в  кресле;  только  и  доволен,  когда  является  кто-нибудь   из
вдовушкиных друзей или она уезжает со двора; так и кажется, что без  нее  он
свободнее дышит и веселей попивает свое винцо,  избавившись  наконец  от  ее
несносной опеки.
     Смею  утверждать,  что  тяжкие  жизненные  испытания  -  еще  не  самое
страшное; вы лишились капитала - не велика беда, потеряли жену - но  сколько
мужчин переносили это и вновь преспокойно  женились?  Все  это  ничто  перед
необходимостью изо дня в день мириться с чем-то для вас неприятным. Есть  ли
наказание более тягостное для привыкшего к холостяцкой  жизни  мужчины,  чем
обязанность сидеть каждый день насупротив глупой хорошенькой  женщины;  быть
вынужденным отвечать на ее замечания о погоде, о хозяйстве и, бог  знает,  о
чем еще; пристойно улыбаться, когда она настроена  пошутить  (смеяться  этим
шуткам, право же, самая трудная работа), и приспосабливать свои беседы к  ее
разумению, зная,  что  всякое  слово,  употребленное  в  переносном  смысле,
останется непонятным вашей  прелестной  кулинарке.  Женщины  чувствуют  себя
превосходно в этой жеманно-улыбчивой атмосфере. Их жизнь - лицемерие.  Какая
добрая женщина не посмеется анекдотам и шуточкам своего мужа  или  родителя,
даже если он рассказывает  их  ежедневно  за  обедом,  завтраком  и  ужином.
Льстивость в самой  их  натуре:  кого-нибудь  задабривать,  улещивать,  мило
дурачить - таково занятие любой женщины. Грош ей цена,  если  она  от  этого
уклоняется. Мужчины, те лишены способности терпеть и притворяться - от скуки
они изнывают и гибнут, либо, утешения  ради,  бегут  в  клуб  или  в  кабак.
Соблюдая всю возможную деликатность и избегая невежливых  слов  в  отношении
этой прелестной дамы, скажу все же, что миссис  Маккензи,  пребывая  сама  в
наилучшем настроении, понемногу  изводила  своего  сводного  брата,  Джеймса
Бинни, эсквайра; что она была  для  него  чем-то  вроде  лихорадки,  каковая
отравляет воздух, сковывает члены, прогоняет сон; что, когда она изо  дня  в
день  изливала  на  голубчика  Джеймса  за  завтраком  целые  потоки   своих
банальностей, голубчик Джеймс постепенно впадал в тоску. И никто, однако, не
понимал, в чем  причина  его  хандры.  Он  приглашал  старых  врачей,  своих
соклубников. Пичкал себя маком, мандрагорой и каломелевыми пилюлями, но дела
бедняги шли все хуже и хуже. Если он хочет  ехать  в  Брайтон  или  Челтнем,
пожалуйста! Какие бы ни предстояли ей визиты, а душечке Рози  развлечения  -
милая крошка, когда же ей радоваться-то  жизни,  как  не  сейчас,  дражайшая
миссис Ньюком? - нет, ничто не заставит ее и помыслить о том, чтоб  оставить
на произвол судьбы своего бедного братца.
     Миссис Маккензи считала себя  женщиной  возвышенных  убеждений;  миссис
Ньюком тоже была о ней высокого мнения. Эти  две  особы  в  последнее  время
очень сдружились: капитанская вдова была  исполнена  искреннего  почтения  к
супруге банкира и почитала ее  одной  из  самых  выдающихся  и  образованных
женщин на свете. А уж если миссис Мак была о ком-нибудь хорошего мнения, она
не держала этого в секрете. Миссис Ньюком, в свою  очередь,  считала  миссис
Маккензи женщиной очень рассудительной, приятной и благовоспитанной, -  быть
может, не вполне образованной, но нельзя же от человека требовать всего!
     - Ну ясное дело, дорогая, - отзывался простоватый Хобсон, -  не  всякой
же быть такой умницей, как ты, Мария. Иначе бы женщины забрали себе волю.
     Мария, по своему обыкновению,  возблагодарила  господа,  создавшего  ее
столь добродетельной и умной, и милостиво допустила миссис и мисс Маккензи в
круг почитателей своей несравненной добродетели  и  таланта.  Мистер  Ньюком
прихватывал иногда малютку Рози и ее маменьку куда-нибудь на прием.  А  если
прием устраивали на Брайенстоун-сквер, этих дам обычно звали к чаю.
     Когда, на следующий день  по  приезде,  послушный  своему  долгу  Клайв
явился обедать к мистеру Джеймсу, дамы  были  просто  в  восторге  и  ужасно
радовались встрече с ним, однако все же собирались  ехать  на  вечер  к  его
тетушке. За обедом они только и говорили,  что  о  принце  и  принцессе.  Их
высочества должны обедать на Брайенстоун-сквер.  Ее  высочество  заказала  у
ювелира такие-то и такие-то вещи... Ее высочество, конечно,  будет  поважнее
какой-нибудь графской дочки, леди Анны Ньюком, к примеру.
     - О, господи, и что не придушили этих высочеств в Тауэре,  -  проворчал
Джеймс Бинни. - С тех пор, как вы свели с ними знакомство, я только про  них
и слышу.
     Клайв, как и следовало благоразумному человеку, не обмолвился и  словом
относительно принца и принцессы, с  коими,  как  мы  знаем,  он  имея  честь
видеться в то утро. Но после обеда  Рози  обежала  вокруг  стола  и  шепнула
что-то своей маменьке, после чего маменька обняла ее за шею,  расцеловала  и
назвала "умничкой".
     - Знаете, Клайв, что говорит эта милочка? -  спросила  миссис  Мак,  не
выпуская ручку своей милочки. - И как это мне самой не пришло в голову!
     - Что же такое она сказала, миссис  Маккензи?  -  осведомился  Клайв  с
улыбкой.
     - Почему бы, мол, и вам с нами не поехать к тетушке? Мы уверены, миссис
Ньюком была бы счастлива вас видеть.
     - Ну зачем ты сказала, скверная  мамочка!  -  вскричала  Рози,  зажимая
матери рот своей маленькой ручкой. - Скверная она, правда, дядюшка Джеймс? -
За этой выходкой последовало множество поцелуев, один из которых достался  и
дядюшке Джеймсу к превеликой его отраде; а  когда  Рози  уходила  одеваться,
маменька воскликнула:
     - И всегда-то эта малышка думает о других - всегда!
     Клайв сказал, что охотнее посидит с мистером  Бинни  и  выкурит  с  ним
сигару, если это не возбраняется. Лицо Джеймса вытянулось.
     - Но мы уже  давно  отказались  от  этого  обычая,  Клайв,  душечка!  -
произнесла миссис Маккензи, покидая столовую.
     - Зато мы перешли на хороший кларет, мой мальчик! - шепнул дядя Джеймс.
- Давай, Клайв, откупорим еще  бутылочку  и  выпьем  за  здоровье  и  скорое
возвращение нашего милого полковника,  да  поможет  ему  бог!  Кажется,  Том
вовремя разделался с банком Уинтера, - спасибо нашему другу Раммуну Лалу!  -
и вошел в отличное дело с этим Бунделкундским банком. На Гановер-сквер очень
одобрительно отзываются о нем, и я читал в "Хуркару", что  о  их  акции  уже
превысили номинал.
     Клайв  ничего  не  слышал  о  Бунделкундском  банке,  если  не  считать
нескольких слов в отцовском письме, врученном ему нынче в Сити.
     - Отец перевел мне сюда на редкость щедрую сумму,  сэр.  -  И  вот  они
налили еще по бокалу и осушили их за здравие полковника.
     Тут опять заходят Рози  и  ее  маменька  показать  свои  очаровательные
розовые платья перед отъездом к миссис Ньюком, а потом  Клайв  закуривает  в
сенях сигару  и  покидает  Фицрой-сквер,  -  можете  себе  представить,  как
ликовали собравшиеся в "Пристанище", когда в клубах табачного дыма появилось
лицо нашего юного друга.


        ^TГлава XLI^U
     Старая песня

     Вскоре в Лондон вернулись многие из римских знакомых Клайва, юноша стал
снова встречаться с ними, и у него образовался свой  круг,  свои  связи.  Он
счел возможным завести пару хороших лошадей и появлялся в Парке среди других
молодых денди. С мосье де Монконтуром они были в  тесной  дружбе;  с  лордом
Фаремом, купившим у Джей  Джея  картину,  считались  приятелями;  сам  майор
Пенденнис объявил его милым юношей, прибавив, что - как ему довелось  узнать
- к Клайву весьма расположены в некоторых высоких сферах.
     Спустя несколько дней Клайв отправился в Брайтон навестить леди Анну  и
сэра Брайена, а также добрую тетушку Ханимен, у которой квартировал баронет;
и, наверно, так или иначе, сумел узнать, где в Мэйфэре проживает теперь леди
Кью.
     Однако он не застал графиню, когда туда явился; не оказалось ее дома  и
на второй день, и от Этель не последовало никакой записочки. В Парке она  не
каталась, как в прежние времена. А Клайв, хотя и пользовался расположением в
некоторых сферах, не был вхож в тот большой свет, где бы мог повстречать  ее
в любой вечер на одном из тех приемов, куда "все ходят". Ежедневно он  читал
ее имя в газетах в списке гостей на балу у леди Z либо на министерском рауте
у леди N. Поначалу он боялся говорить о своих сердечных делах и никому их не
поверял.
     И  вот,  облаченный  в  щегольской  костюлг,  он  разъезжал  верхом  по
Куин-стрит, Мэйфэр, не пропускал ни одного катания  в  Парке;  даже  посещал
богослужения в соседних церквах и  сделался  завсегдатаем  оперы  -  занятие
пустое и малоподходящее для  юноши  подобного  нрава.  Наконец  один  знаток
человеческой природы, подметивши его состояние, резонно предположил, что он,
без сомнения, влюблен, и мягко попенял ему, в ответ на что Клайв,  только  и
мечтавший открыть кому-то душу, поведал обо всем, что здесь  рассказывалось:
как он старался излечиться от этой страсти и был уверен, что достиг  успеха;
но когда в Неаполе услыхал от Кью, что помолвка  последнего  с  мисс  Ньюком
расторгнута, обнаружил, что погасшее было пламя разгорелось с  новой  силой.
Ему нетер-пелось ее увидеть.  Ofl  покинул  Неаполь,  едва  узнал,  что  она
свободна. И вот уже десять дней он в Лондоне, но даже мельком ни разу ее  не
видел.
     - Эта миссис Маккензи так меня допекает, что  я  прямо  не  знаю,  куда
деваться, - говорил бедный Клайв. - Бедняжку Рози заставляют дважды  на  дню
писать мне разные записки. Она доброе милое созданье, эта крошка Рози,  и  я
действительно когда-то подумывал, что... Впрочем, пустое!.. Мне теперь не до
этого - несчастней меня, наверно, не сыщешь,  Пен!  -  Дело  в  том,  что  в
наперсники был временно возведен мистер Пенденнис, пока Джей Джей  находился
в отпуске.
     Эта роль обычно была по вкусу нашему летописцу,  особенно  на  короткий
срок. Думается, почти каждый влюбленный - будь  то  мужчина  или  женщина  -
представляет собой известный интерес, по крайней  мере  ненадолго.  Если  вы
узнаете, что на  вечере,  куда  вас  изволили  пригласить,  будет  несколько
влюбленных пар, - разве сборище это не станет для вас много интересней?  Вот
по анфиладе комнат идет Огастус Томпкинс, пробираясь через  толпу  гостей  к
тому дальнему углу, где чинно сидит мисс Хопкинс,  которую  обхаживает  этот
дурак Бамкинс, уверенный, что его ухмылка просто неотразима. Вот сидит  мисс
Фанни - рассеянно слушает  пространные  комплименты  пастора  и  через  силу
улыбается тому вздору, который несет капитан. Но  вдруг  лицо  ее  озаряется
радостью, а в глазах,  устремленных  на  болтливого  капитана  и  галантного
священника,  нетрудно  прочесть  восхищение.  И  все  потому,  что  появился
Огастус; глаза их встретились лишь на полсекунды, но для  мисс  Фанни  этого
достаточно. Так продолжайте  же  свою  болтовню,  капитан!  Я  внимаю  вашим
банальностям, достопочтенный сэр! Весь мир переменился  для  мисс  Фанни  за
истекшие две минуты.  Наступил  тот  миг,  из-за  которого  она  томилась  и
нервничала, которого ждала весь день! Наблюдателю, коему доступно  понимание
этих маленьких тайн, по-другому открывается жизнь, нежели заурядному зеваке,
пришедшему лишь затем, чтобы поесть мороженого и поглазеть на дам и туалеты.
Только в двух случаях светская жизнь в Лондоне не вовсе нестерпима - если вы
сами становитесь актером в этой  чувствительной  комедии  или  являетесь  ее
заинтересованным наблюдателем; а чем весь вечер праздно  глазеть  на  людей,
так не лучше ли провести время дома в любимом кресле, пусть даже в  обществе
скучнейшей книги?
     Словом, я не только стал поверенным Клайва в этом деле, но даже  черпал
удовольствие в том, чтобы вызнавать у него все подробности, а точнее поощрял
его изливать передо мной душу. Так  мне  сделалась  известна  большая  часть
вышеизложенных событий, - к примеру, злоключения Джека Белсайза,  о  которых
лишь частично знали в Лондоне, куда он вернулся теперь, чтобы примириться  с
отцом после смерти своего старшего брата. Так я приобщился к делам и  тайнам
лорда Кью, - надеюсь, что на пользу читателю и к вящей выгоде повествования.
Сколько ночей до рассвета мерил шагами бедняга Клайв мою или  свою  комнату,
сообщая мне свою историю, свои радости и печали, вспоминая  со  свойственным
ему пылом слова и поступки Этель, восхищаясь ее красотой  и  негодуя  на  ее
жестокость.
     Едва новый наперсник услышал  имя  пассии  своего  друга,  как  тут  же
попытался  (отдадим  должное  мистеру  Пенденнису)  выплеснуть   на   пламя,
сжигавшее Клайва, ушат холодной воды - да разве этим погасить столь  великий
пожар?
     - Мисс Ньюком?! Да знаешь ли ты,  милый  Клайв,  по  ком  вздыхаешь?  -
спросил наперсник. - Мисс Ньюком в последние три месяца сделалась  первейшей
столичной львицей, царицей красоты, фавориткой на скачках,  лучшей  розой  в
цветнике Белгрэйвии. Она затмила всех девиц этого сезона, а красавиц прошлых
лет посрамила полностью и отодвинула в тень. Мисс Блэккеп, дочь  леди  Бланш
Блэккеп, была (тебе, возможно, это  неведомо),  по  убеждению  ее  маменьки,
первейшей красавицей прошлого сезона; и почиталось чуть ли не  подлостью  со
стороны  юного  маркиза  Фаринтоша  покинуть  столицу,  не  предложивши   ей
переменить фамилию. В этом году  Фаринтош  и  смотреть  не  станет  на  мисс
Блэккеп. Какое там! Уж  он-то  всех  застает  дома  (ну  вот  ты  морщишься,
страждущая душа!), когда заезжает с визитом на Куин-стрит. Да, и  леди  Кью,
одна из умнейших женщин в Англии, часами будет  слушать  разглагольствования
лорда Фаринтоша, хотя на всем Роттен-роу в Хайд-парке не  встретишь  другого
такого болвана. Мисс Блэккеп может спокойно взойти на горы, как дочь Иеффая,
ибо со стороны  Фаринтоша  ей  больше  ничего  не  угрожает.  Еще,  дружище,
пожалуй, ты этого не  знаешь,  имеются  леди  Изольда  и  леди  Эрменгильда,
прелестные двойняшки, дочери леди Рекстро, появление которых произвело такую
сенсацию на первом - на первом иль на втором? - нет, на  втором  завтраке  у
леди Обуа. За кого только их не прочили! Капитан Крэкторп, говорят, был  без
ума от обеих. Еще мистер  Бастингтон,  а  также  сэр  Джон  Фобсби,  молодой
баронет с огромными землями  на  Севере...  Толковали  даже,  будто  епископ
Виндзорский был очарован одной из них, да только предпочел не свататься, так
как  ее  величество,  подобно  блаженной  памяти  королеве  Елизавете,   как
утверждают, против того, чтобы епископы  вступали  в  брак.  Но  где  теперь
Бастингтон? Где Крэкторп? Где Фобсби - молодой баронет из северных  графств?
Поверь, дружище, когда нынче обе эти девицы входят в залу,  их  замечают  не
больше, чем тебя или меня. Мисс Ньюком  увела  их  обожателей:  Фобсби,  как
слышно, уже сватался к ней. А что до той стычки между лордом Бастингтоном  и
капитаном Крэкторпом из Королевской Зеленой лейб-гвардии, так действительной
ее причиной послужил намек Бастингтона на то, что мисс Ньюком  поступила  не
лучшим образом, покинувши лорда Кью.  Знаешь,  Клайв,  что  сделает  с  этой
девушкой старая леди Кью? Выдаст ее замуж за лучшего жениха в столице.  Если
сыщется партия повыгоднее лорда Фаринтоша, наступит и его черед не заставать
леди Кью дома. Есть сейчас  какой-нибудь  молодой  неженатый  пэр,  побогаче
Фаринтоша? Я что-то не помню. И почему у нас  не  публикуют  списка  молодых
баронетов и других титулованных мужчин с указанием  их  имени,  положения  в
обществе и предполагаемого состояния. Я пекусь не о матронах из Мэйфэра - те
знают этот список назубок и тайком перебирают его на досуге - а  о  светских
молодых людях, дабы они понимали, каковы их реальные шансы и кто  пользуется
перед ними естественным преимуществом. Дай припомнить: есть  еще  юный  лорд
Гонт, он наследник огромного состояния и завидный жених, ибо, как ты знаешь,
отец его сидит в сумасшедшем доме, но пока ему всего десять лет - нет,  едва
ли он годится в соперники Фаринтошу.
     На твоем лице изумление, бедный мой мальчик. Наверно, думаешь, как  это
жестоко с моей стороны толковать про куплю-продажу и утверждать, будто в эту
самую минуту твою  возлюбленную  прогуливают  по  Мэйфэрскому  рынку,  чтобы
отдать тому, кто больше предложит. Но можешь ли  ты  потягаться  динарами  с
султаном Фаринтошем? Можешь ли выступить соперником ну хотя  бы  сэру  Джону
Фобсби из северных графств? То, что я говорю,  -  жестоко  и  прозаично,  но
разве это не правда? Вот то-то, что  правда  -  правда  любого  аукциона  от
Черкессии до Виргинии. Да знаешь ли ты, что девушки Черкессии гордятся своим
воспитанием и своей продажной стоимостью. А ты покупаешь себе новое  платье,
коня за пятьдесят фунтов, прикалываешь к лацкану розу за пенни,  ездишь  под
ее окнами и думаешь выиграть этот приз?  Ах  ты  глупыш!  Розовый  бутончик!
Набивай кошелек. Лошадь за пятьдесят фунтов, - да ведь  и  мясник  ездит  на
такой же! Набивай кошелек. Что там  юное  сердце,  полное  любви,  мужества,
чести! Набивай кошелек, - кроме денег, никакие ценности здесь не в ходу,  по
крайней мере, пока за прилавком сидит старая леди Кью.
     Такими  увещаньями,  одновременно  шутливыми  и  серьезными,  наперсник
Клайва пытался подать ему добрый совет в его  сердечных  печалях,  но  совет
этот был принят точно так же, как все советы в подобных случаях.
     После того, как он трижды заходил и однажды писал  к  мисс  Ньюком,  от
молодой леди прибыла записочка такого содержания:

                               "Милый Клайв!

     Мы весьма сожалеем, что отсутствовали, когда Вы  заезжали.  Будем  дома
завтра днем. Леди Кью просит Вас на  завтрак  и  надеется,  что  Вы  придете
повидать нас.
                                               Всегда Ваша
                                                                      Э. Н."

     И Клайв пошел, бедняга! Он имел удовольствие пожать ручку Этель и палец
леди Кью, скушать баранью котлетку в присутствии своей любимой, побеседовать
с леди Кью о состоянии римского искусства и описать  ей  последние  творения
Гибсона и Макдональда. Визит этот длился всего  полчаса.  Ни  на  минуту  не
удалось Клайву остаться наедине со своей кузиной. В три часа было объявлено,
что экипаж леди Кью подан,  и  наш  юный  друг  простился,  а  уходя,  успел
заметить, как у крыльца высадился из кареты достославный маркиз Фаринтош, он
же граф Россмонт, и вошел в дом леди  Кью  в  сопровождении  слуги,  несшего
целую охапку цветов с Ковентгарден-ского рынка.
     Случилось так, что милейшая леди Фарем давала в эти дни бал, и муж  ее,
повстречав Клайва в Парке,  пригласил  его  к  ним.  Мистер  Пенденнис  тоже
сподобился получить пригласительную карточку. А посему Клайв заехал за  мной
в клуб Бэя, и мы вместе отправились на бал.
     Хозяйка  дома,  с  улыбкой   встречавшая   гостей,   особенно   радушно
приветствовала своего юного знакомца из Рима.
     - Вы не в родстве ли с мисс Ньюком - дочерью леди Анны? Ах, вы - кузен!
Она нынче у нас будет.
     Скорей всего, леди Фарем не заметила, как вздрогнул и  покраснел  Клайв
при этом известии, ведь  ее  милости  приходилось  заниматься  целой  толпой
гостей. Клайв обнаружил в зале дюжину своих римских знакомых, женщин молодых
и на возрасте, хорошеньких и  неказистых,  одинаково  просиявших,  едва  они
увидели его милое лицо. Особняк блистал роскошью; дамы были в  ослепительных
туалетах;  и  вообще  праздник  был  восхитителен,  хотя   и   казался   мне
скучноватым, пока не началась та игра,  которую  я  описывал  на  предыдущих
страницах (в аллегорической истории мистера Томпкинса и мисс Хопкинс), и  не
приехала леди Кью с внучкой.
     Эта старая леди, с годами все более походившая на злую  сказочную  фею,
которую не пригласили на крестины  принцессы,  имела  перед  волшебницей  то
преимущество, что была повсюду звана, хотя и оставалось загадкой, как она  в
свои лета, не будучи феей, ухитрялась побывать в таком  множестве  мест.  За
феей по мраморной лестнице поднялся дос