е терпим больших убытков. Его пользует Хоуэлл, с  тех  пор
как они разругались с Вайдлером.
     - Постойте,  не  иначе  вышла  ошибка!  -  вмешивается  мистер  Тэплоу,
покуривавший в своем кресле. - Эта записка, должно быть, для той особы,  что
занимает большой номер. Принц, когда прошлый раз был здесь,  разговаривал  с
ним и звал его Джеком. Хорошенькое же дело, скажу я вам: записка  вскрыта  и
все такое прочее. А что, Джон, джентльмен в большом номере  уже  лег  спать?
Снеси-ка ему эту записку.
     Джон, ничего не ведавший о записке и ее содержании, ибо он  только  что
вошел в комнату с ужином для  мистера  Поттса,  понес  записку  в  указанный
номер, откуда тут же вернулся к хозяину с перепуганным  видом.  Он  объявил,
что постоялец из большого номера - страсть какой сердитый. Он чуть  было  не
придушил Джона, когда прочел записку - ну сами посудите, приятно, что  ли?..
Когда же Джон высказал предположение, что письмо,  наверное,  вскрыл  мистер
Хэррис в распивочной - ну, наш Джек Хэррис, - господин принялся так  кричать
и браниться - жуткое дело!
     - Поттс, - сказал Тэплоу в припадке откровенности, находившей на  него,
когда он чрезмерно угощался своим бренди с  содовой,  -  уж  поверьте  моему
слову: этот господин такой же Хэррис, как и я сам. Я  отдавал  его  белье  в
стирку - гляжу, на двух носовых платках метка "X" и корона.
     На следующий день мы  прибыли  в  Ньюком,  надеясь,  что  лорд  Хайгет,
предупрежденный нами, уже покинул город. Однако нас ждало разочарование.  Он
разгуливал перед гостиницей, где, кроме нас, его могли видеть сотни людей.
     Мы зашли к нему в номер и здесь попеняли ему за появление на улице, где
Барнс Ньюком и любой из прохожих могли узнать его. Тут-то он и рассказал нам
о вчерашней неудаче с запиской.
     - Теперь уже поздно уезжать - время упущено;  этому  подлецу  известно,
что я здесь. Если я уеду, он объявит, что я испугался его и сбежал. Ох,  как
бы мне хотелось, чтобы он пришел сюда и застал меня здесь! - И он разразился
свирепым хохотом.
     - А лучше было бы сбежать, - грустно заметил один из нас.
     - Пенденнис,  -  сказал  он,  и  в  голосе  его  послышалась  необычная
нежность, - ваша супруга - добрая душа. Да благословит ее бог! И  пусть  бог
воздаст ей за все, что она сказала и сделала и сделала бы еще, не помешай ей
этот подлец. Ведь у бедняжки, знаете ли, нет ни единого друга на  свете,  ни
единого, не считая меня и той девушки, которую  они  продают  Фаринтошу,  да
только что она может?! Он разогнал ее друзей; все теперь против  нее.  И  уж
конечно, родственники; эти не упустят случая толкнуть несчастного,  если  он
оступился. Бедная женщина! Маменька, которая продала ее, приходит  и  читает
ей нотации: жена лорда Кью дерет перед ней нос и осуждает ее. А Кочетт, тот,
видите ли, высоко взлетел; он теперь женат, проживает в Шантеклере и требует
от сестры, чтобы она избегала меня, коли дорожит его  дружбой.  Если  хотите
знать, ей только и была защитой эта  карга  с  клюкой,  старая  ведьма  Кью,
которую они схоронили четыре месяца назад, после того, как  забрали  все  ее
денежки для своей красавицы. Старуха не давала ее в  обиду,  да  благословит
небо эту старую ведьму! Где она сейчас ни есть, а  доброе  слово  ей  не  во
вред, ха-ха! - Смех его было жутко слушать.
     - Зачем я явился? - продолжал он в ответ на наши невеселые расспросы. -
Зачем явился, говорите? Да затем,  что  ей  было  очень  тяжко  и  она  меня
позвала. Будь я даже на краю света, а она  скажи:  "Джек,  приди!"  -  я  бы
пришел.
     - Ну, а если бы она попросила вас уйти? - спросили его друзья.
     - Я бы ушел. Я ведь и ушел. Да если б она велела мне кинуться  в  море,
думаете, я бы отказался? Я-то ушел, а он, знаете, что делает, когда остается
с ней вдвоем? Бьет ее. Бьет эту бедняжечку! Сам признавался. Она уже убегала
от него и пряталась у старухи, что померла. Может, он и сейчас  ее  бьет.  И
зачем я только подавал ему руку! Ведь такое унижение, правда? Но она велела;
а я, кабы она того потребовала, стал бы чистить ему сапоги, будь я  проклят!
Он, видите ли, желает держать мои деньги в своем окаянном банке, а  так  как
он знает, что может полагаться  на  ее  и  на  мою  честь,  то  предпочитает
подавать мне руку - мне, которого ненавидит пуще тысячи чертей,  и  не  зря!
Неужели на земле нет такого места, где бы мы с  ним  могли  встретиться  как
положено мужчинам и покончить с этим делом! Пусть я даже получу пулю в  лоб,
не велика беда, ей-богу! Я сам близок к тому, чтобы застрелиться, Пенденнис.
Вам этого не понять, виконт!
     - Конечно, - сказал Флорак, пожимая плечами. -  Мне  так  же  непонятна
мысль о самоубийстве, как и о бегстве в почтовой карете.  Что  поделаешь?  Я
еще недостаточно англизирован, мой друг. В нашей стране тоже заключают браки
по расчету, черт возьми, ну и всякое бывает,  однако  -  никакого  скандала!
Задумав перенять наши обычаи, вы остановились на полпути, мой друг! Vous  ne
me comprenez pas non plus, mon pauvre Jack! {Вы ведь тоже меня не понимаете,
мой бедный Джек! (франц.).}
     - По-моему, есть еще один выход,  -  проговорил  третий  участник  этой
сцены. - Пусть лорд Хайгет переселится в Розбери под своим настоящим  именем
и не станет больше изображать из себя мистера Хэрриса. Если сэр Барнс Ньюком
пожелает встретиться с вами, он легко вас там сыщет.  Если  же  вы  захотите
уехать (а так-то бы лучше, и бог в помощь!), то можете преспокойно отбыть  и
притом - под своим собственным именем.
     - Parbleu, c'est ca! {А верно, черт  возьми!  (франц.).}  -  восклицает
Флорак. - Он говорит, как пишет, этот романист!
     По чести говоря, мне хотелось устроить так, чтобы одна  добрая  женщина
могла поговорить с ним и смягчить его мужественное, чуждое лжи  сердце,  где
сейчас шла страшная борьба между добром и злом.
     - Итак, едем! Пусть подают коляску! Джек, дружище, ты едешь с  нами!  -
кричит Флорак. - Мадам Пенденнис, этот  ангел,  эта  прелестнейшая  квакерша
будет наставлять тебя  своим  нежным  голоском,  мой  друг.  А  супруга  моя
обласкает тебя, как  родная  мать,  а  вернее  сказать  -  бабушка.  Ступай,
укладывай вещи!
     Лорд Хайгет казался вполне успокоенным и умиротворенным. Он  пожал  нам
руки  и  объявил,  что  никогда,  никогда  не  забудет  нашей   доброты.   В
действительности  наши  уговоры  заняли  куда  больше  времени,  чем   могло
показаться читателю; но вот наконец Хайгет дал обещание приехать  в  Розбери
нынче вечером - сейчас он не поедет с нами, нет-нет,  спасибо;  у  него  еще
осталось одно дело: надо написать несколько писем. Когда он с этим покончит,
то не заставит себя ждать и к обеду прибудет в поместье.


        ^TГлава LVIII^U
     Еще одна несчастная

     Но судьбе не угодно было, чтобы осуществился план, придуманный друзьями
лорда Хайгета во благо и спасение леди Клары. Джек  захотел  непременно  еще
раз повидаться с несчастной женщиной, и эта встреча  решила  их  злополучную
участь. Наутро после приезда Барнс Ньюком получил известие, что лорд  Хайгет
живет по соседству под чужим именем и его не  раз  видели  в  обществе  леди
Клары. Отправляясь  на  свидание,  она,  вероятно,  думала,  что  через  час
вернется. Она не простилась с детьми, покидая  свой  дом,  не  собиралась  в
дорогу, а напротив, готовилась к приему родственников, которые, по словам ее
мужа, намеревались вскорости прибыть. Ждали Этель, леди Анну и  кое-кого  из
детей.  Следом  должны  были  пожаловать  маменька  лорда  Фаринтоша  и  его
сестрицы.  Предстоял  съезд  двух  семейств,  собиравшихся   породниться   в
ближайшем будущем. Выслушав все распоряжения  мужа,  леди  Клара  промолвила
"да",  машинально  поднялась  с  места,  чтобы  исполнить  его   желания   и
приготовить дом для приема гостей; дрожащим голосом она отдавала  приказания
своей экономке, а тем временем муж отпускал по ее  адресу  разные  колкости.
Малышей в тот день рано уложили спать, еще до приезда сэра Барнса. Ему  и  в
голову не пришло пойти взглянуть на спящих детей,  не  сделала  этого  и  их
мать. Когда бедные малютки покидали с няньками ее комнату, она и  думать  не
думала, что видит их в последний раз. Быть может, если бы она пришла  в  тот
вечер к их кроваткам, если бы, горестная и смятенная душа, постояла  бы  она
здесь, поразмыслила, помолилась, ее судьба  наутро,  пожалуй,  сложилась  бы
иначе, и добро одержало бы верх в своей схватке со злом. Но ей не была  дана
эта минута раздумья. Явился ее муж и приветствовал  ее,  по  своему  обычаю,
насмешками, сарказмами и грубыми оскорблениями. Впоследствии  он  так  и  не
решился вызвать кого-нибудь в свидетели своего обращения с женой, ибо многие
из них охотно рассказали бы о его жестокости и ее страхе.  В  тот  последний
вечер горничная  леди  Клары,  деревенская  девушка  из  поместья  ее  отца,
присутствовавшая при очередной семейной сцене, объявила  сэру  Барнсу,  что,
пусть ее барыня и согласна сносить его выходки,  она-то  не  согласна  и  не
желает больше жить в доме у этакого супостата. Вмешательство девушки едва ли
облегчило участь ее хозяйки. Свою последнюю ночь под одной крышей с мужем  и
детьми несчастная леди Клара, брошенная всеми, кроме этой  бедной  уволенной
служанки, провела в слезах и рыданиях, а потом - в горестном забытьи.  Когда
леди Клара, приняв снотворное, уснула,  горничная  спустилась  в  людскую  и
выложила там все, что знала про хозяйские обиды, так что наутро,  когда  сэр
Барнс, окруженный портретами своих величавых предков, сидел за  завтраком  в
фамильном зале этого счастливого дома, с полдюжины  слуг  пришло  просить  у
него расчета.
     Бунт прислуги, разумеется, не улучшил настроения  хозяина,  а  утренняя
почта принесла Барнсу новости, еще усилившие его ярость. Из Ньюкома  от  его
поверенного в делах прибыл нарочный с письмом, по прочтении которого баронет
вскочил, так неистово ругаясь, что перепугал прислуживавшего ему лакея, и  с
письмом в руках ринулся в гостиную леди Клары. Ее милость уже встала. Обычно
в первое утро после приезда в Ньюком сэр Барнс  завтракал  довольно  поздно.
Ему надо было сначала проверить счета управляющего, поглядеть,  все  ли  как
следует в парке и  на  полях,  выбранить  садовников,  разругать  конюхов  и
псарей, наорать на лесничего за то, что тот недостаточно или слишком  сильно
вырубил лес, отчитать бедных поденщиков, подметавших палый лист,  и  сделать
еще кое-что в том же духе. Итак, леди Клара была уже на ногах и одета, когда
муж ворвался к ней в комнату, расположенную, как говорилось, в  конце  дома,
позади анфилады парадных залов.
     Один из недовольных слуг слышал его крики и проклятья,  а  затем  вопли
леди Клары, после чего сэр Барнс Ньюком выбежал из комнаты, запер  дверь  на
замок, спрятал ключ  в  карман  и  тут-то  налетел  на  бунтовщика  Джеймса,
которого тоже облил грубой бранью.
     - Кляните свою жену, коли вам охота,  а  меня  не  трожьте,  сэр  Барнс
Ньюком! - сказал бунтовщик Джеймс и оттолкнул руку  замахнувшегося  на  него
баронета, коего значительно превосходил силой. Слуга этот и еще та горничная
последовали за своей госпожой в ее печальное и вынужденное путешествие.  Они
были с ней неизменно почтительны и так и  не  согласились  признать,  что  в
поведении их хозяйки было нечто предосудительное. Когда впоследствии адвокат
Барнса пытался опровергнуть их показаний, они дали ему  хороший  отпор,  чем
немало навредили истцу. Всякому терпению приходит конец,  и  Барнс  сам  был
виновен в происшедших событиях, о которых спустя несколько часов  мы  узнали
из Ньюкома, где об этом все только и говорили.
     Возвращаясь в Розбери и  ничего  не  подозревая  о  случившемся,  мы  с
Флораком повстречали Барнса, только что выехавшего верхом  из  ворот  своего
парка и направлявшегося в город. Принц де  Монконтур,  сидевший  на  козлах,
любезно приветствовал баронета, но тот хмуро кивнул нам  я  проехал  мимо  в
сопровождении своего грума.
     - А вид-то у этого малого не слишком  приятный.  Из  бледного  он  стал
серым, - заметил Флорак, когда наш знакомец проследовал дальше.  -  Надеюсь,
они не встретятся, не то - быть беде!
     "Для Барнса", -  мысленно  добавил  его  спутник,  который  еще  помнил
маленькое происшествие между Барнсом и его дядюшкой и кузеном, а также знал,
что лорд Хайгет умеет за себя постоять.
     Спустя полчаса после этого замечания, брошенного  Флораком,  сэр  Барнс
все же повстречался с Хайгетом - на городской площади, через четыре дома  от
"Королевского Герба", где по соседству жил поверенный в  делах  сэра  Барнса
Ньюкома; здесь-то и прогуливался мистер  Хэррис,  как  он  себя  величал,  в
ожидании заказанной им коляски, которая должна была вот-вот выехать из ворот
гостиницы. Когда сэр Барнс ехал по городу, многие жители  подносили  руку  к
шляпе, хотя и недолюбливали его, а он, в свою очередь, кланялся и  улыбался,
пока вдруг не увидел Белсайза.
     Барнс отпрянул назад, так что лошадь поневоле попятилась на панель, и в
эту секунду, то ли в припадке гнева,  то  ли  случайно,  от  нервной  дрожи,
баронет, глядя на лорда Хайгета, взмахнул в воздухе хлыстом.
     - Трусливый негодяй! - вскричал его недруг, кинувшись к нему. -  Я  как
раз собрался в Ньюком-парк.
     - Как вы смеете, сэр!..  -  завопил  сэр  Барнс,  все  еще  не  опуская
злосчастный хлыст. - Как смеете...
     - Смею, говоришь?.. Ах ты, мерзавец!.. Уж не этой ли  палкой  ты  бьешь
жену, негодяй? - И Белсайз сгреб его в охапку и  швырнул  на  мостовую.  Сэр
Барнс испустил громкий вопль,  лошадь  взвилась  на  дыбы  и,  почуяв  волю,
понеслась по улице,  звонко  стуча  копытами;  вокруг  сэра  Барнса  в  одно
мгновенье собралась толпа.
     Как раз в  эту  минуту  подъехала  коляска,  заказанная  Белсайзом.  Он
растолкал толпу и прошел к экипажу; среди кричащих, напирающих, отступающих,
грозящих и увещевающих зрителей находился и перепуганный  до  смерти  мистер
Тэплоу.
     - Я лорд Хайгет, - во всеуслышание объявил соперник Барнса. - Передайте
сэру Барнсу Ньюкому,  что  я  извещу  его,  где  меня  искать,  если  я  ему
понадоблюсь. - И, вскочив в коляску, велел кучеру ехать "опять туда же!".
     Можете себе представить, какая после  этого  происшествия  поднялась  в
городе кутерьма, какие были  собрания  по  трактирам,  диспуты  в  конторах,
пререкания на фабрике, статьи в местных газетах, ажиотаж  среди  стряпчих  и
врачей. Люди собирались в "Королевском Гербе" и стояли  толпами  возле  дома
стряпчего Спирса, куда был доставлен сэр Барнс. Напрасно полисмен просил  их
разойтись: ушедших сменяли  новые  зеваки.  Назавтра,  когда  Барнс  Ньюком,
который, как выяснилось, пострадал не слишком сильно, собрался домой, к окну
его кареты подошел какой-то фабричный и, погрозив ему кулаком и выругавшись,
сказал:
     - Поделом тебе, мерзавец!
     Это был тот самый человек, чью возлюбленную некогда соблазнил и  бросил
наш Дон Жуан (кто же на фабрике не знал про его обиды) и  чей  голос  теперь
громче всех звучал в хоре ненавистников сэра Барнса Ньюкома.
     Матушка Барнса и его сестрица Этель прибыли  в  поместье  незадолго  до
возвращения хозяина. В доме царило смятение. Леди Анна и мисс  Ньюком  вышли
ему навстречу с бледными лицами. Он смеясь заверил их, что беспокоиться не о
чем, - ушиб был и вправду пустяковый: лекарь отворил ему кровь,  потому  что
падение с лошади его слегка оглушило, но никакой опасности  нет.  Однако  их
бледные и встревоженные лица не прояснились. Что же такое  стряслось?  Среди
бела дня, в сопровождении горничной, леди Клара покинула дом своего мужа и в
тот же вечер ему было передано письмо лорда Хайгета, в котором  тот  извещал
сэра Барнса Ньюкома, что леди Клара  Пуллярд,  будучи  не  в  силах  сносить
тиранию супруга, оставила его жилище; что сам лорд Хайгет намерен  в  скором
времени покинуть пределы Англии, но  пробудет  здесь  достаточно  долго  для
того, чтобы дать возможность сэру Барнсу Ньюкому встретиться с ним, если тот
пожелает; далее сообщалось имя одного из друзей лорда Хайгета  (его  бывшего
полкового товарища), каковой уполномочен принимать письма для его милости  и
вести за него необходимые переговоры.
     Продолжение печальной истории леди Клары Пуллярд можно узнать из отчета
о дебатах, происходивших в палате лордов. Прения по  поводу  бракоразводного
процесса баронета Ньюкома заполнили соответствующее число газетных столбцов,
особенно же воскресных выпусков.  Свидетелей  допрашивали  ученые  адвокаты,
обязанностью, а вернее, забавой коих  было  копаться  в  подобных  делах,  и
семейная жизнь Барнса Ньюкома, разумеется, в целях укрепления  правосудия  и
нравственности,  стала  достоянием  всех  его  соотечественников.  Ах,   как
красноречиво  адвокат  Роланд   защищал   интересы   британских   мужей   на
предварительном заседании Суда Королевской Скамьи! С каким пафосом живописал
он райскую семейную жизнь,  невинных  малюток,  лепечущих  подле  счастливых
родителей; змея-искусителя, вползшего в этот Эдем в Белгрэйвии;  несчастного
покинутого супруга, одиноко сидящего у  поруганного  очага  и  взывающего  к
родине о возмездии! Во время сей благородной речи  Роланд  не  раз  проливал
слезы. Понесенный его клиентом ущерб он оценивал  в  двадцать  тысяч  фунтов
стерлингов  и  ни  шиллингом  меньше.  Присяжные  были  глубоко  растроганы.
Вечерние газеты напечатали речь Роланда полностью,  сопроводив  ее  от  себя
остроумными колкостями по адресу аристократии.  А  ведущая  утренняя  газета
"Дэй" вышла  назавтра  с  передовой,  в  которой  бичевались  обе  тяжущиеся
стороны, а также соответствующие гражданские установления. Бесславие  знати,
угроза для монархии (с ссылкой на известный прецедент  Кандавла  и  Гигеса),
чудовищность преступления и несообразность наказания, -  все  это  послужило
темой для грозной передовицы газеты "Дэй".
     Однако когда на следующем заседании адвокату  Роланду  было  предложено
выставить свидетелей столь  патетически  описанного  им  семейного  счастья,
таковых у него не нашлось.
     Теперь настал черед адвоката Оливера, защитника ответчицы.  Как  муж  и
отец семейства, мистер Оливер не пытался оправдать поступок своей несчастной
клиентки, но если возможно сыскать ему оправдание,  то  оно,  несомненно,  в
действиях истца, чью жестокость и пренебрежение к  жене  готовы  подтвердить
здесь два десятка свидетелей,  -  пренебрежение  до  того  оскорбительное  и
жестокость до того постоянную, что приходится лишь диву даваться, как  никто
не отсоветовал истцу выносить дело на рассмотрение суда и предавать  огласке
все его унизительные подробности. Еще в день этой злосчастной свадьбы другая
жертва истца пыталась помешать бракосочетанию, но, увы, тщетно точно так же,
как теперь оказались тщетными протесты адвоката Роланда против обнародования
этого прискорбного факта; оскорбленная и покинутая женщина  жалобно  умоляла
невесту от себя и от имени своих брошенных и  голодных  детей  остановиться,
пока есть время, а жениха -  взглянуть  на  бедных  малюток,  обязанных  ему
жизнью. Почему же никто из друзей леди Клары не прислушался к этим воплям? В
таких и подобных схватках целый день шел  бой  между  господами  Роландом  и
Оливером. Многие свидетели были выведены из строя или сражены насмерть. Мало
кто уцелел в этой битве, кроме двух главных воителей, - адвокатов Роланда  и
Оливера.  Вся  страна,  привлеченная  этим  процессом,  узнала  неприглядную
историю не только о грехах Барнса и Хайгета,  но  также  о  провинностях  их
подкупных лакеев и интриганок  горничных.  Судья  мистер  Сойер  пространной
речью напутствовал присяжных - все они были люди почтенные и отцы  семейств.
Разумеется, они взвалили всю вину на лорда  Хайгета,  а  оскорбленного  мужа
утешили  возмещением  огромной  суммы   убытков   и   даровали   ему   право
ходатайствовать о  полном  расторжении  уз,  некогда  благословленных  самим
епископом в