своего  дядю
Джеймса Бинни, а теперь своего папочку (так она нежно звала Томаса Ньюкома).
Оба джентльмена, без сомнения, всей душой отвечали на ее  привязанность,  и,
не будь они столь благородны и простодушны, можно было бы только удивляться,
как эти добряки не приревновали ее друг к другу. Однако такого  чувства  они
не питали; по крайней мере, ничто не мешало их давней дружбе; Клайв был  для
обоих сыном,  и  каждый  из  них  довольствовался  своей  долей  любви  этой
улыбчивой малютки.
     Скажем прямо, маленькая миссис Клайв всегда очень привязывалась к  тем,
кто находился поблизости, была уступчива, послушна, весела,  резва,  мила  и
всем довольна.
     Своих старичков она ублажала песенками,  улыбками,  милыми  услугами  и
ласковыми заботами; только успеет подать Томасу Ньюкому сигару -  да  притом
так мило, так изящно, - и уже летит  кататься  с  Бинни,  или,  если  он  не
расположен гулять, сидит с ним, пока  он  обедает,  такая  веселая,  ловкая,
услужливая и ласковая малютка - любому старику утешение.
     Расставаясь с маменькой, она не выказала особого огорчения, и  полковая
дама впоследствии жаловалась  знакомым  на  такую  бесчувственность  дочери.
Возможно, у Рози были свои причины не очень жалеть о разлуке с матерью; зато
уж, наверно, она пролила слезу, прощаясь с  нашим  милым  стариком  Джеймсом
Бинни? Ничуть не бывало. Голос старика  дрогнул,  ее  же  -  нисколько.  Она
чмокнула его в щеку, такая сияющая, румяная и счастливая;  села  в  вагон  с
мужем и свекром и укатила из Брюсселя, оставив бедного дядюшку  в  грусти  и
печали. Наши дамы почему-то утверждали, будто  у  малютки  Рози  совсем  нет
сердца. Дамы часто высказывают  подобное  суждение  о  молодых  женах  своих
друзей. Должен добавить (и спешу это сделать, пока  мистера  Клайва  Ньюкома
нет в Англии, иначе бы я не решился на такое признание),  что  иные  мужчины
разделяли мнение дам относительно миссис Клайв. Например,  капитаны  Гоби  и
Хоби считают, что она бессовестно обошлась с последним -  всячески  поощряла
его, а потом пренебрегла им, когда Клайв сделал ей предложение.
     Но ведь Рози в то время еще не имела своей  воли.  Добрая  и  послушная
девочка, она должна была всецело повиноваться милой маменьке. Как же ей  еще
было выказать свое добродушие и покорность, если не безропотным  подчинением
матери? И вот она по приказу многоопытной полковой дамы рассталась  с  Бобби
Хоби и вернулась в Англию,  чтобы  поселиться  в  роскошном  особняке,  быть
представленной  ко  двору  и  наслаждаться  житейскими  благами  в  обществе
красивого молодого мужа и доброго свекра. Стоит ли  дивиться,  что  она  без
особой грусти простилась с дядей Джеймсом?  Этим  и  старался  утешить  себя
старик, возвратившись в  опустелый  дом,  где  она  еще  недавно  танцевала,
смеялась и щебетала; и он  поглядывал  на  ее  стул,  на  трюмо,  так  часто
отражавшее ее милое, свежее личико, - на это огромное  бесстрастное  стекло,
чья сияющая  гладь  сейчас  являла  его  взору  только  тюрбан  с  гроздьями
локончиков и решительную улыбку нашей пышной и стареющей полковой дамы.
     Расставшись с дядюшкой на Брюссельском вокзале, Рози уже никогда больше
не увиделась с ним. Он попал под опеку своей сестры, от которой его  избавил
только приход Старухи с косой. Он встретил ее  с  философским  спокойствием;
сердито отверг все утешения, какие счел уместным предложить ему  в  смертный
час супруг его племянницы Джози, преподобный Макзоб, и еще высказал при этом
некоторые суждения, повергшие в ужас этого  служителя  церкви.  И  поскольку
дядя завещал миссис Мак-зоб всего лишь пятьсот фунтов, да еще  сестре  своей
полторы  тысячи,  остальные  же  деньги  отписал  любимой  племяннице   Рози
Маккензи, ныне  Рози  Ньюком,  будем  надеяться,  что  пастор,  оскорбленный
несправедливостью,  проявленной  к  его  жене,  его  третьей  молодой  жене,
бесценной Джози, а также помнивший, с  каким  раздражением  покойник  всегда
слушал его проповеди, будем, повторяю, надеяться, что его преподобие ошибся,
определяя нынешнее местопребывание души мистера Бинни, и что на небе  и  для
старого Джеймса сыщется пристанище, в которое не проник еще умственный  взор
доктора Макзоба. Подумайте сами, господа! Ведь редкая неделя  обходится  без
того, чтобы в небесах не обнаружили какой-нибудь новой  кометы  или  звезды,
смутно мерцающей из неведомых далей и только сейчас открывшейся людям,  хоть
она и горит веки вечные. Судем же надеяться, что сияют где-то высшие  истины
и существует обитель любви и света, недоступная женевским стеклам и  римским
телескопам.
     Известие о смерти Джеймса куда больше, по-моему, потрясло полковника  и
его сына, нежели Рози,  чьей  отменной  выдержкой  восхищался  добряк  Томас
Ньюком, когда миссис Пежденнис, решив, что  жена  моего  друга  нуждается  в
участии и поддержке, отправилась к ней с визитом в обществе своего супруга.
     - В нынешнем году нам, конечно, уже нельзя будет устраивать  приемы!  -
вздыхала Рози. Ей было очень к лицу ее траурное платье. Клайв, тот с обычной
своей сердечностью высказал много прочувствованных и добрых слов об  усопшем
их друге. Так же нежно и с искренней болью вспоминал его Томас Ньюком.
     - Но поглядите, - говорит он, -  как,  движимая  чувством  долга,  наша
малютка прячет свое горе! Она очень страдает, но не показывает вида. Я знаю,
она грустит потихоньку. Но стоит мне к ней обратиться, и она уже улыбается.
     - Мне кажется, - сказала Лора, когда мы вернулись домой, - что  в  этом
браке всю нежность и заботливость взял на себя полковник, а Клайв...  Бедный
Клайв! Хотя он очень  благородно  и  искренне  говорил  про  мистера  Бинни,
по-моему, не одна лишь кончина старого друга так печалит его.
     А бедный Клайв  милостью  жены  превратился  тем  временем  в  богатого
Клайва; эта маленькая леди получила  после  смерти  своего  доброго  дядюшки
весьма значительное состояние. Еще в самом начале нашей повести говорилось о
небольшой сумме, приносившей сто фунтов годового дохода,  которую  полковник
положил на имя сына, когда отправил его в Англию. Эту маленькую сумму мистер
Клайв перед свадьбой записал на жену - другой собственности у него не  было:
ибо акции знаменитой Компании были переданы в его владение  лишь  формально,
когда он после свадьбы вернулся в  Лондон  и  стал  по  настойчивой  просьбе
родителя никчемнейшим  из  всех  директоров  Бунделкундского  банка.  Однако
теперь миссис Ньюком была обладательницей не только бунделкундских акций, но
также банковских вкладов и акций Ост-Индской компании,  так  что  Клайв,  от
лица жены, заседал на  собраниях  пайщиков  этой  прославленной  компании  и
участвовал в выборах ее директоров. Миссис Клайв сделалась важной  персоной.
Она ходила с высоко поднятой головой и держалась с апломбом, над чем кое-кто
из нас порядком потешался. Ф. Б. почтительно склонил перед ней свою  голову;
он бегал по ее порученьям и  удостаивался  приглашения  на  обед.  Он  снова
повеселел.
     -  Тучи,  грозившие  закрыть  солнце  Ньюкомов,  -  говорил  Бейхем,  -
"скрылись бесследно в пучине морской" благодаря  щедрому  завещанию  Джеймса
Бинни.
     Став акционером Ост-Индской компании, Клайв мог участвовать  в  выборах
ее директоров, а кто же больше подходил на  этот  пост,  чем  Томас  Ньюком,
эсквайр, кавалер ордена Бани, много лет с почетом прослуживший в Бенгальской
армии? Еще совсем недавно попасть  в  директоры  Ост-Индской  компании  было
заветной мечтой всякого джентльмена, вернувшегося из Индии. Полковник Ньюком
не раз подумывал предложить себя в кандидаты, и сейчас он внес  свое  имя  в
списки и публично объявил  о  своем  намерении.  Его  шансы  увеличивало  то
обстоятельство, что он участвовал в руководстве Бунделкундским банком; среди
пайщиков которого было немало акционеров Ост-Индской  компании.  Присутствие
директора Б. Б. К. в совете дельцов на Леденхолл-стрит,  разумеется,  весьма
укрепило бы позицию представляемого  им  товарищества.  Итак,  Томас  Ньюком
подал   свои   бумаги,   и   кандидатура   его   была   встречена   довольно
благожелательно.
     Но вскоре на  поле  боя  появилась  другая  фигура  -  некий  отставной
стряпчий  из  Бомбея  с  солидной  репутацией  и  большими   деньгами;   его
сторонников возглавляли представители  банкирского  дома  "Братья  Хобсон  и
Ньюком", имевшие огромное влияние в правлении Ост-Индской компании: они вели
с ней дела уже  в  течение  полувека,  причем  имя  почтенной  старой  дамы,
основавшей это семейство или, во всяком случае,  упрочившей  его  положение,
отмечено  было  в  списках  акционеров  тремя  звездочками,  перешедшими  по
наследству к ее сыну, сэру Брайену, а затем внуку - сэру Барнсу.
     Словом, между Томасом Ньюкомом  и  его  племянником  начались  открытые
военные действия. Вокруг объявленных кандидатур  разгорелись  жаркие  споры.
Сторонников у них было практически поровну.  До  выборов  было  еще  далеко;
претендентам на почетную должность директора  полагалось  за  несколько  лет
вперед объявить  о  своем  желании  баллотироваться  и  не  раз  вступать  в
единоборство,  прежде  чем  один  из  них  будет  избран.  Так  или   иначе,
перспективы у полковника были самые радужные;  замечательный  урожай  индиго
пошел впрок Бунделкундскому банку,  и  калькуттский  совет  директоров  слал
прекрасные вести. Котировки, хоть и медленно, опять стали расти,  а  с  ними
вместе - надежды  полковника  и  доверие  его  соотечественников,  вложивших
деньги в это предприятие.
     Как-то однажды все мы собрались за столом полковника; это не был банкет
под сенью кокосовой пальмы, достославная  эмблема  пребывала  в  кладовой  у
дворецкого, дожидаясь более  торжественного  случая,  чтобы  увидеть  сияние
ламп. Это был милый семейный вечер в самом начале сезона, когда еще мало кто
успел возвратиться в город; из гостей были только Джордж Уорингтон, Ф. Б.  и
чета Пенденнисов. После ухода дам у нас завязался  непринужденный  разговор,
совсем как в старые времена, когда семейные  заботы  и  разногласия  еще  не
отдалили нас друг от друга.
     Говорил  главным  образом  Ф.  Б.  Полковник  слушал   его   с   полной
серьезностью, ибо считал человеком сведущим. Прочие находили  Ф.  Б.  скорее
забавным, чем сведущим, но, так или иначе, разглагольствования его были всем
по душе. Обсуждались перспективы избрания  директора;  улучшение  дел  некой
славной банкирской компании, которую Ф. Б. не будет называть, но которая, он
уверен и готов утверждать это, навсегда свяжет с  метрополией  наши  великие
индийские владения; и  мистер  Бейхем  с  рвением  осушил  бокал  наилучшего
кларета  за  процветание  этого  славного  предприятия.   Происки   недругов
упомянутой компании были обрисованы им со злым, но заслуженным сарказмом. Ф.
Б. сознавал силу своего красноречия и редко упускал случай  поораторствовать
за столом.
     Полковник не в меньшей степени, чем сам Ф. Б., восхищался его голосом и
чувствами, возможно, потому, что сей оратор  без  устали  пел  хвалы  нашему
добряку. Бейхем делал это не из корысти, - по крайней мере, сознательной,  -
не  из  какого-либо  низменного  или  эгоистичного  побуждения.  Он  величал
полковника Ньюкома другом и благодетелем; лобзал край его  одежды;  с  жаром
сетовал на то, что он не приходится ему сыном, и не раз высказывал  желание,
чтобы кто-нибудь при нем дурно отозвался о полковнике, и ему, Ф.  Б.,  выпал
случай стереть обидчика с лица земли. Он чтил полковника всей душой,  а  кто
же останется совершенно нечувствительным к ежечасным  излияниям  восторга  и
преданности.
     Полковник с умным видом кивал головой  и  говорил,  что  мистер  Бейхем
частенько подает ему прекрасные советы;  возможно,  так  оно  и  было,  хотя
поступки самого Ф. Б. нисколько не совпадали с  его  рецептами,  как  обычно
бывает на свете.
     - Что действительно помогло бы полковнику сесть в директорское  кресло,
сэр, так это избрание в парламент, - рассуждает Ф. Б. - Депутатство в палате
общин увеличило бы его шансы попасть  в  Совет  директоров,  а  директорский
пост, в свою очередь, придал бы ему веса в парламенте.
     - Отличная мысль! - подхватывает Уорингтон.  Но  полковник  с  этим  не
согласился.
     - Я уже не раз думал о парламенте, - сказал он. - Не для меня это!  Мне
бы хотелось видеть там моего мальчика. Я был бы очень горд, если бы мой  сын
попал в парламент.
     - Я не краснослов, - замечает Клайв со своего конца стола. -  Я  ничего
не смыслю в этих парламентских партиях, не в пример Ф. Б.
     - Да, тут я кое в чем разбираюсь, - вежливо подхватывает мистер Бейхем.
     - И меня нисколько не интересует  политика,  -  со  вздохом  продолжает
Клайв, рисуя что-то вилкой на салфетке и словно не слыша Ф. Б.
     - Что же его интересует, желал бы я  знать!  -  шепчет  мне  полковник,
сидящий со мной рядом. - Его не вытянуть из мастерской, но, по-моему, и  там
он не очень-то счастлив. Ума не приложу, Пен, что творится с мальчиком?
     Я, пожалуй, догадывался, но стоило  ли  говорить  об  этом:  все  равно
нельзя было помочь делу.
     - Каждый день ждут роспуска парламента,  -  опять  заговорил  Ф.  Б.  -
Газеты только про то и пишут. С таким малым большинством министры связаны по
рукам и ногам,  -  шагу  ступить  не  могут,  сэр.  Я  знаю  это  из  верных
источников. И те, кто желают усидеть в парламенте, пишут воззвания  к  своим
избирателям, жертвуют миссионерским обществам или разъезжают с  лекциями  по
всяким Атенеумам, и тому подобное.
     Тут Уорингтон залился громким смехом, для которого, казалось  бы,  речь
Ф. Б. не давала очевидного повода; и полковник, с достоинством обернувшись к
Джорджу, спросил его о причине такого веселья.
     - А знаете ли вы, чем был  занят  ваш  любезный  племянник,  сэр  Барнс
Ньюком из Ньюкома, во время парламентских вакаций?! - восклицает  Уорингтон.
- Я недавно  получил  письмо  от  моего  либерально  настроенного  и  хорошо
осведомленного  патрона  -  Тома   Поттса,   эсквайра,   редактора   "Ньюком
индепендент", в  котором  он  сообщает  мне,  правда,  в  несколько  вольных
выражениях, что сэр Барнс Ньюком из Ньюкома  завел  шашни  с  церковью,  как
называет это мистер Поттс. Баронет притворяется, будто  он  поражен  скорбью
из-за, постигших его семейных невзгод, ходит в черном, строит постные мины и
приглашает на чай любого толка церковников; но всего любопытнее  объявление,
напечатанное недавно в газете. Постойте, оно у меня в  пальто!  -  И  Джордж
звонит в колокольчик и велит слуге принести ему газету, что лежит у  него  в
кармане пальто.
     - Вот, пожалуйста! Напечатано черным по белому, - продолжает  Уорингтон
и читает нам следующее:
     - "Ньюкомский Атенеум. 1. В пользу Ньюкомского приюта для сирот.  2.  В
пользу Ньюкомского общества раздачи похлебки независимо от  вероисповедания.
Сэр Барнс Ньюком из Ньюкома, баронет, имеет прочесть две лекции - в  пятницу
23-го и в пятницу 30-го сего месяца.  Тема  первой  лекции:  поэзия  детства
(доктор  Уотте,  миссис  Барбоад  и  Джейн  Тейлор).  Тема  второй:   поэзия
материнства и семейного счастья (мисеис Хименс). Плата за вход - три  пенса;
собранные средства пойдут на нужды упомянутых достохвальных обществ".
     - Поттс зовет меня приехать послушать, -  продолжает  Уорингтон.  -  Он
задумал одно дело. Они с сэром: Барнсом в ссоре, вот он  и  хочет,  чтобы  я
побыл на лекции, а потом разнес  лектора  в  пух  и  прах,  как  он  изволит
выражаться. Поедем-ка вместе, Клайв! Ты нарисуешь своего кузена (как уже сто
раз рисовал его подлую физию), а я напишу  разносную  статью.  То-то  будет,
потеха!
     - Кстати, и Флорак в имении, - замечает мистер Пенденнис. - Съездите  в
Розбери - не пожалеете, уверяю  вас!  Да  неплохо  бы  навестить  старенькую
миссис Мейсон, которая очень по вас скучает, полковник. Моя  жена  ездила  к
ней вместе с...
     - С мисс Ньюком, я знаю, - отвечает полковник.
     - Она сейчас не там, а в Брайтоне  с  малышами;  им  необходим  морской
воздух. Жена как раз нынче получила письмо.
     - Вот как? Значит, миссис Пенденнис с ней переписывается? - говорит наш
хозяин, и взор его мрачнеет.
     Тут мой сосед Ф. Б. любезно  придавливает  под  столом  мою  ногу  всей
тяжестью своего каблука, предупреждая меня тем самым через  посредство  моих
мозолей, чтобы я ни в коем случае не касался здесь этой деликатной темы.
     - Да, - продолжал я невзирая на это предупреждение, а может  быть,  как
раз наперекор ему.  -  Моя  жена  переп