зачем Барнсу Ньюкому понадобилось обманывать меня? Этот молодой человек лжет
мне в глаза и едет дальше, послав мне притворную улыбку и воздушный поцелуй.
Ну каков негодяй! Нет, он дождется - и за меньшие провинности людей  угощали
хлыстом! Подумать только, что один Ньюком поступает так с другим! Вот Иуда!"
И наш полковник, опечаленный и растерянный, продолжал свой путь  в  Ричмонд,
чтобы ненароком заглянуть к миссис Пенденнис.
     А Барнс, в сущности, не так уж и врал. Просто леди Кью объявила, что ее
нет в городе, и внук, разумеется, считал позволительным повторять  это,  как
то сделал бы любой из ее слуг. Если бы  Барнс  Ньюком  вспомнил,  как  Этель
спустилась вниз с дядюшкиной шалью на плечах, и при этом сообразил, что  она
может послать  дяде  благодарственное  письмо,  он,  возможно,  не  стал  бы
рассказывать свои злополучные небылицы. Но банкиру было о чем думать,  кроме
мисс Этель и ее шали.
     Когда Томас Ньюком спешился  у  Медового  Коттеджа  в  Ричмонде,  этого
временного  обиталища  Артура  Пенденниса,   эсквайра,   навстречу   ему   с
распростертыми  объятьями  выбежала  одна  из  красивейших  девушек  Англии,
назвала его своим милым старым дядюшкой и дважды поцеловала, вызвав тем, мне
думается, румянец на  его  впалых,  покрытых  загаром  щеках.  Этель  всегда
дорожила его привязанностью. Его доброе мнение заботило ее куда больше,  чем
чье-либо еще. С ним она оставалась все такой же простой, милой, порывистой и
любящей, как в детстве. Ни о чем другом она  и  не  помышляла.  Бессердечие,
суетность, эгоистичный расчет, холодное кокетство, ловля маркизов  и  прочие
подобные свойства и устремления неизбежно исчезали  на  то  время,  что  она
сидела подле этого прямодушного человека.  Господи  помилуй,  какие  ужасные
слова мы говорим про Этель Ньюком!
     Он теперь навсегда воротился домой? Больше не покинет своего  мальчика,
которого он так избаловал? Впрочем, он все равно хороший, жаль  только,  что
ей не приходится с ним часто видеться. "В Париже, у мадам де Флорак (кстати,
я теперь все знаю про мадам де Флорак, сэр, - добавляет Этель со смехом), мы
с ним часто встречались, а порой и здесь в  Лондоне.  Но  в  Лондоне  другие
нравы. Вы же знаете, какие странные понятия у иных людей; а поскольку я живу
с бабушкой, которая очень, очень добра ко мне и моим друзьям, я, разумеется,
должна слушаться ее и встречаться с ее друзьями, а не со своими.  Она  любит
выезжать, и мне из послушания приходится сопровождать ее", - и так  далее  и
тому подобное. Так болтала эта юная леди, защищаясь, хотя никто и  не  думал
обвинять ее, и доказывая  свою  неприязнь  к  светским  развлечениям,  -  ну
точь-в-точь молодая бесхитростная поселяночка, которая всем сердцем рвется к
себе в деревню, чтобы доить коров на рассвете и  прясть  у  очага  в  зимние
вечера.
     - Ну отчего вы не даете мне поговорить наедине с моим дядюшкой,  мистер
Пенденнис?! - восклицает молодая особа,  обращаясь  к  вошедшему  в  комнату
хозяину дома. - Изо всех мужчин мне приятнее всего разговаривать с  ним.  Не
правда ли, он сейчас выглядит моложе, чем  перед  отъездом  в  Индию?  Когда
Клайв женится на этой прелестной малютке мисс Маккензи,  вы,  дядюшка,  тоже
найдете себе жену, и я буду ревновать вас к ней.
     - А Барнс не сказал  вам,  голубушка,  что  мы  с  ним  виделись  вчера
вечером? - осведомился полковник.
     - Ни  слова.  Я  узнала  о  вашем  приезде  из  этой  милой  записочки,
приложенной к шали. Почему Барнс ничего не сказал нам? И почему вы вдруг так
помрачнели?
     "Он не сказал ей, что я в городе, и хотел, чтобы я думал, будто ее нет,
- размышлял Ньюком, мрачнея все больше и больше. - А не поговорить ли мне  с
ней самому, не попросить ли за моего бедного мальчика?"
     Не знаю, насколько он был близок к тому, чтобы  изложить  ей  все  дело
(впоследствии он утверждал, что сам не знал тогда, на что решиться), но  тут
в комнату вошла процессия, состоящая из нянюшек с  младенцами  на  руках,  и
обеих  мамаш,  которые  только  что  в  детской  самым  придирчивым  образом
сравнивали своих бесценных малюток (у каждой, разумеется, было особое мнение
на этот счет), а именно - леди Клара и миссис Пенденнис;  последняя  на  сей
раз весьма любезно принимала леди Клару  Ньюком,  поскольку  та  приехала  в
гости с детишками.
     Вскоре был подан легкий завтрак. Экипаж Ньюкомов укатил  прочь,  и  моя
жена, посмеявшись, простила Этель за то, что  та  назначила  свидание  в  ее
доме. Когда обе гостьи уехали, наш добрейший полковник устроил военный совет
с двумя своими верными друзьями и рассказал  им,  что  произошло  у  него  с
Барнсом накануне вечером и нынче утром. Его решение  отдать  сыну  все  свое
состояние до последнего шиллинга казалось ему вполне  естественным  (хотя  в
этом месте его рассказа на глазах у моей  супруги  выступили  слезы),  и  он
упомянул об этом вскользь, как о чем-то не стоящем большого внимания, а  тем
более похвал.
     Странные заверения Барнса, будто леди  Кью  сейчас  нет  в  городе,  не
укладывались в уме Ньюкома-старшего, и  он  с  гневом  говорил  о  поведении
племянника. Тщетно я убеждал его, что если ее сиятельству угодно считаться в
отлучке,  то  внуку  приходится  хранить  ее  тайну.  "Какая  там  тайна!  -
восклицает полковник. - Он просто солгал мне!" Поступок сэра Барнса и впрямь
не подлежал оправданию, хотя и был довольно  обычным.  Худший  вывод,  какой
можно было из этого сделать, по-моему, состоял в том, что надежды Клайва  на
успех у кузины были весьма незначительны и что сэр Барнс  Ньюком,  не  желая
портить дядюшке настроение,  постарался  избежать  неприятной  необходимости
сообщить ему об отказе.
     Между тем наш полковник был так же неспособен простить ложь, как и  сам
произнести ее. Он верил  всему,  что  ему  говорили,  но,  раз  обманувшись,
навсегда затаивал обиду. И если в его бесхитростном сердце  закипал  гнев  и
поселялось недоверие, то неприязнь и озлобление росли в нем день ото дня. Он
уже неспособен был признать за противником ни одного доброго  качества  и  с
каждым днем все сильней ненавидел его.
     Как на грех, в тот же самый вечер  по  возвращении  из  Ричмонда  Томас
Ньюком отправился в клуб Бэя, членом которого стал по нашей просьбе во время
своего прошлого пребывания в Англии, и там повстречал сэра Барнса, зашедшего
туда, как обычно, по дороге домой. Барнс сидел за столом  и  писал  какое-то
письмо; он как раз заклеивал  и  запечатывал  его,  когда  увидел  входящего
полковника.
     Барнс  полагал,  что  утром  был  несколько  невнимателен  к   дядюшке;
возможно, он тогда подметил выражение недовольства на лице полковника. И вот
он встретил дядюшку лучезарной улыбкой и стал немедленно извиняться  за  то,
что утром не задержался с ним: они ведь в Сити так заняты, так заняты!
     - А я тут как раз писал о нашем деле, - объявил он. -  Составил,  право
же, весьма трогательное послание к леди Кью и  теперь  твердо  надеюсь,  что
через день-другой мы получим от нее благоприятный ответ.
     - Вы, кажется, говорили, что ее сиятельство  где-то  на  Севере?  -сухо
спросил полковник.
     -  Да-да...  на  Севере,   у   лорда   Уолсенда,   у   этого   крупного
шахтовладельца.
     - И ваша сестра с ней?
     - Этель всегда с ней.
     - Так пошлите ей от меня привет, - говорит полковник.
     - Сейчас вскрою письмо и напишу  об  этом  в  постскриптуме,  -  сказал
Барнс.
     - Проклятый лжец! - восклицал полковник, пересказывая  мне  потом  этот
эпизод. - И почему никто не вышвырнет его из окна!
     Если бы мы имели доступ к личной переписке сэра Барнса Ньюкома и  могли
заглянуть в это письмо к бабушке, мы, наверное, прочли бы, что он виделся  с
полковником, каковой все хлопочет о сватовстве своего  обожаемого  сына;  но
что он, Барнс, согласно желанию леди Кью, упорно  утверждал,  будто  графиня
все еще на Севере, где наслаждается гостеприимством лорда Уолсенда; что  он,
разумеется, ни слова не скажет Этель без позволения леди Кью, желает бабушке
приятного времяпрепровождения и остается... и прочее, и прочее.
     Если бы мы вдобавок могли пойти за ним следом,  то,  возможно,  увидели
бы, как он возвращается в свой особняк  в  Белгрэйвии  и  мимоходом  бросает
несколько раздраженных слов жене, которая одиноко сидит в  темной  гостиной,
уставив взгляд на  тлеющие  угольки  в  камине.  Наверное,  он  ее  спросит,
отпустив при этом крепкое словцо, отчего она, черт возьми, еще  не  одета  и
неужто она вечно будет заставлять гостей дожидаться себя? А  через  час  они
уже вместе выйдут встречать  прибывших  гостей,  она  -  нарядно  одетая,  с
цветами в волосах, и оба с безмятежными улыбками.  Потом  начнется  обед,  и
будут вестись разговоры, обычные за столом.  Поздним  вечером  сэр  Барнс  с
сигарой во рту отправится куда-нибудь из  дому  и  вернется  к  себе,  когда
вздумает; в одиночестве утром позавтракает и отравится в Сити делать деньги.
Детей своих он видит раз в две  недели,  и  дважды  за  этот  срок  успевает
наговорить жене с дюжину злых слов.
     А леди Клара день ото дня  становится  все  печальней,  часами  одиноко
сидит у камина и не замечает ни насмешек мужа, ни болтовни детей. Иногда она
плачет над колыбелью их маленького сына. Она так устала, так измучена душой!
Беда в том, что человек, которому ее продали родители, не  дал  ей  счастья,
хоть она и ходит в  бриллиантах,  имеет  целых  два  экипажа,  ораву  рослых
лакеев,  прекрасный  загородный   дом   с   восхитительными   цветниками   и
оранжереями, и при всем том она несчастна, - да возможно ли это?


        ^TГлава LIII,^U
     в которой между родственниками происходит ссора

     Едва ли не самым трудным в деле, занимавшем сейчас Томаса Ньюкома, было
держать сына в неведении относительно тех переговоров, которые он предпринял
ради него. Если моему любезному читателю довелось изведать сердечные печали,
то, к какому бы полу он ни принадлежал, он знает, что наибольшее  сочувствие
он встречал в этом случае у тех из друзей, которые  сами  пережили  когда-то
подобную историю, и я склонен заключить,  что  Томас  Ньюком,  должно  быть,
очень  настрадался  в  юности  во  время  событий,  известных   нам   только
понаслышке, коль скоро он принял так близко к сердцу душевные терзания сына.
     Еще  недавно  мы  описывали  первый  приступ  болезни  Клайва   и   его
мужественную победу над ней;  потом  вынуждены  были  поведать  о  том,  как
болезнь возвратилась к юноше и как громко он стенал, мучимый новым приступом
своей лихорадки. Прогнавши  его  прочь,  красавица  снова  призывала  его  и
отыскивала предлог за предлогом, чтобы видеться с ним, - так  зачем  же  она
поощряла его самым очевидным образом? Я вполне согласен с  миссис  Гранди  и
другими моралистами, что поведение мисс Ньюком в  этом  деле  было  достойно
всяческого порицания; что, коли  она  не  собиралась  замуж  за  Клайва,  ей
следовало решительно порвать с ним; что  добродетельная  девица  с  твердыми
устоями и прочее и прочее, вздумав отвергнуть  поклонника,  должна  положить
конец его исканиям - не подавать ему отныне ни малейшей надежды, а также  не
разжигать в груди несчастного угасающее пламя.
     Ну а как же приветливость, страсть к  кокетству,  родственные  чувства,
явная и непоборимая склонность к отвергнутому поклоннику, - разве не  должны
мы принимать все это в расчет и не служит ли это оправданием ее поведению  с
кузеном? Менее всего, скажут иные критики, ее следует  осуждать  за  желание
видеться с Клайвом и быть с ним в дружбе; и поскольку она испытывала к  нему
сильную приязнь, что предосудительного было в том, что  она  ее  выказывала?
Каждый  взмах  крылом,  который  она  делала,  чтобы  вырваться  из  силков,
поставленных ей обществом, был вызван лишь  естественной  тягой  к  свободе.
Если в чем и был ее грех, то в благоразумии, а вина - в излишнем послушании.
Разве не читали мы  в  истории  раннего  христианства,  как  юным  мученикам
приходилось  всечасно  сопротивляться  своим  умудренным  жизнью  родителям,
которые хотели, чтобы они молчали и не высказывали своих опасных мыслей; как
родители запирали их, держали на  хлебе  и  воде,  били  и  истязали,  желая
добиться от них покорности, а они продолжали вещать  свою  правду,  отрицали
признанных богов и предавали себя в руки  палачей  или  шли  на  растерзание
львам. А разве иные из нас и по сей день не чтут языческих идолов? Разве мир
не поклоняется им и не преследует тех, кто отказывается стать перед ними  на
колени? Многие робкие духом приносят им жертвы, а иные,  посмелее,  начинают
роптать и с затаенной злобой неохотно склоняются перед их  алтарями.  Однако
постойте! Я начал с того, что присоединился к мнению миссис Гранди и  других
моралистов, но едва мои качели поднялись в воздух, они тут же опустились  на
стороне Этель, ибо я склонен оправдывать как  раз  те  ее  выходки,  которые
справедливо отталкивают людей благомыслящих. Так  признаем  же,  по  крайней
мере, что всякая юная красавица непременно мучит своего поклонника, проявляя
к нему то равнодушие, то симпатию; она то приманивает его, то  гонит  прочь,
то  возвращает  его  из  опалы;  испытывает  на  нем  свои  чары,   хоть   и
прикидывается  невинной,  когда  ее  упревают  в  кокетстве,  -   все   это,
несомненно, столь обычно для молодых девиц, что никто их за это не осуждает,
и поскольку Этель виновна лишь в том же - уж такая ли она преступница?
     Итак, Этель с ее дуэньей продолжали объезд знакомых и обретались теперь
в столь великолепных чертогах и  в  столь  изысканном  кругу,  что  туда  не
решается последовать  за  ними  скромный  составитель  этой  биографии.  Нам
остается довольствоваться сведеньями о  том,  что  герцог  Такой-то  и  граф
Такой-то  с  обычным  своим  радушием  принимали,  каждый  у   себя,   своих
великосветских друзей, поименованных в "Морнинг  пост",  и  среди  этих  лиц
значились вдовствующая графиня Кью и мисс Ньюком.
     Пока они отсутствовали, Томас  Ньюком  мрачно  дожидался  исхода  своих
переговоров с Барнсом. Баронет показал дядюшке письмо леди Кью,  или  вернее
постскриптум, который, возможно, писался под  диктовку  самого  Барнса  и  в
котором старая  графиня  сообщала,  что  она  глубоко  тронута  великодушным
предложением полковника Ньюкома; что хотя у нее, безусловно, есть свои планы
в отношении внучки, той будет предоставлено самой сделать выбор. Сейчас леди
К. и Этель объезжают с визитами поместья знакомых, и они еще успеют обсудить
этот предмет по возвращении в Лондон к началу сезона.
     А между тем, дабы зря не  волновать  милочку  Этель  обсуждением  этого
вопроса, а также на случай, если полковник вздумает написать ей лично,  леди
Кью распорядилась, чтобы все письма из Лондона пересылались  на  ее  имя,  и
тщательно следила за тем, что попадало в руки Этель.
     Обращаться к самой девушке с предложением  о  замужестве  Томас  Ньюком
почитал недостойным.
     - Они ведь мнят себя выше нас, - говорил полковник. (Господи, какие  же
все мы пигмеи и как, наверно, плачут ангелы над той  краткосрочной  властью,
какою мы себя облекаем!) Ну, конечно же, мы должны  сделать  предложение  по
всей форме, и переговоры за молодых людей надобно вести их родителям.  Клайв
слишком  честен,  чтобы  повернуть  дело   по-другому.   Он   бы   еще   мог
воспользоваться очарованием своих неотразимых глаз и бежать в Гретна-Грин  с
какой-нибудь  бесприданницей;  но  с   богатой   девицей,   да   еще   нашей
родственницей, мы должны быть на высоте, сэр. Ведь у нас в этих делах больше
гордости, чем у всех Кью, вместе взятых.
     Последнее время мы сознательно оставляли мистера Клайва в тени. У  него
до того удрученный вид, что нам не хотелось выставлять его на переднем плане
в этой семейной картине. Болезнь его столь банальна,  что,  разумеется,  нет
надобности обстоятельно описывать ее плачевные симптомы. Он яростно трудится
над своими картинами и помимо воли совершенствуется в мастерстве. В этот год
он послал на выставку Британского института  две  картины  -  "Кавалерийская
атака" и "Рыцарь Бриан Храмовник, похищающий Ревекку"; оба произведения были
расхвалены не только в "Пэл-Мэл", но и в других газетах. Но  его  как-то  не
занимали похвалы в печати. Он был даже  слегка  удивлен,  когда  комиссионер
купил у него Рыцаря с Ревеккой. Юноша приходил к нам исполненный  меланхолии
и таким же возвращался к себе. Он был  признателен  Лоре  за  ее  доброту  и
сочувствие. И все же главным его прибежищем оставалась мастерская Джей Джея;
здесь он поставил свой мольберт и, работая рядом с другом, наверное, поверял
свои печали его сострадательному сердцу.
     Семейство сэра Барнса Ньюкома покинуло на  зиму  Лондон.  Его  матушка,
братья, сестры и супруга е обоими детьми отправились на Рождество в  Ньюком.
Недель через шесть после свидания с дядюшкой Этель прислала  ему  веселое  и
ласковое письмо. Они играли спектакли в имении,  где  гостят  с  леди  Кьго.
Капитан Крэкторн великолепно исполнил Джеремию Диддлера в "Чужом кармане", а
лорд Фаринтош самым жалким образом провалился в роли  Фусбоса  в  "Bombastes
Furioso". Сама  же  мисс  Этель  весьма  отличилась  в  обеих  этих  смешных
комедиях. "Вот если бы Клайв нарисовал меня в образе мисс Пленуэйз! - писала
она. - Я выпустила пудреные букли, разрисовала все лицо морщинками, всячески
подражала старой леди Гриффон и выглядела, по крайней мере, на шестьдесят".
     В ответ на милое послание своей очаровательной племянницы Томас  Ньюком
тоже послал ей письмо. Клайв, писал он, почел бы  за  счастье  рисовать  ее,
одну ее всю жизнь до самой смерти. И еще он ручается, что сын будет  так  же
восхищаться ею в шестьдесят, как сейчас,  когда  ей  на  сорок  лет  меньше.
Однако, решив не изменять принятой линии поведения, полковник  отдал  письмо
сэру Барнсу, прося, чтобы тот передал его сестре. Сэр Барнс  взял  письмо  и
обещал отправить его. Свидания баронета  с  дядей  были  весьма  краткими  и
прохладными с той поры, как  он  позволил  себе  небольшую  ложь  касательно
пребывания старой леди Кью в Лондоне, о чем сразу  же  позабыл,  однако  наш
добрый полковник никак не мог простить ее  племяннику.  Раз  или  два  Барнс
приглашал дядюшку к обеду, но  Томас  Ньюком  был  всегда  занят.  Барнс  не
задумывался о причине этих отказов. У лондонского жителя,  банкира  и  члена
парламента, тысяча всяких забот и слишком мало времени,  чтобы  ломать  себе
голову над тем,  почему  кто-то  вдруг  отказался  с  ним  пообедать.  Барнс
продолжал самым приветливым образом улыбаться  при  встрече  с  полковником,
жать ему руку, поздравлять его с последними вестями из Индии, не  подозревая
о том, с каким презрением и недоверием относится  к  нему  дядюшка.  "Старик
тревожится по поводу сердечных дел своего  юнца,  наверно,  -  говорил  себе
баронет. - Ничего, пройдет время, и мы успокоим его на  этот  счет".  Барнс,
без сомнения, полагал, что ведет дело весьма хитро и тактично.
     Как раз в  то  время  я  услышал  от  доблестного  Крэкторпа  кое-какие
новости, которые немало встревожили меня, поскольку я  желал  счастья  моему
юному другу.
     -  Наш  приятель,  маляр,  ходит  к  нам   в   Найтсбриджские   казармы
(благородная Зеленая лейб-гвардия стояла тогда в этом предместье) - и всякий
раз принимается расспрашивать меня про свою belle cousine {Прекрасную кузину
(франц.).}. А мне не хочется выкладывать ему все начистоту, ну  ей-богу,  не
хочется. Только, по-моему, ему больше не на что надеяться. Эти  спектакли  в
Фоллоуфилд совсем доканали Фаринтоша. Он только и говорил про  мисс  Ньюком,
когда мы с ним возвращались с охоты. Он назвал лжецом Фрэнка  Подпивалла  за
то, что тот рассказал одну историю, слышанную им от своего слуги -  а  слуга
слышал ее от горничной мисс Ньюком  -  про...  какую-то  совместную  поездку
кузенов в Брайтон. - Здесь мистер Крэкторп весело  ухмыльнулся.  -  Ф