нас-то вполне  просторно.  Может,  нам
пригласить миссис Маккензи  погостить  у  нас,  милочка?  Мы  тогда  получим
возможность слушать гарнизонные истории и казарменные остроты твоего любимца
капитана Гоби.
     - Я не выношу этого ужасного человека! - восклицает  миссис  Пендеянис.
Чем он внушил ей такую неприязнь, не знаю.
     Когда все в доме было готово к  принятию  маленькой  семьи  Клайва,  мы
посоветовали нашему другу поехать в Булонь и привезти оттуда жену и ребенка,
а с полковой дамой заключить какое-нибудь нерасторжимое соглашение. Он видел
не хуже нашего, что присутствие этой  несносной  деспотки  угнетает  отца  и
подрывает его здоровье, что старику рядом с ней нет ни отдыха, ни  покоя,  и
что она своими беспрестанными нападками просто до срока сведет его в могилу.
Впрочем, миссис Маккензи досаждала Клайву не многим меньше,  чем  его  отцу:
она хозяйничала в его доме, отдаляла от него слабовольную Рози  и  отравляла
существование всем вокруг. Им  нельзя  было  жить  вместе.  Если  ей  трудно
существовать на вдовью пенсию, которая и впрямь невелика, пусть он отдаст ей
половину от тех ста фунтов, что составляют годовой доход его жены.  Нынешние
его заработки, а также виды на  будущее  были  таковы,  что  он  вполне  мог
отказаться от этой части  дохода;  во  всяком  случае,  им  с  отцом  стоило
откупиться подобной ценой от несносной вдовы и обрести свободу.
     - Поезжай, Клайв, - советовали ему друзья, - привези сюда жену и  сына,
и все мы счастливо заживем вместе.
     Добрые советчики, естественно, опасались, что, если он  просто  вызовет
жену письмом, она непременно прикатит в сопровождении маменьки.
     Поклявшись, что он будет тверд как скала, - а нам было известно, что он
уже и в прежних стычках не раз  выказывал  мужество  и  стойкость,  -  Клайв
поплыл в Европу за малюткой  Рози.  Наш  друг  полковник  согласился  в  его
отсутствие обедать у нас. Я уже рассказывал, как все  в  доме,  от  мала  до
велика, обожали его, а сам он, добрая душа,  признавался  потом,  что  ни  с
одной женщиной ему не было так хорошо, как с Лорой. Мы от него скрыли, - сам
не знаю почему, - что посоветовали Клайву предложить миссис Маккензи в  виде
отступного пятьдесят фунтов годовых. Лишь через  две  недели  после  отъезда
Клайва и неделю спустя  по  его  возвращении,  когда  из  Ньюкома  поступило
известие о кончине бедной  старушки  Мейеон,  мы  сообщили  полковнику,  что
теперь на его содержании будет другая особа - полковая дама.
     Полковник Ньюком возблагодарил небо за то, что его милая  нянюшка  жила
под старость в довольстве  и  ушла  из  мира  без  мучений.  Она  уже  давно
составила завещание, отписав всю свою движимость Томасу Ньюкому, а тот отдал
все ее первой служанке Кассии, поскольку не имел денег,  чтобы  вознаградить
ее.
     Хотя большинство прежних знакомых полковника рассорились с ним и отошли
от него после краха Бунделнундского банка, все же были две старушки, которые
оставались ему преданными, а именно - мисс Канн и почтенная мисс Ханимен  из
Брайтона;  последняя,  едва  прослышав  о  возвращении  в  Лондон   зятя   и
племянника, прибыла  по  железной  дороге  в  столицу  (каковое  путешествие
совершала впервые в жизни) я явилась, шурша своими шелковыми  юбками,  в  их
жилище на Хауленд-стрит, ни чуточки не постаревшая с того времени, как мы  с
ней расстались. Побранив Клайва за  то,  что  он  позволил  отцу  заниматься
денежными  делами  (полковник,  бедняжка,  разбирается  в  этом   не   лучше
младенца), она объявила обоим джентльменам, что в банке у нее есть небольшая
сумма, которую она предоставляет в их распоряжение, а полковника просит  еще
помнить, что дом ее - его дом, и она будет счастлива и горда принять  его  у
себя в любой день и на любой срок, когда бы он ни счел  удобным  почтить  ее
своим присутствием.
     - Да у меня весь дом набит вашими  подарками,  -  говорила  решительная
старушка, - как же мне не чувствовать благодарности ко воем Ньюкомам, да-да,
ко всем! Ведь мисс Этель с семейством у меня всякий год по нескольку месяцев
живет: я же с ними не ссорилась и не думаю ссориться,  хоть  у  вас  с  ними
нелады, сэр! Взять, к  примеру,  шаль  или  драгоценности,  что  я  ношу,  -
продолжала она, указывая на эти, столь памятные нам  украшения,  -  все  это
подарки моего дражайшего полковника! Вы и брата моего Чарльза выручали, пока
он на родине жил, и еще место ему в Индии раздобыли. Да, мой друг, пусть  вы
и оказались недальновидны в денежных  делах,  я  по-прежнему  чувствую  себя
обязанной вам и испытываю к вам все ту же благодарность и  привязанность.  -
На последних словах голос мисс Ханимен дрогнул, но она сохранила достоинство
и величавость, ибо считала, что двести фунтов стерлингов, потерянные  ею  во
время краха Бунделкундского банка, несостоятельность которого определялась в
полмиллиона, дают ей, как солидной вкладчице, право высказывать свое  мнение
директорам Компании.
     Клайв, как уже сообщалось, вернулся из Булони спустя неделю,  но  один,
без жены, что немало нас встревожило; когда же мы  поинтересовались,  в  чем
дело, лицо его исполнилось такой мрачной ярости, что мы поняли:  происходили
жаркие баталии, и, по-видимому, в состоявшейся европейской кампании полковая
дама одержала верх над своим зятем.
     Полковник, с которым сын был откровеннее,  хотя  перед  нами,  бедняга,
предпочел замкнуться, поведал моей жене о случившемся; он не рассказывал  ей
в подробностях о  всех  стычках,  без  сомнения,  имевших  место  за  каждым
завтраком, обедом и ужином в течение всей недели, прожитой Клайвом в Булони,
однако описал общий ход событий. В первый день на высказанное мужем с  глазу
на глаз предложение уехать с ним и с мальчиком в  Англию  Рози  без  особого
колебания согласилась; на другой  день,  за  завтраком,  когда  обе  стороны
открыли огонь, она выказала  заметную  неуверенность;  весь  обед  проливала
слезы, пока шла яростная перепалка, в которой Клайв  одерживал  верх;  ночью
крепко спала, а наутро принялась упрашивать  мужа  быть  порешительнее  и  к
завтраку вышла с замиранием  сердца;  плакала  весь  день,  пока  кипел,  не
утихая, бой; но к вечеру, когда Клайв, казалось, вот-вот, победит  и  сможет
забрать ее, вдруг ухудшилась погода, поднялся шторм,  и  ему  объявили,  что
надо быть просто чудовищем, чтобы везти морем жену "в таком положении".
     Этим "положением" вдова прикрывалась, как щитом. Она пряталась за своей
обожаемой малюткой и из-за  этого  укрытия  разила  Клайва  и  его  родителя
оскорбительными словами и насмешками.  Выбить  ее  из  этого  бастиона  было
невозможно. Хотя в первые дни перевес был на стороне Клайва,  в  последующие
дни он сдавал позиции  с  каждой  схваткой.  Рози  объявила,  что  "в  таком
положении" ей никак не возможно расстаться с  милой  маменькой.  А  полковая
дама, со своей стороны, заявила, что пусть  ее  самое  превратили  в  нищую,
обобрали до последнего фартинга, надули  и  обманули,  пусть  на  ее  глазах
бессовестные авантюристы  выкинули  на  ветер  состояние  ее  дочери,  лишив
бесценную малютку всех жизненных благ, - все же она никогда не покинет ее "в
таком положении" - никогда, никогда! Разве здоровье милой Рози не  подорвано
уже всевозможными потрясениями, выпавшими на ее долю? Разве она не нуждается
сейчас в особом уходе, особом попечении? Спросите  у  доктора,  чудовище  вы
этакое! Нет, она останется  со  своей  милочкой  вопреки  всем  грубостям  и
обидам, которые позволяют себе тут всякие! (У Рози-то, отец, слава богу, был
на службе у короны, а не у какой-то там Ост-Индской компании!) Она будет при
Рози, по крайней мере, до тех пор, пока она в таком положении, и  все  равно
где - в Лондоне или в Булони, -  она  не  бросит  свою  деточку.  Они  могут
отказать ей в присылке денег - промотали же они  ее  сбережения,  -  но  она
заложит свое последнее платье, лишь бы девочка имела  все,  что  нужно.  Тут
Рози   начинает   всхлипывать,   восклицает:   "Маменька,    маменька,    не
расстраивайтесь!.." - разражается судорожными  рыданиями,  сжимает  кулачки,
растрепанная мамаша мечет  гневные  взгляды,  стискивает  дочь  в  объятиях,
смеется трагическим смехом, фыркает и топает ногой; а Клайв,  тот  скрежещет
зубами, и бледный от ярости, вновь и вновь нарушает третью заповедь,  -  так
мне рисуется вся эта сцена. В Лондон он  вернулся  без  жены,  а  когда  она
приехала к мужу, вместе с ней прибыла и миссис Маккензи.


        ^TГлава LXXV^U
     Торжество в школе Серых Монахов

     Рози привезла с собой в дом мужа огорчения и раздоры,  а  его  любимому
отцу приговор, обрекавший старика на смерть или изгнание, - то есть как  раз
то, что все мы, друзья Клайва, предвидели и стремились предотвратить, хотя в
нынешних обстоятельствах это  было  уже  невозможно.  Домашние  дела  Клайва
составляли предмет постоянного обсуждения в нашем маленьком кружке.  Уоринг^
тон и Ф. Б. все знали о его несчастье. Мы трое придер^ живались того мнения,
что обе женщины могли бы оставаться в Булони и жить себе там, а  он  посылал
бы им деньги на прожитье в зависимости от своих заработков.
     - Они, наверно, уже  порядком  надоели  друг  другу,  -  ворчит  Джордж
Уорингтон. - Почему бы им и дальше не жить врозь?
     - Что за окаянная баба эта  миссис  Маккензи!  -  восклицает  Ф.  Б.  -
Мегера, фурия! А сначала-то была такая улыбчивая да  сладкоречивая  и  собой
видная, черт возьми! Нет, этих женщин не разгадаешь! -  И  Ф.  Б.,  вздыхая,
топил остальные свои мысли на дне пивной кружки.
     С другой стороны, миссис Лора Пенденнис упрямо отстаивала необходимость
возвращения Рози к мужу, подкрепляя свое мнение такими цитатами в  стихах  и
прозе, против которых мы, партия сепаратистов, не могли ничего возразить.
     - Разве он женился на ней лишь на то время, что ей улыбалось счастье? -
спрашивала Лора. - Разве это честно и по-мужски - оставить жену тогда, когда
для нее, бедняжки, настали трудные дни? Она ведь так беззащитна  -  кому  же
еще позаботиться о ней, как не мужу? Ты, видно, забыл, Артур,  -  неужели  и
собственный опыт ничего не подсказывает  вам,  сэр?  -  какие  торжественные
клятвы приносил Клайв перед алтарем? Разве Клайв не обязался всегда быть  со
своей женой, и только с ней, пока оба они живы, любить  ее,  почитать  и  не
покидать во здравии и в болезни?
     - Ну да - ее, но не ее маменьку, - возражает  мистер  Пенденнис.  -  Ты
выступаешь  за  какое-то  духовное  двоеженство,  Лора,  а  это,  право  же,
безнравственно, мой друг.
     В ответ на это Лора только улыбнулась, однако не отступила  от  своего.
Обернувшись  к  Клайву,  который  сидел  тут  же  и  обсуждал  с  нами  свои
прискорбные семейные дела, она взяла его за руку и с  искренней  горячностью
принялась увещевать его, подкрепляя свои  слова  доводами  нравственности  и
религии. Она согласилась с нами, что Клайву досталась тяжелая доля.  Но  тем
больше чести вынести ее, как велит ему долг.  Через  несколько  месяцев  его
муки кончатся. Когда младенец родится, миссис Маккензи оставит их. Тогда  он
будет просто обязан избавиться от нее, а сейчас его долг не  перечить  жене,
покуда она в деликатном положении, и всячески утешать бедняжку - здоровье ее
и так подорвано навалившимися на нее  невзгодами  и  семейными  распрями.  И
Клайв со вздохом подчинился, выказав тем, по нашему мнению,  великодушную  и
трогательную самоотверженность.
     - Она права, Пен, - сказал он, - твоя  жена,  по-моему,  всегда  бывает
права. Что ж, Лора, я буду нести  свой  крест,  и  да  поможет  мне  бог!  Я
постараюсь выполнить свой долг и по  возможности  утешить  и  успокоить  мою
бедную маленькую жену. Они усядутся там шить чепчики и другие  вещицы  и  не
станут вторгаться  ко  мне  в  мастерскую.  По  вечерам  я  могу  ходить  на
Клипстоун-стрит в натурный класс, Это лучшая школа для художника,  Пен!  Так
что дома я буду бывать лишь  во  время  еды,  когда,  естественно,  рот  мой
окажется набит, а посему я лишусь возможности браниться с миссис Мак.
     И он пошел домой, ободренный лаской и сочувствием моей милой супруги  и
полный решимости стойко нести тяжкое бремя, взваленное на него судьбой.
     Надо отдать справедливость миссис Маккензи, эта дама весьма  решительно
подтвердила слова Лоры, высказанные в утешение бедному Клайву, а именно, что
теща лишь на время поселилась в его доме.
     - Ну конечно, на время!  -  восклицает  миссис  Мак,  которая  изволила
навестить миссис Пенденнис и выложить ей, что думает.  -  А  как  же  иначе,
сударыня? Да ничто на свете не заставит меня остаться в этом  доме,  где  со
мной, так обошлись! Мало того, что нас  с  дочерью  обобрали  до  последнего
шиллинга, мы еще терпим каждодневные обиды от полковника Ньюкома и его сына.
Неужели, сударыня, вы полагаете, я не  знаю,  что  друзья  Клайва  ненавидят
меня, важничают,  смотрят  на  мою  девочку  свысока  и  всячески  стараются
рассорить нас с милочкой Рози!.. А ведь она давно бы уже погибла, умерла  бы
с голоду, если б ее милая мамочка не пришла ей на выручку. Дня лишнего здесь
не пробуду! До того мне здесь тошно! Да я лучше  готова  милостыню  просить,
подметать улицы, голодать!.. Впрочем, слава богу, у  меня  есть  моя  вдовья
пенсия - муж-то мой был на  королевской  службе,  -  и  мне  этих  денег  на
прожитье хватит, их-то полковник Ньюком отнять у меня не сможет! А когда моя
голубка не будет больше нуждаться  в  материнском  уходе,  я  от  нее  уеду.
Отряхну прах от ног своих и покину этот дом. И пусть  тогда  друзья  мистера
Ньюкома, коли им охота, насмехаются надо мной и  поносят  меня  и  чернят  в
глазах моей девочки. Так вот: я благодарю вас,  миссис  Пенденнис,  за  вашу
заботу о семье моей дочери, и за мебель, что вы нам прислали, и за все труды
относительно нашего устройства. Только с  этой  целью  я  и  взяла  на  себя
смелость навестить вас, а теперь -  всего  наилучшего!  -  С  этими  славами
полковая дама удалилась, а миссис Пенденнис потом мастерски разыграла  перед
мужем эту милую сцену - даже присела в чинном реверансе и горделиво вскинула
голову, как то сделала на прощанье миссис Маккензи.
     А наш милый полковник бежал с поля боя еще до прибытия  неприятеля.  Он
покорно подчинился своей участи и, одинокий, старый и разбитый, побрел своей
дорогой, как то подсказывал ему долг. Какое счастье, писал он нам в  письме,
что в былые, лучшие времена он имел  возможность  постоянно  помогать  своей
доброй и почтенной родственнице, мисс Ханимен.  Посему  он  может  теперь  с
благодарностью воспользоваться ее гостеприимством и обрести покой и  кров  в
доме своего  старого  друга.  Хозяйка  всячески  печется  об  его  удобстве.
Брайтонский воздух оказал на него благотворное  действие;  он  застал  здесь
кое-кого из старых товарищей, служивших с ним в Бенгалии, приятно проводит с
ними время, и прочее. Но могли  ли  мы,  знавшие  его  душевную  скромность,
вполне доверять  этим  донесениям?  Небо  даровало  нам  здоровье,  счастье,
достаток, любящих  детей,  супружеское  согласие  и  некоторое  признание  в
обществе.  А  этому  редкостному  человеку,   чья   жизнь   была   наполнена
благодеяниями, а поступки служили только добрым и благородным целям,  судьба
назначила в удел разочарование, бедность,  разлуку  с  близкими  и  одинокую
старость. И мы склонили голову, посрамленные тем, сколь отлична его доля  от
нашей, и просили господа избавить нас от гордыни в эту счастливую пору, а  в
черные дни, коли они  наступят,  наделить  нас  таким  же  смирением,  какое
выказал этот добрый христианин.
     Я забыл упомянуть о том, что все наши попытки  улучшить  денежные  дела
Томаса Ньюкома оказались напрасными, полковник продолжал  настаивать,  чтобы
вся его пенсия и офицерское содержание пошли на уплату долгов, сделанных  им
еще до банкротства.
     - Замечательный человек! -  восклицает  мистер  Шеррик  со  слезами  на
глазах.  -  Благороднейший  малый,  сэр!  Он  скорее  умрет,  чем  задолжает
кому-нибудь фартинг. Голодать будет, сэр, но все отдаст! Эти деньги, сэр, не
мои - иначе неужели бы я взял их у бедного старика!  Нет,  сэр!  Ей-богу,  я
больше уважаю и почитаю его теперь, когда он без гроша,  чем  в  былые  дни,
когда мы думали - он купается в золоте.
     Раз  или  два  моя  жена,   движимая   сочувствием,   наведывалась   на
Хауленд-стрит; но миссис Клайв встречала ее до того  прохладно,  а  полковая
дама смотрела так зло, без конца изощряясь в  разных  намеках,  насмешках  и
почти что прямых оскорблениях, что человеколюбие миссис Пенденнис  потерпело
крах, и она перестала навязывать свою помощь этим неблагодарным людям. Когда
Клайв навещал нас, что бывало  теперь  весьма  редко,  мы  справлялись,  как
принято, о здоровье его жены и сына и больше  не  говорили  о  его  семейных
делах. С живописью, по его словам, дело шло прилично; он  трудился,  и  хотя
заработки его были не бог весть какие, работы всегда хватало. Он был сдержан
и необщителен, совсем не похож на прежнего открытого Клайва и явно  подавлен
всем происходящим. Видя, что он не склонен к откровенности, я не лез к  нему
в душу и считал необходимым уважать его молчание; к  тому  же  у  меня  было
множество собственных дел - у кого же их  нет  в  Лондоне?  Если  вы  завтра
умрете, ваш лучший друг погорюет, поплачет о вас и пойдет по своим делам.  Я
догадывался, каково "жилось в ту пору бедняге Клайву, но стоит ли  описывать
эту  заурядную  нужду,  неустроенный  дом,  безотрадный  труд  и  отсутствие
дружеского общения,  тяготившие  его  привязчивую  душу,  Я  радовался,  что
полковник живет не с ними. Раза два или три полковник писал нам; неужели это
было уже три месяца назад? Боже правый,  как  летит  время!  Он  писал,  что
счастлив в доме мисс Ханимен, которая окружает его всевозможной заботой.

     В ходе этого повествования не однажды упоминалась школа Серых  Монахов,
где воспитывался и  полковник,  и  мы  с  Клайвом,  -  старинное  заведение,
основанное во времена Иакова I и до сих  пор  существующее  в  самом  центре
Лондона. Цистерцианцы и поныне торжественно отмечают день кончины основателя
своей школы. В часовне, куда стекаются воспитанники и восемьдесят  стариков,
обитающих в богадельне, находится  его  гробница  -  громоздкое  сооружение,
украшенное геральдическими эмблемами и топорными лепными аллегориями.  Рядом
старинная зала - замечательный образец архитектуры времен короля  Иакова,  -
да не зала, а множество старинных зал, лесенок, переходов, комнат, увешанных
старинными портретами, гуляя среди которых мы как бы переносились  в  начало
семнадцатого столетия. Может быть, людям посторонним обитель  Серых  Монахов
кажется невеселым местом. Однако прежние питомцы  любят  возвращаться  сюда;
даже самые пожилые из нас молодеют душой на час или на два, очутившись  там,
где протекало их детство.
     По обычаю школы каждый год 12 декабря, в день  кончины  ее  основателя,
старший из воспитанников произносит речь на латыни, в которой он  восхваляет
заслуги Fundatoris Nostri {Учредители  нашего  (лат.).}  и  касается  других
предметов. Множество бывших  воспитанников  приходит  обычно  послушать  эту
речь, затем все  мы  отправляемся  в  часовню  на  проповедь,  а  потом  нам
устраивают  торжественный  обед,  на  котором  встречаются  старые   друзья,
произносятся старые тосты, говорятся речи. Перед тем, как нам покинуть  зал,
распорядители банкета, по заведенному ритуалу, вооружается жезлами  и  ведут
всю процессию в церковь, где усаживаются на почетных  местах.  Мальчики  уже
сидят на своих скамьях,  румяные,  свежевымытые,  в  сверкающих  белоснежных
воротничках; а на других скамьях восседают облаченные в свои черные  одеяния
старики-пансионеры; часовня ярко освещена, и гробница нашего основателя с ее
странными барельефами и геральдическими чудовищами то озаряется  огнями,  то
темнеет в неровном пламени свечей и отбрасывает диковин