из  самых
громогласных своих проклятий.
     - Поосторожней!.. Ах, чтоб вас! - взвизгнул Барнс.
     - А я думая, вы ругаетесь только при женщинах, Барнс, -  ответил  Клайв
вполголоса.
     - Это вы черт знает что говорите при женщинах, Клайв!  -  прошипел  его
кузен в совершенной ярости.
     Тут мистер Клайв вышел из себя.
     - В каким обществе вы предпочитаете услышать, что я считаю вас  хлыщом,
Барнс? Может быть, при всех, в парке? Так выйдем и потолкуем.
     - Барнсу нельзя появиться в парке, - со смехом возразил лорд Кью, - там
его поджидает другой джентльмен.
     Двое из трех молодых людей по достоинству ощенили эту шутку. Бмосъ, что
Барнс Ньюком, эсквайр из Ньюкома, не был в их числе.
     - Чему вы там смеетесь, молодые люди? - окликнула их леди Анна в  своей
безграничной наивности и простодушии. - Уж  верно,  чему-нибудь  нехорошему.
Подите-ка сюда, Клайв!
     Надо сказать, что едва наш юный  друг  удостоился  в  знак  приветствия
прикосновения двух пальцев леди Кью, как  ему  дано  было  понять,  что  его
свидание с этой любезной дамой окончено; ибо ее сиятельство тут же подозвала
свою дочь и принялась с нею шептаться. Тогда-то Клайв и угодил из  лап  леди
Кью в объятия Барнса.
     - Клайв отдавил Барнсу ногу, - весело объяснил  лорд  Кью.  -  Наступил
Барнсу на любимую мозоль, и ему  теперь  придется  сидеть  дома.  Вот  мы  и
смеялись.
     - Гм!.. - проворчала леди Кью. Она-то знала, на что намекает  ее  внук.
Лорд Кью в  самом  устрашающем  виде  изобразил  на  семейном  совете  Джека
Белсайза с его огромной дубинкой. Ну как было не повторить такую шутку!
     Пошептавшись со старой графиней, леди Анна,  очевидно,  сумела  умерить
гнев своей матушки против бедного Клайва, ибо, когда он приблизился к  обеим
дамам, младшая ласково взяла его за руку и сказала:
     - Мы очень жалеем о вашем отъезде, милый Клайв.  Вы  были  нам  большой
помощью в путешествии. Право же, вы были на редкость милы и услужливы, и  мы
все будем очень по вас скучать.
     Ее добрые слова до того взволновали  великодушного  юношу,  что  краска
прилилаа к его щекам и на глаза, возможно, навернулись слезы, - так  он  был
ей признателен за сочувствие и поддержку.
     - Спасибо вам, дорогая тетушка, - сказал он, - вы были  очень  добры  и
ласковы ко мне. Это я буду грустить без вас, и все же... пора  мне  ехать  и
браться за работу.
     - Давно пора! - вмешалась свирепая  обладательница  орлиного  клюва.  -
Баден - неподходящее место для молодых людей. Они заводят здесь  знакомства,
от которых нечего ждать добра. Посещают игорные  залы  и  проводят  время  с
беспутными  французскими  виконтами.  Мы  слышали  о  ваших  подвигах,  сэр.
Остается лишь пожалеть, что полковник Ньюком не взял вас с собой в Индию.
     - Что вы, маменька! - вскричала леди Анна. - Уверяю вас, что Клайв  вел
себя здесь примерно.
     Нотации старой леди вывели Клайва из чувствительного настроения,  и  он
заговорил с некоторой запальчивостью:
     - Вы всегда были добры ко мне, дражайшая леди  Анна,  и  ваше  ласковое
слово для меня не  внове.  А  вот  на  советы  леди  Кью  я  никак  не  смел
рассчитывать - они для  меня  неожиданная  честь.  Мои  подвиги  за  игорным
столом,  на  которые  изволит  намекать  ваше  сиятельство,  известны  моему
батюшке, а джентльмена, чье знакомство вам угодно почитать  недостойным,  он
сам мне представил.
     - И все-таки, милый юноша, вам пора ехать, - повторила леди Кью, на сей
раз с полнейшим добродушием; ей понравилась смелость Клайва, и, пока  он  не
мешал ее планам, она готова была  обходиться  с  ним  вполне  дружелюбно.  -
Поезжайте в Рим, во Флоренцию, куда хотите, прилежно учитесь,  возвращайтесь
с хорошими картинами, и все мы будем рады вас видеть. У вас большой талант -
эти рисунки действительно превосходны.
     - Не правда ли, маменька, он очень даровит? - с жаром подхватила добрая
леди Анна.
     Клайв снова расчувствовался, он готов был  обнять  и  расцеловать  леди
Анну. Как бываем мы благодарны - как тронуто  бывает  честное,  великодушное
сердце  одним-единственным  добрым  словом,  услышанным  в  трудную  минуту!
Пожатие ласковой руки придает человеку сил перед  операцией,  позволяет  без
стона выдержать устрашающую встречу с хирургом.
     И вот хладнокровный старый  хирург  в  юбке,  вознамерившийся  излечить
мистера Клайва, взял тонкий сверкающий нож  и  сделал  первый  надрез  очень
аккуратно и точно.
     - Как вам, должно быть, известно, мистер Ньюком, мы съехались  сюда  по
своим семейным делам, и, скажу вам без обиняков, на мой взгляд  для  вас  же
лучше будет находиться отсюда подальше. Узнав, что вы здесь, я  в  письме  к
моей дочери высказала, как я этим недовольна.
     - Но это была чистая случайность, маменька, уверяю вас!  -  воскликнула
леди Анна.
     - Конечно, чистая случайность,  и  по  чистой  случайности  я  об  этом
узнала. Одна маленькая пташка прилетела  в  Киссинген  и  сообщила  мне.  Ты
безмозглая гусыня, Анна, я сто раз тебе это говорила! Леди  Анна  советовала
вам остаться, а я, милый юноша, советую уехать.
     - Я не нуждаюсь ни в чьих советах, леди  Кью,  -  ответил  Клайв.  -  Я
уезжаю потому, что так надумал, и меня незачем провожать и выпроваживать.
     - Ну, разумеется, и мой приезд - для мистера Ньюкома сигнал к  отъезду.
Я ведь пугало, от меня все разбегаются. Но  сцена,  которой  вы  вчера  были
свидетелем, мой милый юный друг, и весь этот прискорбный скандал на  гулянье
должны были убедить  вас,  как  глупо,  опасно  и  безнравственно,  да,  да,
безнравственно  со  стороны  родителей  допускать,  чтобы  у  молодых  людей
зародилось  чувство,  от  которого  могут  произойти  лишь  неприятности   и
бесчестье. Вот вам еще одна добрая гусыня  -  леди  Плимутрок.  Я  вчера  не
успела приехать, как прибегает ко мне моя горничная с известием о  том,  что
произошло в парке. И я, как ни устала с дороги,  тотчас  поспешила  к  Джейн
Плимутрок и весь вечер провела с ней и с этой бедной малюткой, с которой так
жестоко обошелся капитан Белсайз. Она вовсе о нем не думает, ей  до  него  и
дела нет. За те два года, что мистер Джек свершал свои тюремные подвиги,  ее
детское чувство прошло; и если этот несчастный льстит себя мыслью,  что  так
сильно взволновал ее вчера своим появлением,  то  он  глубоко  ошибается,  -
можете это передать  ему  от  имени  леди  Кью.  Девушка  просто  подвержена
обморокам. Ее с самого приезда пользует доктор  Финк.  Прошлый  вторник  она
упала без чувств при  виде  крысы  у  себя  в  комнате  (у  них  прескверное
помещенье, у этих Плимутроков!). Неудивительно, что она испугалась, встретив
этого грубого пьяного верзилу! Она просватана,  как  вы  знаете,  за  вашего
родственника, моего внука Барнса, - он для нее во  всех  отношениях  хорошая
партия. Они одного круга и посему друг другу подходят. Она славная  девушка,
а Барнс столько натерпелся от особ иного рода,  что  теперь  по  достоинству
оценит семейные добродетели. Ему давно пора остепениться. Я говорю  вам  все
это совершенно чистосердечно. А ну-ка обратно  в  сад,  пострелята,  играйте
там! - Это относилось к невинным малюткам, которые,  резвясь,  примчались  с
лужайки, расстилавшейся под окнами. - Что, уже наигрались? Вас прислал  сюда
Барнс? Ступайте наверх, к мисс Куигли. Нет, постойте! Подите и пришлите сюда
Этель. Приведите ее вниз, слышите?
     Несмышленыши затопали наверх к сестрице, а леди Кью ласково продолжала:
     - В нашей семье давно условлено о помолвке Этель с моим  внуком  лордом
Кью, хотя о подобных вещах, как вы знаете,  любезный  мистер  Ньюком,  лучше
наперед не говорить. Когда мы виделись с вами и вашим батюшкой в Лондоне, то
слышали, будто и вы... будто вы тоже  помолвлены  с  молодой  особой  вашего
круга, с мисс - как ее? - мисс Макферсон... мисс Маккензи. Этот слух пустила
ваша тетушка, миссис Хобсон Ньюком, - вот взбалмошная  дура,  скажу  я  вам!
Оказывается, все это выдумки. Не удивляйтесь, что я так осведомлена о  ваших
делах. Я - старая колдунья и знаю много всякой всячины.
     И в самом деле, как  леди  Кью  разузнала  вое  это,  сносилась  ли  ее
горничная с горничной леди Анны, и обычным путем  или  волшебством  получала
графиня столь точные сведения, так и не установлено нашим летописцем. Скорее
всего, Этель,  которая  за  минувшие  три  недели  выяснила  это  интересное
обстоятельство, сообщила его во время дознания леди Къю,  и  тут,  очевидно,
произошла схватка между  бабушкой  и  внучкой,  о  чем,  впрочем,  у  автора
жизнеописания Ньюкомов нет точных  данных.  Мне  известно  лишь,  что  такое
бывало часто и осады, и стычки, и генеральные сражения. Если мы слышим пушки
и видим раненых, то догадываемся, что был бой. Как  знать,  может,  и  здесь
произошла великая битва, и мисс Ньюком перевязывает наверху свои раны?
     - Вам, наверно, захочется проститься с кузиной, - продолжала  леди  Кью
как ни в чем не бывало. - Этель, детка, здесь мистер Клайв Ньюком, он пришел
со всеми вами проститься.
     По лестнице, перебирая ножками, спускались две девочки, держась с обеих
сторон за подол старшей  сестры.  Она  была  несколько  бледна,  но  глядела
надменно, почти воинственно.
     Клайв встал ей навстречу с кушетки, на которую старая  графиня  усадила
его подле себя на время ампутации. Встал, откинул волосы со лба и совершенно
спокойно сказал:
     - Да, я пришел проститься. Вакации мои кончились, и мы с Ридли  едем  в
Рим. Прощайте, и да благословит вас бог, Этель,
     Она подала ему руку и произнесла:
     - Прощайте, Клайв. - Но рука ее не ответила на его рукопожатие и упала,
едва он разжал пальцы.
     Услышав слово "прощайте", маленькая Элис громко заревела, а крошка Мод,
существо необузданное, затопала  красными  башмачками,  повторяя:  "Не  надо
пласай!.. Пусь Ляйв остается!..". Рыдающая Элис уцепилась за  штаны  Клайва.
Он весело подхватил обеих на руки, как делал это сотни  раз,  и  посадил  на
плечи, где они так любили сидеть и теребить его  белокурые  усы.  Он  осыпал
поцелуями их ручки и личики и тут же ушел.
     - Qu'as-tu? - осведомился мосье де Флорак, повстречавший его на  мосту,
когда он возвращался к себе в отель. - Qu'as-tu, mon  petit  Glaive?  Est-ee
qu'on vient de t'arracher une dent? {Что с тобой, мой маленький Клайв?  Тебе
что ли, зуб выдрали? (франц.).}
     - C'est ca {Вот именно (франц.).}, - ответил Клайв и направился в Hotel
de France.
     - Эй, Ридли! Джей Джей! - прокричал он. - Прикажи выкатывать бричку,  и
поехали!
     - А я думал, мы выступаем только завтра, - ответил Джей Джей,  наверно,
догадавшийся, что что-то случилось.
     И в самом деле, мистер Клайв уезжал  на  день  раньше,  чем  думал.  На
следующее утро  он  проснулся  уже  во  Фрейбурге.  Он  увидел  перед  собой
величественный древний собор, - как это не походило  на  Баден-Баден  с  его
лесистыми  холмами,  милыми  дорожками   и   липовыми   аллеями,   на   этот
прелестнейший балаган на всей Ярмарке  Тщеславия.  Музыка,  людская  толчея,
зеленые столы, мертвенно-бледные лица крупье и звон золота, - все  это  ушло
далеко-далеко. В памяти  осталось  только  окно  в  Hotel  de  Hollande;  он
вспоминал, как прелестная ручка отворяла его спозаранку и  утренний  ветерок
тихонько шевелил кисейную занавеску. Чего бы он только ни дал, чтоб еще хоть
раз взглянуть, на него! И когда в тот  вечер  он  бродил  в  одиночестве  по
Фрейбургу, ему хотелось заказать лошадей  и  скакать  назад  в  Баден-Баден,
чтобы опять очутиться под этим  окном  и  позвать:  "Этель,  Этель!"  Но  он
возвратился в гостиницу, где его  ждали  тихий  Джей  Джей  и  бедняга  Джек
Белсайз, которому тоже выдернули зуб.
     Мы чуть не забыли о Джеке, сидевшем в  задке  брички,  как  и  подобает
второстепенному персонажу нашей истории, - да, по правде  сказать,  и  Клайв
тоже едва ие забыл о нем. Но Джек, поглощенный  своими  делами  и  заботами,
посовал вещи в саквояж и, не сказав ни слова, вынес его на  улицу,  так  что
Клайв, усаживаясь в свою маленькую бричку, уже  застал  его  там,  в  клубах
дыма. Видели их отъезд из окна Hotel de Hollande или нет, не знаю.  Ведь  не
за каждую занавеску может заглядывать биограф, как бы ни был он любопытен.
     - Tiens, le petit part {Никак,  малыш  уезжает  (франц.).},  -  сказал,
вынимая изо рта сигару, Флорак, который всегда попадался им на пути.
     - Да, уезжаем, - ответил Клайв. - Садитесь, виконт, у нас в бричке есть
четвертое место.
     - Увы, не могу, - отвечал Флорак. - Дела! Мой родственник и  повелитель
герцог Д'Иври едет сюда из Баньер-де-Бигора. Он говорит, что  я  ему  нужен:
affaires d'etat {Государственные дела (франц.).}.
     - Как рада будет герцогиня... Поосторожней с этой сумкой!  -  прокричал
Клайв. - Как рада будет ее светлость... - Правду сказать, он плохо  понимал,
что говорит.
     - Vous croyez, vous croyez? {Вы думаете, вы так думаете?  (франц.).}  -
переспросил мосье де Флорак. - Коль скоро у вас свободно четвертое место,  я
знаю, кому бы следовало его занять.
     - Кому же? - осведомился наш молодой путешественник.
     Но тут из дверей Hotel de Hollande  вышли  лорд  Кью  и  БарнС  Ньюком,
эсквайр. Увидев бородатую физиономию Джека Белсайза, Барнс снова  скрылся  в
дверях, а Кью перебежал через мост к отъезжающим.
     - Прощайте, Клайв! Прощай, Джек!
     - Прощай, Кью!
     Они крепко пожали друг другу руки. Форейтор затрубил  в  рожок,  карета
тронулась, и юный Ганнибал оставил позади свою Капую.


        ^TГлава XXXI^U
     Ее светлость

     В одном из баденских писем Клайв Ньюком с присущим ему  чувством  юмора
и, как всегда, со множеством  иллюстраций,  описал  мне  некую  высокородную
даму, которой был представлен на водах своим приятелем, лордом Кью. Лорд Кью
путешествовал по Востоку с сиятельной  четой  Д'Иври  -  герцог  был  давним
другом их семейства. Лорд Кью и был тем самым "К" из путевых  записок  мадам
Д'Иври, озаглавленных "По следам газели. Записки  дочери  крестоносцев",  об
обращении коего она так страстно молила бога, - тем самым "К", который  спас
ее светлость от арабов и совершил множество  других  подвигов,  описанных  в
этом пылком сочинении. Правда, он упорно утверждает, что не спасал герцогиню
ни от каких арабов, если не считать одного нищего, который клянчил бакшиш  и
которого Кью отогнал палкой. Они совершили паломничество по святым местам, и
что за жалкое зрелище, рассказывает  лорд  Кью,  являл  собой  в  Иерусалиме
старый герцог, шествуя с пасхальным крестным ходом босой и со свечой в руке!
Здесь лорд Кью расстался с титулованными супругами. Его имя не встречается в
последней части "Следов", изобилующих, нужно сказать, темными и  напыщенными
разглагольствованиями, приключениями, коим никто, кроме ее светлости, не был
свидетелем, и мистическими изысканиями. Не отличаясь  ученостью,  герцогиня,
подобно другим  французским  сочинителям,  выказывала  завидную  смелость  и
выдумывала там, где ей не хватало знаний; она  мешала  религию  с  оперой  и
выделывала балетные антраша перед вратами монастырей в  кельями  анахоретов.
Переход через Красное море она описывала так, словно  сама  была  очевидицей
этого великого события, про злосчастную страсть фараонова  старшего  сына  к
Моисеевой дочери повествовала, как о достовернейшем факте. В главе о  Каире,
упоминая о житницах Иосифа,  она  разражалась  неистовой  филиппикой  против
Потифара, которого рисовала подозрительным  и  деспотичным  старым  дикарем.
Экземпляр ее книги всегда стоит на полке в баденской  публичной  библиотеке,
ведь мадам Д'Иври каждый год посещает этот модный курорт. Его  светлость  не
одобрял этой книги, опубликованной без его согласия, и называл ее  одним  из
десяти тысяч безумств герцогини.
     Сей аристократ был сорока пятью годами старше  своей  жены.  Франция  -
страна, где особенно распространен милый христианский обычай, известный  под
названием mariage de convenance, о коем как раз сейчас так  хлопочут  многие
члены описываемого нами семейства. Французские  газеты  ежедневно  сообщают,
что в bureau de confiance {Посреднической  конторе  (франц.).},  где  главой
мосье де Фуа, родители могут устроить браки своих детей без всяких трудов  и
с полной гарантией. Для обеих  сторон  все  сводится  только  к  деньгам.  У
мадемуазель  столько-то  франков  приданого,  у  мосье  такая-то  рента  или
такое-то количество земли в пожизненном, либо  полном  владении,  или  etude
d'avoue {Адвокатская контора (франц.).}, или магазин с такой-то клиентурой и
таким-то доходом, каковой может удвоиться, если благоразумно вложить в  дело
такую-то сумму. И вот  соблазнительная  матримониальная  сделка  совершилась
(такой-то процент посреднику) или расстроилась, и никто  не  горюет,  и  все
шито-крыто. Не берусь за незнанием  тамошней  жизни  судить  о  последствиях
упомянутой системы, но коль скоро литература  страны  передает  ее  нравы  и
французские романы отражают действительность, то можно представить себе, что
там у них за общество, в которое мой лондонский читатель может попасть через
двенадцать часов после того, как перевернет  эту  страницу,  ибо  эти  места
отделяют от нас всего двадцать миль морского пути.
     Старый герцог Д'Иври принадлежал к древнему французскому роду; он бежал
с Д'Артуа, воевал под началом Конде,  провел  в  изгнании  все  царствование
корсиканского узурпатора, и хотя в революцию он утратил девять десятых своих
богатств, оставался могущественным и знатным вельможей. Когда судьба,  точно
задумав  пресечь  этот  славный  род,   поставлявший   Европе   королев,   а
крестоносцам знаменитых предводителей, отняла у Д'Иври обоих его  сыновей  и
внука, наш сиятельный  вдовец,  отличавшийся  стойкостью  духа,  не  пожелал
склониться перед грозным врагом и, презрев нанесенные ему тяжкие удары,  уже
на седьмом десятке,  за  три  месяца  до  Июльской  революции,  торжественно
обвенчался  с  родовитой  девицей  шестнадцати  лет,  взятой  для  этого  из
монастырской школы Sacre Coeur в Париже.  В  книге  регистрации  гражданских
браков под их фамилиями  стояли  самые  августейшие  свидетельские  подписи.
Супруга дофина и герцогиня Беррийская поднесли новобрачной богатые  подарки.
Через год на выставке появился портрет  кисти  Дюбюфа,  с  которого  смотрит
прелестная юная герцогиня, черноокая и чернокудрая, с ниткой жемчуга на  шее
и алмазной диадемой в волосах, прекрасная, точно сказочная принцесса.  Мосье
Д'Иври, чья молодость,  наверно,  прошла  довольно  бурно,  все  же  отлично
сохранился. Назло своей  врагине-судьбе  (кто-нибудь,  пожалуй,  решит,  что
судьба питает пристрастие к знати и находит особое удовольствие в  поединках
с князьями - Атридами,  Бурбонидами  и  Д'Ивридами,  оставляя  без  внимания
разных Браунов и Джонсов) его светлость, по-видимому, вознамерился не только
оставить по себе потомков, но и доказать, что над ним самим не властны годы.
В шестьдесят лет он оставался молод или, по  крайней  мере,  имел  моложавый
вид. Волосы его были так же черны, как у его супруги, а зубы  так  же  белы.
Встретив его погожим днем на Большом бульваре в толпе  молодых  щеголей  или
увидев, как он с грацией,  достойной  самого  старика  Франкони,  скачет  на
лошади в Булонеком лесу, вы бы лишь по величавой осанке, приобретенной в дни
Версаля и Трианона и даже в мечтах недоступной нынешней  молодежи,  отличили
его от тех юношей, с которыми он, что греха  таить,  предавался  до  свадьбы
множеству милых забав и безумств. Он был завсегдатаем оперных кулис,  словно
какой-нибудь журналист  или  двадцатилетний  повеса.  Подобно  всем  молодым
холостякам,  он  только  перед  самой  женитьбой  se   rangea   {Остепенился
(франц.).}, как говорят французы,  и  простился  с  театральными  Фринами  и
Аспазиями, решив отныне посвятить себя своей очаровательной молодой супруге.
     Но тут случилась ужасная  июльская  катастрофа.  Старые  Бурбо