-  отвечает  старик  и  тут  же   принимается
декламировать. - "Оба батальона шли  навстречу  друг  другу,  не  переставая
палить из пушек. Француз, подступив ко рву, решил, что британец  не  рискнет
его штурмовать. Но майор Лоуренс приказал сипаям  и  артиллерии...  да-да...
сипаям и артиллерии занять рубеж и оборонять  обоз,  чтобы  он  не  достался
мараттам..." Орм называл их мараттами. Видите, я и сейчас  помню  на  память
целые страницы, сэр!
     - О, это лучшая из всех написанных книг! - восклицает Клайв.
     Полковник возразил, что хотя он сам не читал,  но,  по  слухам,  мистер
Милль тоже написал очень ученую историю; он как раз собирается ее прочесть.
     - У меня теперь досуга хватает, - добавил этот добряк. -  В  богадельне
весь день свободен, побываешь в церкви и делай  что  хочешь.  А  подростком,
сэр,  я,  бывало,  как  говорится,  "дам  деру"  да   в   трактир,   что   в
Цистерциан-Лейн, в "Красную Корову", и рома  себе  закажу,  так-то,  сэр!  Я
страшный был повеса, Клайви!  Ты,  благодарение  богу,  был  не  такой!  Да,
страшный был пострел, и бедный мой батюшка меня сек, только  это,  по-моему,
было жестоко. И не потому, знаешь, что больно, нет, не потому...  -  Тут  на
глазах  у  него  выступили  слезы,  и  он  уронил  голову  на  руку.  Сигара
выскользнула из пальцев и, почти докуренная до конца, рассыпалась  в  пепел.
Клайв с грустью взглянул на меня.
     - В Булони он частенько бывал в таком состоянии,  Артур,  -  шепнул  он
мне. - Как эта... эта баба устроит сцену, он и слабеет умом. Он  никогда  не
отвечал на ее оскорбления; ни одного дурного слова не проронил в ответ на ее
жестокие нападки. О, теперь я от нее избавлюсь! Господи, какое счастье,  что
я могу вернуть ей деньги! Но кто заплатит, - прибавил он, дрожа всем  телом,
- за то, что выстрадал по ее вине этот добрый старик? - И  он  повернулся  к
отцу, по-прежнему погруженному в свои думы.
     - Папа,  вам  больше  не  придется  возвращаться  к  Серым  Монахам!  -
прокричал он.
     - Что ты, Клайв! Мне надо вернуться,  дружок,  и  ответить  "Adsum"  {Я
здесь (лат.).}, когда меня вызовут на перекличке. "Ньюком!" А я  -  "Adsum!"
Хе-хе! Так мы всегда отвечали... да, вот так!..
     - Если вы и пойдете туда, то лишь затем, чтобы  собрать  свои  вещи,  а
потом вернуться к нам и жить вместе со мной и Томми, - продолжал Клайв и тут
же в нескольких словах  изложил  полковнику  Ньюкому  историю  о  полученном
наследстве.
     Старик, казалось, не очень понимал то, что рассказывал ему  сын.  Когда
же понял, то совсем не обрадовался; однако на слова Клайва: "Теперь мы можем
расплатиться с миссис Маккензи",  -  полковник  ответил:  "Правильно,  очень
правильно" - и сейчас же назвал точную сумму с процентами,  составлявшую  их
долг теще, - да и как ему было забыть об этом, бедняге!
     - Конечно, мы ей все вернем, Клайви, когда будет возможность!
     Но сколько ни объяснял ему Клайв, он, по-моему, так и не уразумел,  что
долг миссис Маккензи может быть без всякого труда выплачен завтра же.
     Пока шел этот разговор, в  дверь  мастерской  постучались,  и  вошедшая
служанка обратилась к Клайву со следующими словами:
     - Извините,  сэр,  но  миссис  Маккензи  желает  знать,  долго  ли  еще
дожидаться вас с обедом.
     - Пошли обедать, отец! - восклицает Клайв. - И ты, Пен,  ведь  тоже  не
откажешься отобедать с нами, не правда ли? - добавляет он. - Возможно, мы  в
последний раз садимся за стол в столь приятной компании. Идем, - зашептал он
торопливо, - я хочу, чтобы ты был там: может, она хоть  чуточку  попридержит
язык!
     Когда мы шли в столовую, я вел под руку полковника  Ньюкома,  и  добрый
старик рассказывал мне историю о том, как  миссис  Маккензи  накупила  акций
Бунделкундского банка и, не являясь женщиной деловой, забрала себе в голову,
будто он промотал ее деньги.
     - И вот мне все хочется, чтобы Клайв вернул ей эти деньги, и он  вернет
ей, я  знаю,  что  вернет!  -  говорит  полковник.  -  И  тогда  мы  заживем
тихо-мирно, Артур, потому что,  между  нами  сказать,  иные  женщины,  когда
злятся - хуже нечистого!.. - И, высказав эту поразительно новую  истину,  он
опять засмеялся, а входя в столовую, с покорностью склонил свою добрую седую
голову.
     В столовой уже сидел на  своем  высоком  стульчике  маленький  Томми  в
обществе одной лишь бабушки, которая  в  величавой  позе  стояла  у  камина.
Расставаясь с ней перед тем, как нам с Клайвом  уйти  в  мастерскую,  я  уже
откланялся и по всей форме распрощался с ней, поскольку не  собирался  тогда
вторично воспользоваться ее хлебосольством. Мое возвращение, судя по  всему,
не слишком ее обрадовало.
     - Разве мистер Пенденнис еще раз окажет нам  честь  отобедать  с  нами,
Клайв? - сказала она, обращаясь к зятю. Клайв немногословно ответил, что да,
он просил мистера Пенденниса остаться.
     - С вашей стороны было бы очень любезно, если б вы,  по  крайней  мере,
поставили меня о том в известность, - продолжает полковая дама, но теперь  к
ее величавости прибавляется еще и язвительность. - У нас будет очень скудная
трапеза, мистер Пенденнис! Я не привыкла подобным  образом  потчевать  своих
гостей!
     - Холодный ростбиф, плохо ли? - бросает Клайв  и  принимается  нарезать
остатки  говядины,  которая   вчера   в   горячем   виде   составляла   наше
рождественское угощение.
     - Именно, что плохо, сударь! Я не привыкла так  угощать  своих  гостей.
Мария, куда девался еще кусок ростбифа? Не иначе, три фунта отрезали от него
с полудня! - И она, сверкая очами и кольцами, ткнула пальцем  в  злополучное
блюдо.
     И впрямь ли Мария занималась тайной рождественской благотворительностью
или водила дружбу с каким-то неведомым полицейским, питавшим  пристрастие  к
ростбифу, сказать  затрудняюсь,  только  она  ужасно  всполошилась  и  стала
уверять хозяйку, что не трогала ни кусочка, ну ни единого, ей-ей!
     - Да провались она, эта говядина! - восклицает Клайв, орудуя ножом.
     - Это она, она отрезала!  -  визжит  полковая  дама  и  тяжело  ударяет
кулаком  по  столу.  -  Мистер  Пенденнис,  вы  видели  вчера  этот   кусок.
Восемнадцать фунтов он весил, а  глядите,  что  осталось!  Видно,  мало  нас
разоряли!
     - К черту говядину! - кричит Клайв.
     - Тише, тише. Возблагодарим  господа  за  наш  сытный  обед.  Benedicti
benedicamus {Благословенные благословим (лат.).},  Клайви,  мой  мальчик,  -
говорит полковник дрожащим голосом.
     - Что ж, ругайтесь,  сэр!  Сквернословьте  при  ребенке!  И  пусть  моя
бесценная деточка, которая не в силах  сидеть  за  столом  и  там,  лежа  на
диване, щиплет понемногу свою котлетку, - ее приготовила ей бедная  мамочка,
мистер Пенденнис, сама приготовила и подала ей вот этими  руками,  -  пусть,
пусть она слышит вашу ругань и богохульства, Клайв Ньюком! Ведь их и  в  той
комнате слыхать!
     - Оставьте нас в покое!..  -  стонет  Клайв;  а  я,  признаться,  сижу,
уставившись в свою тарелку, и, пока с нее не исчезает  последний  кусок,  не
решаюсь поднять глаза на окружающих.
     Наступило некоторое затишье; оно длилось до появления второй  перемены,
состоявшей, как догадывается проницательный читатель,  из  разогретого  плум
пудинга и оставшихся от вчерашнего угощения пирожков. Мария,  подававшая  на
стол эти яства, по-моему, имела очень смущенный вид и хотела быстренько  все
поставить и тут же ретироваться.
     Но полковая дама остановила ее окриком:
     - Кто съел пудинг?! Да-да, я хочу знать, кто его съел?! Я его видела  в
два часа дня, когда спускалась в кухню  отрезать  кусочек,  чтобы  подогреть
моей милочке, - так его было много больше!  И  пирожков  было  пять!  Мистер
Пенденнис, вы вчера сами видели, что со стола уносили ровно пять! Где же еще
два, Мария?! Ты сегодня же покинешь этот дом,  негодная  тварь,  воровка  ты
этакая!.. И попробуй  потом  прийти  ко  мне  за  рекомендацией!  Тринадцать
служанок сменилось у нас за девять месяцев, мистер Пенденнис, но эта девка -
хуже всех: врунья и воровка, каких мало!
     Услышав подобное обвинение, оскорбленная Мария поднялась на бой и,  как
говорится, дала сдачи полковой даме. Уходить? Так она со всей охотой!  Пусть
ей заплатят жалование и она с радостью уберется из этого пекла!
     - Я не про вас, сэр, - продолжала она, обращаясь к Клайву. - Вы человек
хороший и работаете не покладая рук, чтобы достать гинеи, которые пойдут  на
уплату ихнему доктору. Только ведь она не отдает ему этих денег!.. Я  у  нее
пять монет в кошельке  приметила...  В  бумажку  завернуты,  своими  глазами
видела! И еще она вас же ему бранит - я сама слышала и Джейн  Блэк,  что  до
меня служила, то же сказывала. Да я хоть сейчас уйду! Нужны мне ваши  пироги
и пудинги! - И, разразившись презрительным смехом,  эта  грубиянка  щелкнула
своими грязными пальцами в непосредственной близости от носа полковой дамы.
     - Я отдам ей жалование, и пусть она сию же минуту убирается  отсюда!  -
кричит миссис Маккензи, вынимая из кармана кошелек.
     - Вот-вот, заплатите мне  теми  соверенами,  что  у  вас  завернутые  в
бумажку лежат. Полюбуйтесь-ка сами, мистер Ньюком!  -  воскликнула  мятежная
служанка, расхохотавшись во все горло.
     Миссис Маккензи поспешно защелкнула  свое  портмоне  и  вскочила  из-за
стола, трепеща от справедливого негодования,
     - Вон! - вскричала она. - Ступай укладывай свои сундуки  и  сегодня  же
вечером убирайся прочь. Я еще  позову  полисмена,  чтобы  он  осмотрел  твои
пожитки, прежде чем ты покинешь мой дом!
     Произнося сей  приговор  преступной  Марии,  полковая  дама,  очевидно,
собиралась положить в карман свой кошелек - хорошенькую  вещицу  филигранной
работы, некогда принадлежавшую Рози и уцелевшую от былого великолепия, -  но
расстроенная дерзостью служанки, выронила его из дрожащей  руки,  и  кошелек
полетел на пол.
     Мария в тот же миг кинулась на кошелек и с ликующим смехом высыпала  на
стол все его содержимое, и действительно, на скатерть  упали  пять  бумажных
пакетиков да еще несколько ассигнаций и золотых и серебряных может.
     - Так мне убираться, да? Я, говорите, воровка, я?! -  кричала  девушка,
хлопая в ладоши. - Я их вчера углядела, как в  корсет  ее  шнуровала,  ну  и
подумала, что наш-то молодой  барин,  бедняжка,  денно  и  нощно  из-за  них
трудится!.. И она еще меня обвиняет в воровстве! Да я  вас  за  человека  не
считаю! Я сама от вас ухожу!
     - Долго вы будете смотреть, как эта женщина  оскорбляет  меня,  Клайв?!
Мистер Пенденнис, я вне себя от того, что вы были  свидетелем  этих  ужасных
пошлостей! -  восклицает  полковая  дама,  обернувшись  к  гостю.  -  И  эта
бесчестная тварь обвиняет меля, меня, которая отдала тысячи,  во  всем  себе
отказывала, потратила все, что имела, на поддержку этого дома... Уж кто-кто,
а полковник Ньюком знает, отдала я или нет свои тысячи, и кто их промотал, и
кого обобрали, да-да, и еще...
     - Эй, Мария! - закричал Клайв Ньюком, вскакивая с места. - Ступайте  по
своим делам!.. Укладывайте свои пожитки, коли хотите, только заодно соберите
вещи этой женщины. Миссис Маккензи,  я  больше  не  в  силах  вас  выносить.
Ступайте с миром! Захотите повидать дочку, она  к  вам  приедет.  Но  я,  да
поможет мне бог, не буду больше спать с вами под  одной  крышей,  сидеть  за
одним столом, терпеть ваше бесчеловечное отношение, молчать и  слушать,  как
вы оскорбляете моего отца, сносить ваше мерзкое чванство и ваши  капризы.  С
тех пор, как вас занесла нелегкая в наш злосчастный дом, не было дня,  чтобы
вы не мучили одного из нас или всех вместе. Взгляните  на  этого  достойного
человека, на этого добрейшего из смертных, во что вы его превратили,  ведьма
вы этакая!.. Папа, дорогой, она от нас уйдет, слышите? Она съедет отсюда,  а
вы  воротитесь  домой,  понимаете?  Господи,  боже  мой!  -  проговорил   он
задыхающимся голосом. - Знаешь ли ты, женщина, сколько я от тебя выстрадал?!
Сколько зла причинила ты этому доброму человеку?! Прости меня, папа, проста!
- И он упал на колени возле отцовского кресла и расплакался навзрыд. Старик,
казалось, и сейчас плохо  понимал,  что  происходит.  Стоило  ему  заслышать
разгневанный  голос  этой  женщины,  как  на  него  находило   своего   рода
оцепенение.
     - Так я - ведьма?! Я? Я? - вопила полковая дама. - Вы  слышите,  мастер
Пенденнис, как здесь со мной разговаривают?! Я вдовица. Я вручила свое  дитя
и все свое достояние этому старику. Он обобрал меня и мою милочку - отнял  у
нас чуть ли не все до последнего фартинга. И чем  же  я  ответила  на  столь
подлое поведение? Я осталась жить в их доме и трудилась на них, как раба.  Я
прислуживала моей бесценное дочери. Я ночами сидела у ее  изголовья,  и  так
месяц за месяцем, пока ее благоверный отсутствовал. В нянчила этого  бедного
несмышленыша, я вот - отец обобрал меня, а сын гонит на улицу!  Тяжело  было
наблюдать все это; и печальным подтверждением  того,  что  подобные  баталии
здесь не в редкость, служило  равнодушие  бедного  Томми,  который  спокойно
взирал на беснование бабки, сидя подле ошеломленного деда, в  то  время  как
тот тихонько гладил его по белокурой головке.
     - Для меня совершенно ясно одно, сударыня,  -  сказал  я,  обращаясь  к
миссис Маккензи, - что вам лучше жить врозь с вашим зятем. Я как раз с тем и
приходил сегодня, чтобы сообщить, что ему внезапно выпало  счастье  получить
наследство, и теперь он в силах выплатить вам до последнего шиллинга всю  ту
сумму, которую якобы задолжал вам.
     - Я не покину этот дом, покуда мне сполна не вернут  все,  что  у  меня
украли} - прошипела миссис Маккензи и прочно уселась на стуле,  скрестив  на
груди руки.
     - Я сожалею, - произнес Клайв со вздохом, отирая  со  лба  пот,  -  что
позволил себе грубость. Я не буду ночевать с вами под одной крышей. Завтра я
выплачу вам все, что вы требуете. У меня только  одна  возможность  простить
вам то зло, которое вы причинили мне: никогда больше с вами не  встречаться.
Могу я сегодня переночевать у тебя, Артур? Папа,  хочешь,  пойдем  погуляем?
Спокойной ночи, миссис Маккензи. Завтра утром Пенденнис уладит  с  вами  все
денежные дела. И извольте к моему возвращению отбыть отсюда. Да простит  вас
бог!
     Бедняга протянул ей было руку, но она с трагическим видом оттолкнула ее
и покинула комнату, в которой происходил этот злополучный обед. Томми  вдруг
расплакался: несмотря на все эти вопли и крики, у него слипались глаза.
     - Мария, пожалуй, некогда его укладывать, -  сказал  Клайв  с  грустной
улыбкой. - Пойдем, папа, уложим его спать. Иди сюда, Томми, мой мальчик! - И
он взял ребенка на руки и понес его наверх.  В  глазах  старика  засветилась
мысль: к нему вернулось его спугнутое  сознание;  он  последовал  за  своими
детьми наверх и оставался там, покуда мальчик не заснул в своей кроватке;  а
когда мы с  ним  возвращались  домой,  он  рассказал  мне,  как  они  вместе
укладывали малыша спать и как трогательно  он  читал  "Отче  наш"  и  просил
господа не оставить тех, кто его любит.
     Так соединились в общей молитве три поколения: мужчина  во  цвете  лет,
чей дух смирили испытания и  беды,  а  верное  сердце  осталось  исполненным
любви;  дитя  в  таком  же  блаженном  возрасте,  как  и  те,  коим  Первый,
произнесший эту молитву, "не препятствовал приходить к нему", и старик, едва
ли не столь же добрый и безгрешный, для которого близился срок обрести  свое
место в мире Вечного Сострадания.


        ^TГлава LXXX,^U
     в которой полковник слышит зов и откликается "Adsum"

     Хотя Клайв и поклялся не садиться больше с тещей  за  один  стол  и  не
спать под одной крышей, ему  назавтра  же  пришлось  отступиться  от  своего
решения. В дело вмешалась  иная  непреодолимая  воля,  и  молодому  человеку
пришлось признать бессилие своего гнева перед этой  высшей  властью.  Наутро
после злосчастного обеда мы отправились с моим другом в банкирскую  контору,
указанную в письме мистера Льюса, и я получил там  всю  сумму,  которую,  по
словам полковой дамы, задолжал ей полковник Ньюком, а совокупно и набежавшие
на нее и в точности подсчитанные проценты. Клайв тоже набил карман  деньгами
и отправился в богадельню Серых Монахов к своему  милому  старику,  пообещав
приехать с отцом к нам на Куин-сквер отобедать. С утренней почтой я  получил
от Лоры письмо,  извещавшее,  что  она  сегодня  с  курьерским  прибудет  из
Ньюкома,  а  заодно  содержавшее  просьбу  приготовить   запасную   спальню,
поскольку она везет с собой одну гостью.
     На Хауленд-стрит, к немалому моему удивлению, двери мне отперла все  та
же воинственная служанка, которая накануне получила расчет;  и  не  успел  я
войти, как к дому  подкатил  экипаж  небезызвестного  мне  эскулапа.  Модный
врачеватель, не теряя времени, направился вверх по лестнице в комнаты миссис
Ньюком. Миссис Маккензи в капоте  и  чепце,  заметно  худшего  вида,  нежели
вчерашние, выбежала на площадку встретить врача.  Он  не  пробыл  в  доме  и
четверти часа, когда к  крыльцу  подъехала  извозчичья  карета,  из  которой
высадилась пожилая особа с узелками и картонкой, и я  без  труда  догадался,
что это сиделка. Она тоже скрылась в спальне больной, а я остался в соседней
комнате, где вчера происходила семейная битва.
     Вскоре туда явилась и служанка Мария. Она сообщила мне, что не решилась
уйти из дому, когда в ней так нуждаются; что у них была тяжелая ночь и никто
не  ложился  в  постель.  Маленького  Томми  оставили  внизу  на   попечении
квартирной хозяйки, а мужа ее послали за  сиделкой.  С  миссис  Клайв  стало
плохо, едва только  мистер  Клайв  ушел  давеча  из  дому.  Миссис  Маккензи
ворвалась к молодой барыне и давай вопить, плакать и топать ногами, как то с
ней бывает, когда она злится,  -  ни  вот  столечко  не  пожалела  дочку,  -
немудрено, что та болеет!  На  бедняжку,  вишь,  тоже  накатило,  продолжала
рассказчица. Выбежала она в гостиную,  волоса  распущенной  кричит,  что  ее
бросили, покинули и что лучше ей помереть. Ну точно  бы  помешалась.  Только
один припадок кончится, другой начнется; тут уж мать кинулась перед  ней  на
колени, плачет, упрашивает свою милочку успокоиться, -  а  небось  сама  все
понаделала, - нет чтобы язык-то придержать/2-заключила  неумолимая  девушка.
Из рассказанного служанкой я прежде всего  понял,  что  Клайву,  коли  он  и
впрямь решился выдворить  тещу,  не  следует  оставлять  ее  и  на  полсуток
распоряжаться  в  доме.  Эта  ужасная  женщина,  занятая  лишь  собой,  хоть
по-своему и любит Рози, никогда не откажется от своей злобы и тщеславия; вот
и теперь она воспользовалась отсутствием Клайва и  до  того  взвинтила  свою
ревнивую, бесхарактерную и хворую дочь, что наверняка довела ее до  горячки,
каковую теперь призван был лечить упомянутый медик.
     Тут как раз в комнату зашел доктор, чтобы выписать  рецепт,  а  за  ним
вослед появилась теща Клайва, на  плечах  которой  красовалась  великолепная
кашмировая шаль ее дочери, долженствовавшая прикрыть небрежность ее туалета.
     - Вы здесь, мистер Пенденнис! - восклицает она.  Она  прекрасно  знала,
что я тут, - разве не для меня она принарядилась?
     - Мне нужно сказать вам несколько слов  по  важному  делу,  а  потом  я
удалюсь, - сказал я серьезным тоном.
     - Ах, сэр, вы застали нас в полном смятении! Если бы вы знали, в  какое
состояние повергло мою деточку вчерашнее поведение Клайва!
     Как раз при этих словах лицемерки доктор оторвался от своего рецепта, и
его проницательные глаза встретились с моими.
     - Клянусь богом, сударыня, - сказал я взволнованно, - право же, это  вы
повинны в нынешней болезни дочери, а равно и в несчастьях моих друзей.
     - Как, сэр!.. - вскинулась она. - Как вы можете говорить такое?!
     - Потрудитесь помолчать, сударыня, - продолжал я. - Я  пришел  пожелать
вам счастливого пути от лица тех, чью жизнь вы  своим  несносным  характером
превратили