, - повторяет тот, входя, - шесть  постель,  две  или  три
гостиной. Мы от доктора Бальзама.
     - Это для вас, сэр?  -  спрашивает  маленькая  герцогиня,  взглянув  на
рослого джентльмена.
     - Нет, для мой госпожа, - отвечает тот.
     - Может быть, вы изволите снять шляпу? - замечает  герцогиня,  указывая
маленькой ручкой в  митенке  на  касторовую  шляпу,  которую  этот  "кажись,
иностранец" не потрудился снять.
     Лакей с улыбкой подчиняется.
     - Просим прощения, сударыня, - говорит он. - Так найдется  у  вас  пять
спален, - и он  еще  раз  повторяет  весь  свой  перечень.  Доктор  Бальзам,
лечивший хозяев герра Куна, пользовал также  и  его  самого  и  настоятельно
рекомендовал ему заведение мисс Ханимен.
     - Да, я располагаю нужным вам числом комнат. Вам их покажет служанка. -
И мисс Ханимен величественно отходит к окну, опускается  в  кресло  и  опять
берется за рукоделие.
     Мистер Кун передал этот ответ своей госпоже, и  та,  выйдя  из  кареты,
отправилась  в  сопровождении  Ханны  осматривать  помещение.  Комнаты  были
признаны безукоризненно чистыми, приятными и вполне подходящими,  и  тут  же
было велено втаскивать вещи. Маленького больного, завернутого в  шаль,  внес
наверх преданный мистер Кун - так бережно, словно всю жизнь  только  тому  и
обучался, что нянчить малюток. Из кухни вынырнула сияющая Салли (в то  время
в доме служила прехорошенькая, розовощекая и свеженькая Салли) и развела  по
комнатам барышень,  гувернантку  и  горничных.  Старшая  барышня,  тоненькая
темноволосая девочка лет тринадцати, принялась бегать  по  всему  дому;  она
выскакивала  на  террасу,  разглядывала  картины,  пробовала  фортепьяно   и
смеялась его дребезжащему звуку: фортепьяно принадлежало еще бедняжке Эмме и
было  ей  подарено  к  семнадцатилетию,  за  три  недели  до  ее  побега   с
прапорщиком, - на этажерке рядом по сей  день  лежат  ее  ноты;  преподобный
Чарльз Ханимен нередко, сидя  за  ним,  распевал  церковные  гимны,  и  мисс
Ханимен считала его прекрасным инструментом. Потом девочка кинулась целовать
своего больного братца,  лежавшего  на  диване,  и  продолжала  резвиться  с
неугомонностью, свойственной ее возрасту.
     - Ну и фортепьяно! У него такой  же  надтреснутый  голос,  как  у  мисс
Куигли!
     - Фи, душенька! - замечает  укоризненно  ее  мать,  а  больной  мальчик
весело смеется.
     - А какие смешные картины, мама! "Битва с графом де  Грассом",  "Смерть
генерала Вольфа", а  вот  портрет  какого-то  старенького  офицера  в  синем
мундире, как у нашего дедушки, а это "Брейзноуз колледж, Оксфорд" -  колледж
медноносых. Вот смех-то!
     Название этого колледжа снова рассмешило больного.
     - Верно, у них там у всех медные носы! - сказал он и еще пуще засмеялся
собственной шутке. Смех  бедняжки  перешел  в  кашель,  и  появилась  мамина
дорожная корзина, набитая всякой всячиной,  откуда  была  извлечена  бутылка
сиропа с ярлыком: "Ребенку Э. Ньюкому. Принимать по чайной ложке при тяжелых
приступах кашля".
     - О голубой простор! Ты веселишь и  пленяешь  мой  взор!..  -  выводила
девочка  своим  звонким  голоском  (эта  песенка,  кажется,   тогда   только
появилась). - Жить  здесь  куда  приятней,  чем  сидеть  дома  и  любоваться
мерзкими фабричными трубами! Какой душечка этот доктор Бальзам,  что  послал
нас сюда. До чего милый домик! Здесь у всех хорошее настроение, даже у  мисс
Куигли, мамочка. И комнатка такая хорошенькая, и обивка,  и...  диван  такой
мягкий!.. - И она повалилась на диван. По правде сказать, это роскошное ложе
принадлежало преподобному Чарльзу Ханимену  еще  в  бытность  его  студентом
Оксфорда; оно досталось ему от юного  Дауни  из  Крайстчерч-колледжа,  когда
этого джентльмена выгнали из университета.
     - Внешность нашей хозяйки совсем не отвечает описанию доктора Бальзама,
- заметила мать. - Он говорил, что помнит ее хорошенькой и миниатюрной,  еще
с тех дней, когда учился у ее батюшки.
     - Просто она выросла, - предположила девочка, и с дивана снова раздался
веселый смех: мальчик готов был смеяться любой шутке, удачной или неудачной,
сам ли он ее выдумал или услышал от  домашних  и  знакомых.  Доктор  Бальзам
говорил, что в чувстве юмора - его спасение.
     - Она больше походит на служанку, - продолжает приезжая дама. -  У  нее
грубые руки, и она все время величает меня "мэм". Я страшно  разочарована  в
ней. - И она погрузилась в чтение одного из романов, которые  проворный  Кун
успел разложить на столах вместе со  всякими  рабочими  шкатулками,  резными
чернильницами, альбомами, календарями, флакончиками, футлярами  для  ножниц,
семейными портретами в позолоченных рамках и прочими безделушками.
     Тут в комнату вошла особа, которую принимали за хозяйку  дома,  и  леди
поднялась ей навстречу. Маленький шутник на диване,  обхватив  сестренку  за
шею, шепнул ей на ухо:
     - Ну чем она не хорошенькая девушка, Эт? Я  непременно  напишу  доктору
Бальзаму, что она очень выросла.
     И, не выдержав, рассмеялся так заливисто, что удивленная Ханна только и
могла сказать:
     - Ах ты милый малютка! А когда ему подавать обед, мэм?
     - Благодарю вас, мисс Ханимен, в два часа, -  ответила  леди,  величаво
кивая. - В Лондоне есть один проповедник  по  фамилии  Ханимен.  Он  вам  не
родственник?
     Теперь приезжей даме пришел черед удивляться: лицо рослой женщины так и
расплылось в улыбке, и она промолвила:
     - Господи, да это вы небось про мистера Чарльза, мэм! Ну да, он живет в
Лондоне.
     - Ах, вот как?
     - Извините, мэм, но вы, как видно, принимаете меня за хозяйку,  мэм!  -
воскликнула Ханна. Больной ткнул сестренку в бок слабым кулачком. Если  смех
излечивает, то  Salva  est  res  {Дело  сделано  (лат.).}:  пациент  доктора
Бальзама был явно вне опасности. - Мистер Чарльз - это брат хозяйки, мэм,  а
у меня нет братьев, мэм, и никогда не было. Только  сыночек,  что  служит  в
полиции, мэм, спасибо на добром слове. Ах господи, совсем позабыла!  Хозяйка
велела сказать, мэм, коли вы отдохнули, она пожалует к вам с визитом, мэм.
     - Ну что ж!.. - с натянутым видом произнесла приезжая, и Ханна,  приняв
это за приглашение для своей хозяйки, удалилась.
     - Видно, эта мисс Ханимен здесь важная персона, - говорит леди. - Когда
сдаешь комнаты, с чего так заноситься?
     - Но ведь мосье де Буань, у которого мы жили  в  Булони,  маменька,  ни
разу не заходил к нам, - возразила девочка.
     - Полно, милочка! Мосье де Буань совсем, другое дело. А когда...
     Тут распахнулась дверь, и крошечная мисс  Ханимен  в  огромном,  увитом
лентами чепце, из-под которого выглядывал ее лучший каштановый шиньон,  и  в
лучшем черном шелковом платье с ослепительно  сверкавшими  на  нем  золотыми
часиками, вплыла в комнату и чинно присела перед новой постоялицей.
     Та удостоила мисс Ханимен легким кивком, за которым последовал  второй,
когда хозяйка сказала:
     - Рада слышать, что ваша милость довольны помещением.
     - Да, вполне, благодарю вас, - важно ответила приезжая.
     - А какой у вас чудесный вид на море! - воскликнула Этель.
     - Здесь из каждого дома вид на море, Этель! Насчет платы, надеюсь,  все
уже улажено? Моим слугам потребуется уютная столовая - и,  пожалуйста,  чтоб
отдельно от ваших,  сударыня.  Гувернантка  обедает  с  младшими  детьми,  а
старшая дочь - со мной; мальчику обед подайте, пожалуйста, ровно  в  два.  А
сейчас около часа.
     - Насколько я понимаю... - начала было мисс Ханимен.
     - Без сомнения, мы прекрасно поймем друг друга, сударыня! - воскликнула
леди Анна Ньюком (проницательный читатель давно уже не без радости узнал эту
благородную  даму).  -  Доктор  Бальзам   отрекомендовал   мне   вас   самым
благоприятным  образом,  куда  более  благоприятным,  чем   вы...   чем   вы
предполагаете. - Возможно, леди Анна намерена была закончить  эту  фразу  не
столь благоприятно для мисс Ханимен, однако убоялась решительного  выражения
на лице своей новой знакомицы и не сказала ничего обидного. - Хорошо, что  я
наконец имею удовольствие вас видеть и сообщить вам мои требования, чтобы мы
с вами, как вы изволили заметить, лучше поняли друг  друга.  Завтрак  и  чай
будьте добры подавать так же, как и обед. И, пожалуйста, чтобы  каждое  утро
было свежее молоко  для  моего  мальчика,  причем  ослиное.  Доктор  Бальзам
прописал ему ослиное молоко. Если мне еще что-нибудь понадобится, я  передам
через того человека, который с вами  разговаривал,  -  через  Куна,  мистера
Куна. Вот и все.
     В это время за окном хлынул страшный ливень;  маленькая  мисс  Ханимен,
взглянув на свою постоялицу, которая опустилась в кресло и снова взялась  за
книгу, произнесла:
     - Слуги уже распаковали ваши вещи, сударыня?
     - Господи, какое вам до этого дело, любезнейшая?! - Боюсь, их  придется
снова упаковать. Я не могу каждый день готовить - трижды пять это пятнадцать
- пятнадцать отдельных блюд на семь человек, не считая моих домочадцев. Коли
ваши слуги не могут есть вместе с моими или  на  кухне,  придется  им  и  их
хозяйке искать себе другое помещение. И чем скорее, тем лучше, сударыня. Чем
скорее, тем лучше! - заключила, дрожа  от  гнева,  мисс  Ханимен  и  села  в
кресло, широко расправив оборки своего шелкового платья.
     - Да знаете ли вы, кто я? - говорит леди Анна, вставая.
     - Отличнейшим образом, - отвечает хозяйка. -  Мало  того,  знай  я  это
раньше, сударыня, вы бы вообще не переступили моего порога.
     - Но послушайте!.. - восклицает приезжая, и больной мальчик на  диване,
перепуганный и огорченный, и вдобавок  сильно  проголодавшийся,  разражается
плачем.
     - Жаль, что придется потревожить этого милого  ребенка.  Бедняжечка!  Я
много о нем слышала, да и о вас тоже, мисс, - закончила  маленькая  хозяйка,
поднимаясь с кресла. - Ради моего  Клайва  я  не  оставлю  тебя  без  обеда,
деточка. А тем временем пусть ваша милость потрудится подыскать себе  другое
жилище. Больше никто из вас не получит в моем доме ни кусочка, - и  с  этими
гневными словами маленькая домовладелица выплыла из комнаты.
     - Господи помилуй, кто эта женщина?! - вскричала леди Анна. - Меня  еще
в жизни так не оскорбляли!
     - Вы же первая начали, маменька! -  говорит  прямодушная  Этель.  -  То
есть... Не плачь, Элфред, тише, тише, успокойся, дорогой!
     - Да, это все маменька начала! А я кушать хочу! Кушать  хочу!  -  ревел
малыш на диване, а вернее, уже за диваном, куда он скатился, дрыгая ногами и
руками и сбрасывая с себя шали.
     - Что с тобой, мой мальчик? Не плачь, не плачь, мое  сокровище!  Сейчас
тебя накормят! Отдай ей все, Этель! Вот ключи от шкатулки! Возьми мои  часы!
Мои кольца! Пусть все забирает! Чудовище! Она хочет его погубить!  Выбросить
ребенка на улицу в  такую  бурю!  Дай  мне  плащ  и  зонтик,  дай  мне  хоть
что-нибудь, я пойду искать нам пристанище. Буду ходить от двери  к  двери  и
выпрашивать кусок хлеба, если эта злодейка мне отказывает! Скушай печеньице,
дорогой! Выпей ложечку сиропу, любимый, он ведь такой  вкусный!  И  пойди  к
своей мамочке, к, своей бедной старой мамочке!
     - Ничуть он не вкусный! Он противный! - вопил Элфред. - Не хочу сиропа!
Хочу обедать!
     Тут мать, которой так и не удалось прижать ребенка к груди,  -  он  все
отбивался и дрыгал ногами, - бросилась в  полном  неистовстве  к  звонкам  и
начала дергать за все четыре шнурка, а  потом  опрометью  кинулась  вниз,  в
гостиную, и столкнулась в дверях с мисс Ханимен. Добрая  женщина  сперва  не
знала, кто эти люди, приехавшие к ней от доктора Бальзама - ей довольно было
его рекомендации. Но потом от нянюшки маленького Элфреда она услышала их имя
и поняла, что принимает у себя леди Анну Ньюком, что старшая девочка  -  это
прелестная мисс Этель, а больной мальчик - крошка Элфред,  известные  ей  по
рассказам их кузена и по доброй сотне  карикатур,  которые,  впрочем,  Клайв
рисовал на кого угодно.  Приказав  Салли  сбегать  на  Сент-Джеймс-стрит  за
цыпленком и присмотрев за тем, чтобы его посадили на вертел, она приготовила
хлебный соус  и  сделала  пудинг  по  известному  только  ей  замечательному
рецепту. Затем она удалилась, чтоб переодеться в свое лучшее платье, как  мы
уже видели  -  вернее,  слышали  (боже  нас  упаси  подсматривать,  как  она
одевается, или стараться проникнуть в  сокровенные  тайны  ее  туалета!),  и
отправилась к леди Анне с визитом,  испытывая  немалые  опасения  касательно
этой нечаянной встречи. Покинув вышеописанным образом комнату своей  гостьи,
она вернулась на кухню и обнаружила, что цыпленок зажарился в самый  раз,  а
проворная Ханна успела  уже  расстелить  на  подносе  салфетку  и  поставить
прибор. Тогда мисс Ханимен взяла поднос и понесла обед наверх  больному,  но
на лестнице столкнулась с его взволнованной родительницей.
     - Это... это для моего ребенка?! -  вскричала  леди  Анна,  отступая  к
перилам.
     - Да, для ребенка, - ответила мисс Ханимен,  вскидывая  головку.  -  Но
больше никто ничего не получит в моем доме.
     - Да благословит вас бог... Да благословит  вас  бог!..  Я  буду  мо...
молиться за вас! - всхлипнула леди  Анна,  которая,  по  чести  сказать,  не
отличалась сильным характером.
     Одно удовольствие было смотреть, как малютка уписывал цыпленка.  Этель,
которой по молодости лет  не  случалось  резать  ничего,  кроме  собственных
пальцев, перочинным ножичком брата  или  гувернантки,  догадалась  попросить
мисс Ханимен нарезать цыпленка. Леди Анна, стиснув руки  и  проливая  слезы,
наблюдала эту умилительную сцену.
     - Почему вы не сказали сразу, что вы - тетя Клайва? -  спросила  Этель,
протягивая руку мисс Ханимен.
     Старая женщина ласково взяла ее руку в свои.
     - А я не успела. Так вы любите Клайва, душечка?
     Примирение между мисс Ханимен и ее постояльцами было полным. Леди  Анна
написала сэру Брайену письмо в целую десть бумаги и хотела послать его в тот
же день, но, как всегда,  опоздала.  Мистер  Кун  уже  к  вечеру  совершенно
очаровал  мисс  Ханимен  забавными  словечками   и   шуточками   и   смешным
произношением, а также похвалами "мистеру Клайфу", как он называл  его.  Кун
поселился отдельно от хозяев, все для  всех  делал,  всегда  оказывался  под
рукой, если был нужен, и не мешался под  ногами,  когда  в  его  услугах  не
нуждались. А еще по прошествии некоторого времени мисс Ханимен  извлекла  на
свет божий бутылку прославленной мадеры, присланной полковником, и  угостила
немца стаканчиком на своей половине. Кун причмокнул губами и снова  протянул
ей стакан. Мошенник знал толк в вине.


        ^TГлава X^U
     Этель и ее родня

     Целые сутки леди Анна Ньюком пребывала  в  полном  восторге  от  своего
нового обиталища и от всего, что ее окружало. Гостиные  здесь  обставлены  с
редким вкусом; обеды подаются прекрасные. Ну кому случалось отведывать такие
восхитительные телячьи отбивные, такую зеленую фасоль?
     - И зачем мы только держим этих ужасных французских поваров, душечка, у
них и моральных устоев никаких, - французы вообще народ безнравственный! - а
счета какие они подают, да еще важничают и манерничают! Нет, я твердо решила
расстаться с Бриньолем. Я написала  твоему  отцу  нынче  вечером,  чтобы  он
предупредил его об увольнении.  Разве  он  кормил  нас  когда-нибудь  такими
телячьими отбивными? Ведь их ни с чем не сравнишь.
     - Они и правда очень вкусные, - отвечала мисс Этель, которая дома  пять
дней в неделю ела на завтрак баранину. - Я очень рада, что вам нравится этот
дом, и Клайв, и мисс Ханимен.
     - Мало сказать нравится! Да она прелесть! У меня такое чувство,  словно
мы с нею друзья детства! Она меня совершенно пленила. И должно же  было  так
случиться, что доктор Бальзам направил нас именно сюда! Такое  замечательное
совпадение! Я написала об этом твоему  отцу.  Подумать  только  -  я  писала
Клайву по этому адресу и совсем  запамятовала,  что  его  тетку  зовут  мисс
Ханимен - и фамилия такая редкая! Я все  забываю,  все  на  свете!  Однажды,
знаешь, я позабыла, как зовут мужа твоей тети Луизы; а когда я  крестила  их
малютку и священник спросил меня, как имя младенца, я  сказала:  "Право,  не
помню". И правда - не помнила. Это было в Лондоне,  забыла  только  в  какой
церкви. Может, это как раз и был мистер Ханимен! Вполне возможно. Тогда было
бы поистине  удивительное  совпадение!  А  эта  почтенная  пожилая  женщина,
приятной наружности, высокая такая, с отметиной на носу, ну как ее  зовут...
в общем, экономка, - вот ведь настоящее сокровище! Я, пожалуй,  предложу  ей
перейти к нам. Уверена, что она сбережет  нам  кучу  денег.  Миссис  Троттер
наверняка обогащается за наш счет. Я напишу твоему  папе  и  спрошу  у  него
разрешения взять ее к нам. Маменька Этель всегда была в восхищении от  своих
новых знакомых, от их слуг и служанок, от их лошадей,  карет,  гостей.  Едва
успев с кем-нибудь познакомиться, она уже  зазывала  этих  людей  в  Ньюком,
ласкала и обхаживала их в воскресенье, в  понедельник  еле  разговаривала  с
ними, а во вторник обходилась с ними до того грубо, что к среде они  спешили
покинуть ее дом. У ее дочери сменилось столько  гувернанток  -  и  все,  как
одна, милейшие создания в первую неделю  и  чудовища  потом,  -  что  бедная
девочка была весьма необразованна для своего возраста. Она не  умела  играть
на фортепьяно, плохо говорила по-французски, не знала, когда изобрели порох,
когда была битва при Гастингсе, и  ведать  не  ведала,  вращается  ли  земля
вокруг солнца или солнце вокруг земли. Она понятия не имела, сколько графств
в Англии, Шотландии и Уэлсе, а тем более в Ирландии, не подозревала  разницы
между долготой  и  широтой:  ее  многочисленные  наставницы  расходились  во
мнениях по сим вопросам. Бедняжка Этель совсем растерялась в  этом  хороводе
учителей и считала себя безнадежной тупицей. Однажды в воскресной  школе  ей
дали в руки книгу, и восьмилетние девочки начали бойко отвечать  по  ней  на
вопросы, на которые она б ни за что не ответила. Все  поплыло  у  нее  перед
глазами. Она уже не видела, как играет солнце на льняных  головках  и  милых
личиках. Розовощекие малышки наперебой тянули ручки  и  выкрикивали  ответы,
точно потешались над ней. "Ты дурочка, Этель,  дурочка",  -  виделось  ей  в
книге. В экипаже, по дороге домой,  она  не  проронила  ни  слова,  а  когда
очутилась в постели,  залилась  горькими  слезами.  Этель  была  от  природы
девочка пылкая и самолюбивая и обладала решительным и  надменным  нравом,  и
это посещение воскресной школы научило ее  кой-чему  поважней  арифметики  и
географии. Клайв как-то рассказал мне одну  историю  из  времен  ее  юности,
которая, пожалуй, вполне приложима и ко многим другим юным аристократкам.  В
те дни юные леди и джентльмены из высшего общества обычно гуляли  со  своими
нянями и гувернантками в специально огороженной для них части Хайд-парка, от
которой у всех этих счастливчиков,  живущих  по  соседству  с  Эпсли-Хаусом,
имеется свой ключ. В этом саду Этель, девяти лет от  роду,  завязала  нежную
дружбу с лордом Геркулесом О'Райеном, каковой,  как  то,  впрочем,  известно
благосклонным моим читателям, является одним из сыновей маркиза  Балишанона.
Лорд Геркулес был годом моложе мисс Этель  Ньюком,  чем  нетрудно  объяснить
страсть, обуявшую два юные сердца: так уж  судила  природа,  чтобы  мальчики
влюблялись в девочек старше себя или, точнее, чтобы старшие девочки изливали
свои чувства на маленьких мальчуганов, всегда готовых ответить взаимностью.
     В  одно  прекрасное  утро  сэр  Брайен  объявил   о   своем   намеренье
незамедлительно отбыть в Ньюком со всем семейством, включая,  разумеется,  и
Этель. Девочка была безутешна. "Что станется с лордом Геркулесом,  когда  он
узнает, что я уехала?" - спрашивала она у своей няньки. "Но, быть может, его
светлость не узнает об этом", - сказала та, желая ее успокоить.  "Непременно
узнает, -