лощади  города
Ньюкома, прямо против "Королевского Герба", где, как  мы  знаем,  находилась
штаб-квартира полковника Ньюкома, этого поборника широких  реформ.  Огромные
синие с желтым флаги  развевались  во  всех  окнах  "Королевского  Герба"  и
украшали  собой  балкон,  с  которого  полковник  и  его  сторонники  обычно
обращались с речами к толпе. Одетые в синее с желтым  музыканты  маршировали
по городу и оглашали его  своими  мелодическими  упражнениями.  Иногда  этот
оркестр встречал на своем пути другой, украшенный синими кокардами и бантами
в цвет ливрей сэра Барнса Ньюкома, и уж тут, разумеется, у них не было ладу.
Трубачи тузили друг дружку своими  инструментами.  Воинственные  барабанщики
выбивали дробь на голове противника. В схватку ввязывались уличные мальчишки
и бродяги и, сражаясь, кто за тех, кто за этих, проявляли при сем редкостный
пыл. Так что полковнику среди прочих расходов по выборам  пришлось  выложить
немалую сумму за побитую медь.
     Впоследствии Ф. Б. любил рассказывать об этой славной войне, в  которой
он играл весьма  деятельную  роль.  Так  он  был  убежден,  что  именно  его
красноречие привело на сторону полковника многих колеблющихся избирателей  и
отторгло от Барнса Ньюкома целую толпу его одураченных приверженцев. Голос у
Бейхема был действительно громовый,  и  когда  он  ораторствовал  с  балкона
"Королевского Герба", то заглушал рев толпы,  грохот  литавр  и  пение  труб
вражеского оркестра. Он мог говорить  без  устали  и  смело  выступал  перед
множеством людей. Ф. Б. был популярен, как никто. Когда он прикладывал  руку
к своей мощной груди,  приветно,  размахивал  снятой  с  головы  шляпой  или
прижимал  к  сердцу  сине-желтый  бант,  толпа  принималась  вопить:   "Ура!
Слушайте, слушайте! Браво! Да здравствует Бейхем!"
     - Они меня просто носили на руках, - рассказывал Ф. Б. - Будь только  у
меня деньги и положение, я бы в любой день прошел от Ньюкома в парламент.
     Боюсь, что в ходе этой предвыборной кампании мистер Бейхем  прибегал  к
средствам, которые его патрон никогда бы не одобрил, и  пользовался  помощью
людей, альянс  с  которыми  никому  не  делал  чести.  Чья  рука,  например,
запустила картошкой в нос сэру Барнсу Ньюкому, баронету,  когда  тот  держал
речь к избирателям с балкона "Косули"? А как  получалось,  что  всякий  раз,
едва только сэр  Барнс  или  его  сторонники  открывали  рот,  под  балконом
поднимался такой рев и визг, что ни слова было не разобрать  из  речей  этих
менее горластых ораторов. А кто побил все окна  на  фасаде  "Косули"?  Томас
Ньюком был до глубины души возмущен  этими  недостойными  акциями.  Однажды,
когда сэр Барнс и его свита с трудом  пробирались  через  рыночную  площадь,
теснимые нахальной толпой, толкавшей их и улюлюкавшей, полковник собственной
персоной  предпринял  стремительную  вылазку  из  "Королевского  Герба"   во
всеоружии своей бамбуковой трости; он отбил сэра Барнса и его  приспешников'
у толпы и обратился к ней с благородной  речью,  воздействуя  на  дебоширов,
помимо бамбуковой трости, еще и словами о чести британцев и позорном для них
поведении. Толпа прокричала "ура!" Старине Тому, как его звали в Ньюкоме,  и
пропустила сэра Барнса, который тут же шмыгнул  обратно  в  свою  гостиницу,
весь бледный и дрожащий; потом он  не  раз  повторял,  что  старый  солдафон
нарочно подстроил ему засаду, а сам притворился спасителем.
     - А еще как-то, сэр, -  рассказывал  Ф.  Б.,  -  клевреты  сэра  Барнса
Ньюкома собрали разных отщепенцев - ну сброд да и только! - пошли  приступом
на "Королевский Герб" и враз выбили там  все  стекла,  этак  на  сто  фунтов
стерлингов, не считая еще того, что у золоченого единорога отлетела  голова,
а у британского льва хвост. Видели бы вы нашего  полковника  во  время  этой
акции - какое хладнокровие, какая храбрость! Стоял, сэр, без шляпы  с  гордо
поднятой головой и говорил, знаете ли, куда лучше под огнем неприятеля,  чем
в обычное мирное время. Сказать по чести, старик не больно  речист:  мекает,
запинается, повторяет одно и то же! Нет у него дара красноречия, как у иных!
Вы бы послушали, Пенденнис, какую речь я произнес в четверг в ратуше, сэр, -
вот это была речь! Поттс, он завистник, он всегда искажает мои выступления.
     Несмотря на всю почтительность Барнса к  священникам,  на  его  даровую
похлебку  и   фланелевые   одеяла   для   неимущих,   на   его   собственные
прочувствованные лекции и усердное посещение чужих проповедей,  незадачливый
баронет утратил поддержку религиозных кругов Ньюкома: посетители молитвенных
домов вкупе с их пастырями отвернулись  от  него.  Слишком  уж  тяжелы  были
выдвигаемые против него  обвинения:  его  недруг  фабричный  не  унимался  и
обличал его повсюду на редкость ловко и яростно. Все обитатели  Ньюкома,  от
мала до велика, знали про грех, совершенный баронетом в юности. Прохожие  на
улицах во все горло распевали непристойные куплеты о проступке сэра Барнса и
постигшей его каре. Сектантские проповедники совестились  подавать  за  него
голоса; а те немногие, кто, поверив  в  искренность  его  раскаяния,  пришли
голосовать  за  него,  были  освистаны  толпой  и  с   позором   бежали   от
избирательных  урн.  Иные  из  возможных  союзников  Барнса  вынуждены  были
уступить благопристойности и общественному мнению и поддержали полковника.
     Изгнанный из всех  публичных  мест,  где  его  противники  выступали  с
обращениями к свободным и независимым избирателям Ньюкома, затравленный  сэр
Барнс пригласил своих друзей и сторонников в лекционный зал Атенеума, где он
некогда уже демонстрировал свои ораторские способности. Хотя вход был только
по билетам, народ проник и туда, и Немезида в лице  неукротимого  фабричного
предстала глазам испуганного сэра Барнса  и  его  растерянных  сподвижников.
Этот малый встал с места и пустился разоблачать побледневшего  баронета.  Он
воевал за  правду  и,  сказать  по  чести,  много  превосходил  красноречием
банкира,  поскольку  неустанно  выступал   среди   своей   рабочей   братии,
обсуждавшей вопросы политики, а также маневры политических  деятелей  с  тем
неослабным интересом, пылом и азартом, какого не подметишь в так  называемом
высшем обществе.  Фабричный  и  те,  кто  был  с  ним,  мгновенно  заставили
смолкнуть приверженцев сэра Барнса, поднявших было  крик:  "Вон  его!  Вон!"
Нет, провозгласил борец за правду - он будет говорить во имя справедливости,
и если среди присутствующих есть отцы семейств, любящие  мужья  и  родители,
никто не посмеет заткнуть ему рот. Или, может, они недостаточно любят  своих
жен и детей, что  не  стыдились  посылать  от  себя  в  парламент  подобного
человека? Однако полного  триумфа  он  достиг  тогда,  когда,  прервав  свои
рассуждения о  жестокости  Барнса  и  его  родительском  бессердечии,  вдруг
вопросил: "Так где они, дети Барнса?!" - и  тут  же  вытолкнул  вперед  двух
ребятишек, повергнув тем  в  изумление  всех  поборников  Барнса,  а  самого
преступного баронета - почти в полуобморочное состояние.
     - Полюбуйтесь на них! - кричит фабричный. - Они чуть ли  не  в  рубище,
терпят нужду и голод. А теперь сравните их с другими его детьми  -  с  теми,
разодетыми в шелк и батист, что  разъезжают  в  золоченых  каретах,  обдавая
грязью нас, простых смертных, бредущих по улице. Эти пусть дохнут с голоду и
прозябают в невежестве, а у тех есть все, что душе угодно. Да и  чего  могла
ждать простая работница от столь высокородного, безупречного и  воспитанного
господина, как сэр Барнс Ньюком,  баронет?  Лишь  того,  что  ее  соблазнят,
обманут, бросят помирать с голоду! Его милость натешился ею, и теперь ее  за
ненадобностью вышвырнули на улицу: пусть себе там погибает, а детишки просят
подаяния в сточной канаве!
     - Это бесстыдный обман!.. - с трудом произносит сэр Барнс. - Это  не...
не те дети!..
     Фабричный разразился горьким смехом.
     - Да, - произнес он, - это не его дети, что верно, то верно, уважаемые.
Это сын и дочка Тома Мартина - пара хороших бездельников. А  поначалу-то  он
все-таки подумал, что это его дети. Вот как он их знает! Да он и не видел их
незнамо сколько лет! Он бы их бросил помирать с голоду вместе с матерью - он
так и хотел поступить, да только  стыда  убоялся.  Старик-то,  его  батюшка,
назначил ребятам содержание, ну он и не посмел отнять его у них. Так  неужто
же, почтенные граждане Ньюкома, вы захотите, чтоб этот  человек  представлял
вас в парламенте?
     Тут  толпа  завопила:  "Нет!"  -  и  Барнс  со   своими   посрамленными
помощниками поспешили покинуть собрание. Не  удивительно,  что  после  этого
сектантские проповедники убоялись подавать за него голос.
     А какой незабываемый  живописный  спектакль  устроил  для  прославления
полковника Ньюкома его предприимчивый и верный адъютант, Ф. В.! В самый день
выборов, когда на рыночную площадь стали съезжаться  повозки,  переполненные
избирателями, глазам прибывших предстало чуть поодаль от  палаток  с  урнами
разукрашенное лентами ландо, в котором восседал  Фредерик  Бейхем,  эсквайр,
тоже щедро убранный синими и желтыми бантами, а возле него дряхлая  старушка
со служанкой - обе декорированные тем же манером. То была старенькая  миссис
Мейсон, восхищенная  солнечным  днем  и  поездкой  в  экипаже,  но  вряд  ли
понимавшая, отчего вся эта кутерьма, а рядом с ней Кассия,  счастливая  тем,
что сидит разнаряженная на почетном месте. Тут Ф. Б. поднялся во весь  рост,
снял  шляпу  и  попросил  музыкантов  замолкнуть  -  ведь  стоило  появиться
полковнику или его несравненному адъютанту, мистеру  Бейхему,  как  гремело:
"Вот идет герой с победой!.."; итак, усмирив оркестр и всех собравшихся, наш
Ф. Б., не выходя из ландо, обратился с  пламенной  речью  к  жителям  города
Ньюкома. Темой  ему  послужили  ничего  не  подозревавшая  миссис  Мейсон  и
добродетели полковника, верного святому долгу благодарности.
     - Она была старым другом его  отца.  Старым  другом  деда  сэра  Барнса
Ньюкома. Она прожила больше сорока лет в двух шагах от  имения  сэра  Барнса
Ньюкома. Спрашивается: часто ли он навещал ее? Может  быть,  раз  в  неделю?
Нет. Или раз в месяц? Тоже нет. Тогда раз в год? Нет!!! За всю жизнь  он  ни
разу не переступил порога ее дома. (Громкое улюлюканье  и  крики:  "Позор!")
Никогда не выказал он ей мало-мальского участия. А  полковник,  находясь  не
год и не два в далекой Индии, где он геройски защищал интересы своей  родины
и отличался в боях- при Ассее, при... при Маллигатане и Серингапатаме,  -  в
пылу сражения и в час смертельной опасности, в  страшный  миг  схватки  и  в
радостный день победы, наш славный, мужественный и добрый полковник Ньюком -
да зачем полковник! - скажем прямо:  Старина  Том!..  (Общее  одобрение.)  -
...всегда помнил свою милую няню и старого  друга.  Взгляните  на  ее  шаль,
ребятки! Сдается мне, что полковник захватил ее в конном поединке с  визирем
Тину-Сагиба! (Общее ликование и крики: "Аи да Бейхем!")  А  эта  брошь,  что
украшает нашу милую старушку!.. (Тут он почтительно приложился к  ее  руке.)
Том Ньюком никогда не хвалится своими ратными подвигами - он так же скромен,
как и храбр, - второго такого поискать! А что, если  я  вам  скажу,  что  он
срезал эту брошь с шеи одного индийского раджи? Или, может, у него не хватит
храбрости?  ("Хватит!  "Хватит!"  -  откликается  толпа.)  Что  я  вижу?  Вы
выпрягаете лошадей?  (Его  слушатели  и  впрямь  уже  выводили  из  оглобель
бессловесных животных.) Что ж, я не стану вам мешать. Я этого ждал  от  вас.
Ждал от моих ньюкомцев - я ведь слишком хорошо вас  знаю!  Сидите  спокойно,
сударыня, вам ничто не грозит: они просто  хотят  отвезти  вас  на  руках  в
"Королевский Герб", чтобы вас увидел полковник.
     Толпа действительно двинулась в сторону "Королевского Герба" - то ли  в
стихийном порыве, то ли подстрекаемая ловкими подручными Ф.  Б.,  сновавшими
по площади, сказать не могу, -  и  поволокла  на  себе  ландо  с  тремя  его
седоками. Под - несмолкающее "ура!" экипаж дотащили до здания  "Королевского
Герба", с балконов которого уже свешивались плакаты, сообщавшие об  успешном
ходе выборов. На шум и крики вышел полковник; он сперва с изумлением  взирал
на приближавшуюся процессию,  а  потом,  узнав  Сару  Мейсон,  покраснел  от
смущения и поклонился.
     - Взгляните на него, ребятки! - кричал в восторге Ф.  Б.,  указывая  на
своего патрона. - Взгляните на него, на нашего молодчагу! Ведь какой удалец,
а?! Так кого вы пошлете в парламент - Барнса Ньюкома или Старину Тома?
     Толпа, как и следовало ожидать, дружно крикнула: "Старину Тома!"; и под
эти вопли полковник,  продолжая  краснеть  и  кланяться,  удалился  назад  в
помещение, где заседал его избирательный комитет; музыканты громче  обычного
заиграли "Вот идет герой с  победой...";  бедняга  Басне,  выйдя  на  балкон
стоявшей напротив "Косули",  дабы,  как  того  требовал  ритуал,  показаться
избирателям, был встречен улюлюканьем, не менее громким, чем "ура!" в  честь
его дядюшки; старенькая Мейсон осведомилась, отчего такой шум; а Барнс после
нескольких тщетных попыток объясниться с толпой знаками,  так  и  скрылся  в
недрах "Косули" - со злым лицом, желтым, как репа, которой запустили  ему  в
голову; в ландо снова  впрягли  лошадей,  миссис  Мейсон  была  благополучно
доставлена домой, и день выборов пришел к концу.
     Как уже говорилось, его высочество принц де  Монконтур,  побуждаемый  к
тому личной признательностью, постарался держаться в стороне  от  всей  этой
семейной распри. Однако его  родственники  из  дома  Хиггов,  к  превеликому
удовольствию Флорака,  отдали  свой  второй  голос  за  полковника  Ньюкома,
обеспечив ему тем самым поддержку очень многих  избирателей;  как  известно,
бессменными депутатами города Ньюкома  в  парламенте  продолжают  оставаться
господа Хигг и Бунс. Некогда  Хигги  вели  денежные  дела  с  сэром  Барнсом
Ньюкомом и принимали деятельное участие в его железнодорожной спекуляции, но
теперь они сыскали повод порвать с ним; они до сих пор обвиняют  баронета  в
мошенничестве л рассказывают нескончаемые истории, - впрочем,  мало  до  нас
касающиеся, - о том, какой сэр Барнс хапуга, вымогатель и плут. И вот  Хигги
и  все  их  присные  отступились  от  сэра  Барнса,  коего  поддерживали  на
предыдущих выборах, и проголосовали за полковника,  хотя,  возможно,  многие
высказывания этого джентльмена казались слишком радикальными  столь  трезвым
дельцам.
     Не  имея  точного  представления  о  политических  взглядах  полковника
Ньюкома в начале кампании, я не берусь судить  о  том,  какие  обязательства
пришлось ему взять на себя к концу выборов. Достойного джентльмена  порядком
тяготила необходимость что-то обещать и от чего-то отнекиваться, отвечать на
разные вопросы, сносить чужую фамильярность и обмениваться  рукопожатиями  с
теми, кому, по чести говоря, он вообще бы не подал руки.  Он  был  не  лишен
аристократических привычек и прошел армейскую школу; и хотя он был добрейшим
и  простодушнейшим  из  смертных,  недолюбливал  фамильярность  и  ждал   от
простолюдинов такой же почтительности, какую выказывали ему солдаты. Вся эта
борьба огорчала и расстраивала его;  он  чувствовал,  что  ведет  не  вполне
благовидную игру во имя довольно сомнительной цели, - наверное,  именно  это
нашептывала ему совесть; что он поступается  честью,  применяясь  к  чьим-то
политическим взглядам, снося панибратское обращение и дозволяя своим агентам
заманивать избирателей из низших слоев посулами реформ и сокращения налогов.
     - Я понимал, что совершаю ошибку, - говорил он мне позднее, - только  я
был тогда слишком горд, чтобы признаваться в этом, а вы, ваша милочка жена и
мой сын были правы, что осуждали мою безумную затею.
     И в самом деле, еще не зная, какие это повлечет за  собой  последствия,
мы с Лорой не обрадовались, узнав, что на выборах в родном городе  полковник
Томас Ньюком обошел сэра Барнса Ньюкома.
     Этель с племянниками находилась тогда в Брайтоне.  Она  была  довольна,
как она писала нам, что не жила дома, пока шли выборы. В Брайтоне  пребывали
также мистер и миссис Клайв Ньюком. Раз или два Этель видела миссис Клайв  и
ее малютку. Очень славный карапуз. "Барнс навестил нас, когда все кончилось,
- писала она в своем письме. -  Он  на  чем  свет  стоит  клянет  принца  де
Монконтур, который, по его словам, подговорил вигов голосовать против него и
тем решил исход выборов".


        ^TГлава LXX^U
     Отказ от депутатства

     Мы не станем далее описывать политическую деятельность Томаса  Ньюкома,
его речи против Барнса и  ответные  выступления  баронета.  Так  или  иначе,
племянник был разбит наголову своим доблестным старым дядюшкой.
     В положенный срок "Газета" сообщила, что Томас Ньюком, эсквайр,  избран
одним из депутатов в парламент от  города  Ньюкома;  что  после  банкетов  и
чествований, а также множества речей упомянутый депутат возвратился в Лондон
к своей семье и банкирским обязанностям в Сити.
     Но победа, судя по всему,  мало  радовала  доброго  полковника.  Он  не
признавался в открытую, что не следовало затевать  бесславную  междоусобицу,
исход которой мы только что наблюдали; и все же тайные  сожаления  по  этому
поводу были, возможно, одной из причин его беспокойства. Впрочем,  у  Томаса
Ньюкома были и другие  поводы  для  уныния  и  недовольства,  и  вскоре  они
открылись его домочадцам.
     Можно было заметить (если, конечно, простодушная малютка Рози  способна
была что-либо вокруг себя замечать), что приемы в доме полковника участились
и стали еще более пышными, чем прежде; кокосовая пальма  из  литого  серебра
почти не покидала столовой, и  под  ее  сенью  собиралось  теперь  множество
гостей, которых не видывали здесь прежде. На обедах у полковника можно  было
встретить мистера Шеррика с супругой, причем владелец часовни  леди  Уиттлси
чувствовал себя здесь совсем как дома. В разговорах с хозяином  он  отпускал
шуточки, принимаемые тем с  молчаливой  сдержанностью;  командовал  слугами,
величал дворецкого "Старым штопором"  и  отдавал  приказания  лакею,  обычно
называя его по имени и советуя "пошевеливаться". Полковника  он  порой  звал
просто  "Ньюкомом"  и  шутливо  допытывался,  в  каком  они  нынче  родстве,
поскольку его дочка теперь замужем за дядюшкой Клайва,  шурином  полковника.
Клайв не очень-то интересовался своей новой тетушкой, и  все  же  Шеррик  не
упускал  случая  поделиться  с  ним  каждым  полученным  известием;  так   в
положенный срок он уведомил Клайва, что у него в Богли-Уоллахе  появился  на
свет маленький кузен, коего любящие родители  нарекли  именем  Томас  Ньюком
Ханимен.
     А вскоре бедный Клайв  сделал  потрясающее,  совершенно  сразившее  его
открытие, о котором поведал мне несколько позднее. Однажды, выйдя  вместе  с
отцом из дому, он увидел, как в подвал к ним тащат  корзины,  привезенные  в
фургоне виноторговца. На фургоне стояло: "Шеррик и Кo.  Винная  торговля  на
Уолпол-стрит".
     - Господи помилуй! Неужели вы у него покупаете вино, сэр?!  -  вскричал
Клайв, и в памяти у него встали незабываемые трапезы дядюшки Ханимена.
     Полковник помрачнел, лицо его залилось краской, и он ответил, что - да,
он, действительно, покупает  вино  у  Шеррика,  человека  добросердечного  и
услужливого и, к тому же, теперь их родственника. Узнав от  Клайва  про  это
обстоятельство, я тоже, признаться, сильно встревожился.
     Тут же Клайв со смехом рассказал мне,  что  дома  у  них  была  ужасная
баталия из-за того, как миссис Маккензи вела себя с  супругой  виноторговца.
Полковая дама держалась с этой доброй, безобидной женщиной, хотя и  немножко
парвеню, на редкость высокомерно: она громко болтала,  когда  миссис  Шеррик
пела, - теперь, к сожалению, куда  хуже,  чем  прежде,  -  и  несколько  раз
позволила себе высказаться о  ней  с  крайним  презрением.  В  конце  концов
полк