тославный  Фаринтош  со  свойственным
его особе бессмысленным взглядом. Этель,  казалось,  принесла  с  собой  всю
охапку цветов, презентованную ей маркизом. Высокородный Бастингтон (надо  ли
сообщать читателю, что виконт  Бастингтон  -  единственный  наследник  всего
семейства Подбери), а также баронет из северных графств и отважный  Крэкторп
- одним словом, первейшие кавалеры столицы собрались вокруг юной  красавицы,
образуя ее свиту;  можете  не  сомневаться,  что  и  маленький  Дик  Хитчен,
которого вы встретите повсюду,  тоже  был  возле  нее  со  своими  дежурными
комплиментами и улыбкой. До прибытия Этель в  зале  царили  девицы  Рекстро,
упиваясь своим превосходством, но едва она появилась -  бедняжки  совершенно
стушевались и теперь довольствовались беседой и вниманием армейских драгун и
других второсортных кавалеров из второразрядных клубов;  одна  из  них  даже
пошла танцевать с судейским,  правда,  он  был  родня  какому-то  герцогу  и
рассчитывал на протекцию у лорда-канцлера.
     Клайв клялся, что, еще не видя Этель, уже почувствовал ее  присутствие.
Впрочем, ведь леди Фарем предупредила его, что  будет  мисс  Ньюком.  Этель,
напротив, не  ожидая  этой  встречи  и  не  располагая  предвидением  любви,
выказала удивление, узрев кузена: брови ее вскинулись, в глазах  засветилась
радость. Пока бабушка пребывала в другой комнате, она поманила к себе Клайва
и, отпустив Крэкторпа, Фобсби, Фаринтоша и Бастингтона, всю  эту  влюбленную
молодежь, окружавшую  ее  подобострастной  толпой,  дала  аудиенцию  мистеру
Клайву с величавостью наследной принцессы.
     Она и в самом деле была властительницей сих мест.  Самая  остроумная  и
красивая, она княжила здесь по  праву  собственного  совершенства  и  общего
признания! Клайв чувствовал ее превосходство и собственную незначительность;
он приблизился к ней, как к какому-то высшему существу. Очевидно, ей приятно
было показать ему, как она  отсылает  прочь  этих  грандов  и  блистательных
крэк-торпов, надменно объявляя им, что  желает  говорить  с  кузеном  -  тем
красивым юношей со светлыми усами.
     - Вы здесь многих знаете? Или это ваш первый выход  в  свет?  Хотите  я
представлю вас каким-нибудь хорошеньким  барышням,  чтобы  вам  было  с  кем
танцевать? Какая прелестная бутоньерка!
     -  И  это  все,  что  вы  хотели  мне  сказать?  -  спросил   несколько
обескураженный Клайв.
     - А о чем же еще говорить на балу?  Наши  речи  должны  соответствовать
месту.  Если  бы  я  сказала  капитану  Крэкторпу,  что  у  него  прелестная
бутоньерка, он был бы просто в восторге. А вы... очевидно, выше этого.
     - Я, как вы изволили заметить, новичок  в  вашем  обществе,  а  потому,
знаете ли, не  привык  к...  своеобразию  здешних  блестящих  разговоров,  -
промолвил Клайв.
     - Как! Вы уже уходите, мы же почти год. с вами не виделись! - вскричала
Этель своим обычным голосом. - Простите, сэр Джон Фобсби, я не могу сейчас с
вами танцевать. Я только что встретила кузена, которого не видела целый год,
и мне хочется поговорить с ним.
     - Не моя вина, что мы не увиделись раньше. Я  ппсал  вам,  что  получил
ваше письмо лишь месяц назад. И на второе мое письмо из Рима  вы  так  и  не
ответили. Ваше письмо долго лежало на почте и было переслано мне в Неаполь.
     - Куда? - переспросила Этель,
     - Я встретил там лорда Кью.
     Этель,  сияя   улыбками,   посылала   воздушные   поцелуи   двойняшкам,
проходившим мимо со своей маменькой.
     - Значит, вы встретили - здравствуйте, здравствуйте! - лорда Кью?
     - И, повидавшись с ним, тут же примчался в Англию, - закончил Клайв.
     Этель строго посмотрела на него,
     - Как мне вас понимать,, Клайв?. Вы примчались в Англию, потому  что  в
Неаполе было слишком жарко и  потому  что  соскучились  по  своим  близким,,
n'est-ce pas {Не правда ли? (франц.).}? Мама так рада была вас  видеть.  Она
ведь любит вас как родного сына.
     - Как этого ангела Барнса? Быть не может! - воскликнул с горечью Кяайв.
     Этель еще раз поглядела на него. Ей сейчас ужасно хотелось обходиться с
Клайвом, как с младшим - этаким не очень  еще  самостоятельным  братцем  лет
тринадцати. Однако в его облике и манерах было что-то, не допускавшее такого
обращения.
     - Почему вы не приехали месяцем раньше - посмотрели бы на свадьбу.  Все
было так мило. Съехался весь свет.  Клара  и  даже  Барнс  выглядели  просто
очаровательно.
     - О, это, наверно, было бесподобно! - подхватил Клайв.  -  Трогательное
зрелище, я уверен. Бедняга Чарльз Белсайз не мог присутствовать, потому  что
скончался его брат и он...
     - И что?..  Договаривайте,  мистер  Ньюком!  -  воскликнула  барышня  в
сильном гневе; ее розовые  ноздри  трепетали.  -  Вот  уж  не  думала,  что,
повстречавшись  после  стольких  месяцев   разлуки,   вам   захочется   меня
оскорбить... да-да, оскорбить упоминанием этого имени.
     - Покорнейше прошу  прощения,  -  оказал  Клайв,  отвешивая  церемонный
поклон. - Избави бог, чтобы я хотел вас как-нибудь  обидеть,  Этель!  Нынче,
как вы изволили заметить, мой первый выход в свет.  Поэтому  я  и  говорю  о
вещах и людях, коих мне, наверно, не следовало касаться. Мне ведь  надлежало
говорить о бутоньерках, не так ли? Это,  как  вы  изволили  заметить,  самая
подходящая тема для разговора.  Значит  и  о  родственниках  лучше  было  не
упоминать. Ведь мистер Белсайз благодаря этому браку  сподобился  стать  вам
как бы родней, и даже я в какой-то мере могу теперь  хвастаться  родством  с
ним. Экая честь для меня!
     - Бог мой, что все это значит! - вскричала мисс  Этель,  удивленная  и,
возможно, встревоженная. Клайв и сам едва ли понимал.  Все  время,  пока  он
разговаривал с ней, в нем нарастало раздражение; он подавлял  в  себе  гнев,
охвативший его при виде толпившихся вкруг  нее  молодых  людей;  все  в  нем
возмущалось против собственной  унизительной  покорности,  и  он  злился  на
самого себя за то восторженное нетерпение, с который кинулся  на  первый  ее
зов.
     - Это значит, Этель... - произнес он, решаясь  все  высказать,  -  что,
если кто-то проделывает тысячу миль, чтобы повидать вас и пожать  вам  руку,
ее надо протягивать поласковее, чем это сделали вы; что, когда день за  днем
в вашу дверь стучится родственник, его надо постараться принять; при встрече
держаться с ним как со старым другом, а не так, как держались вы, когда леди
Кью соизволила впустить меня; и не так, как вы обходитесь с этими  дураками,
что толпятся вкруг вас от нечего делать! - выпалил Клайв в  великой  ярости,
скрестив на груди руки и окидывая свирепым взглядом ни  в  чем  не  повинных
молодых франтов; он продолжал смотреть на них так, точно сейчас взял бы да и
столкнул их лбами. - Кажется, я отнимаю мисс Ньюком у ее поклонников?
     - Об этом не мне судить, - ответила она мягко. Поклонники действительно
отступили. Но она видела, что он злится, и это доставляло ей удовольствие.
     - Тот молодой человек, что подходил к вам, -  продолжал  Клайв,  -  сэр
Джон, кажется...
     - Вы недовольны, что я его отослала? - спросила Этель,  протягивая  ему
руку. - Слышите, музыка! Давайте повальсируем. Неужто же вы не  знаете,  что
стучались не в мою дверь? - произнесла она и заглянула ему в лицо  просто  и
ласково, как в былые дни. Она победительницей закружилась  с  ним  по  зале,
затмевая остальных красавиц; она хорошела с каждым туром  вальса  -  румянец
заливал ее щеки, глаза сверкали все ярче. Лишь  когда  смолкла  музыка,  она
села на место, тяжело дыша и сияя улыбкой, - вот такой  же  мне  запомнилась
Тальони после своего триумфального  pas  seul  {Сольного  номера  (франц.).}
(господи, это было тысячу лет назад!). Этель  кивком  поблагодарила  Клайва.
Казалось, между ними наступило полное примирение. Как раз под конец вальса в
залу вошла леди Кью; увидев кавалера Этель, она нахмурилась. Но в  ответ  на
ее упреки, внучка только пожала своими прекрасными плечиками,  глянула  так,
точно хотела сказать: "Je le veux" {Мне так угодно (франц.).},  -  и,  подав
бабушке руку, с покровительственным видом увела ее прочь.
     Наперсник Клайва с превеликим любопытством наблюдал происходившую между
ними сцену и вальс, коим было отпраздновано их  примирение.  Признаюсь  вам,
что это лукавое юное создание уже  несколько  месяцев  было  предметом  моих
наблюдений, и я любовался ею, как любуются  в  зоологическом  саду  красивой
пантерой с горящими глазами, лоснящейся шкурой и грациозными  линиями  тела,
такой стремительной и ловкой в прыжке.
     Сказать по чести, я не видывал более ослепительной  юной  кокетки,  чем
была мисс Ньюком во второй свой сезон. В первый год, будучи  невестою  лорда
Кью, она, очевидно, вела себя сдержанней и спокойней. К тому же  в  тот  год
мисс  Ньюком  выезжала  с  маменькой,  которой,  за  исключением   отдельных
маленьких капризов, всегда была послушна и  неизменно  готова  повиноваться.
Когда же в качестве дуэньи при  ней  оказалась  графиня  Кью,  для  девушки,
очевидно, стало просто забавой изводить старуху, и она пускалась танцевать с
самыми младшими сыновьями, лишь бы позлить бабушку. Вот почему бедняжка юный
Кабли (который имел две сотни  содержания  в  год  плюс  еще  восемьдесят  в
казначействе с ежегодной прибавкой в пять фунтов) всерьез решил, будто Этель
в него влюбилась, и совещался с другими молодыми клерками на  Даунинг-стрит,
достанет  ли  двухсот  восьмидесяти  фунтов,  а  годом   позже   -   двухсот
восьмидесяти пяти, чтобы вести дом. Юный Тэнди из Темпла, младший сын  лорда
Скибберина (того, что какое-то время  поддерживал  в  парламенте  ирландских
католиков) тоже был сражен в самое сердце и не  раз  среди  ночи,  когда  мы
брели с ним после бала в другой  конец  города,  развлекал  меня  излияниями
восторга и пылких чувств к мисс Ньюком.
     - Если вы так влюблены " нее, почему  не  сватаетесь?  -  спросил  я  у
мистера Тэнди.
     - Ишь что выдумали! К ней свататься все равно что к русской царевне!  -
вскричал юный Тэнди. - Она красива, обворожительна,  остроумна.  А  глаза  -
никогда таких не видел! Они сводят меня с ума, да-да!  -  воскликнул  Тэнди,
хлопая себя по жилету, когда мы проходили под  аркой  Темпл-Бара.  -  Только
ведь такой отчаянной кокетки свет не видывал со времен Клеопатры Египетской!
     Нечто подобное думалось и мне, когда я наблюдал за тем, что происходило
между Клайвом и Этель, признаюсь, не  без  некоторого  восхищения  девушкой,
которая крутила кузеном, как хотела. По окончании вальса я поздравил  его  с
успехом. Заграничные балы сделали из него заправского танцора.
     - А что до твоей дамы - смотреть на нее просто наслаждение, - продолжал
я. - Очень люблю наблюдать, как танцует мисс Ньюком. После Тальони никто  не
доставлял мне большего  удовольствия.  Взгляни,  как  она  выходит,  вскинув
головку и выставив вперед ножку. Ну, и счастливчик этот лорд Бастингтон!
     - Ты злишься, потому что она тебя не заметила,  -  проворчал  Клайв.  -
Помнишь, сам говорил, что она не  заметила  тебя  или  просто  забыла.  Твое
тщеславие уязвлено, вот ты и трунишь.
     - Может ли мисс Ньюком помнить всех представленных ей мужчин, - отвечал
его собеседник. - Прошлый год она разговаривала со мной, потому  что  хотела
узнать о тебе. А вот нынче что-то не разговаривает, - видно, ты ее больше не
занимаешь.
     - Да ну тебя к черту, Пен! - вскричал  Клайв,  как  школьник,  которого
задирают.
     - Она притворяется, будто не смотрит на нас и всецело поглощена беседой
с душкой Бастингтоном.  Воображаю  этот  восхитительный  обмен  благородными
мыслями! В действительности же она следит за нами и  знает,  что  мы  сейчас
говорим о ней. Если ты когда-нибудь женишься на ней (что, конечно,  было  бы
величайшей  глупостью,  Клайв),  я  потеряю  в  тебе  друга.  Ты  непременно
расскажешь ей, какого я о ней мнения, и она велит тебе раздружиться со мной.
- Клайв в мрачном раздумье слушал то, что продолжал говорить его собеседник:
- Да, она кокетка. Это у нее в природе. Она старается покорить каждого,  кто
к ней подойдет. Она должна отдышаться от вальса и  вот  притворяется,  будто
слушает этого беднягу Бастингтона; он тоже малость запыхался, но пыжится изо
всех сил, чтобы только быть ей приятным. С каким обворожительным  видом  она
его слушает! Глаза стали даже какие-то лучезарные.
     - Что, что?.. - переспросил Клайв, встрепенувшись.
     Я не понял, от чего он встрепенулся, да  и  не  стал  ломать  над  этим
голову, полагая, что юноша, наверно, витал в любовных грезах.  А  вечер  шел
своим чередом, и Клайв не покинул бала,  покуда  не  уехала  мисс  Ньюком  с
графиней Кью. Я не видел, чтобы кузен и куаииа в тот  вечер  еще  как-нибудь
общались. Помнится, капитан Крэкторп проводил барышню до кареты; сэру  Джону
Фобсби выпало счастье вести под руку старую  графиню  и  тащить  ее  розовую
сумку с шалями, накидками и прочими вещами, украшенную  графской  короной  и
монограммами ее сиятельства. Возможно, Клайв сделал  шаг,  чтобы  подойти  к
ним, но мисс Ньюком предостерегающе подняла пальчик, и он остался на месте.
     Клайв  и  двое  его  друзей  из  Лемб-Корта  условились  отправиться  в
следующую субботу обедать в Гринвич, однако утром упомянутого дня пришла  от
него записка, извещавшая нас,  что  он  должен  навестить  свою  тетку  мисс
Ханимен и потому просит его извинить. Суббота - день отдыха  у  джентльменов
нашей профессии. Мы уже успели пригласить Ф. Бейхема,  эсквайра,  в  надежде
хорошенько повеселиться и не желали лишаться удовольствия  из-за  отсутствия
нашего юного римлянина. Итак, мы втроем отправились пораньше  на  станцию  у
Лондонского моста с намерением погулять до  обеда  в  Гринвичском  парке.  И
должно же было так случиться, что как раз в это время к платформе на Брайтон
подкатила коляска графини Кью, и из нее вышла  мисс  Этель  в  сопровождении
служанки.
     Но еще удивительнее оказалось то, что, когда мисс  Ньюком  с  горничной
появились на станции, там уже находился мистер  Клайв.  Что  же  может  быть
естественней и похвальней его желания съездить повидать тетушку  Ханимен?  И
что  необычного  в  том,  что  мисс  Этель  захотелось  провести  субботу  и
воскресенье с больным отцом и отдохнуть хорошенько денек-другой  после  пяти
утомительных вечеров, на каждый из которых, по нашему подсчету,  приходилось
по два, приема и одному балу. И то, что они вместе отправились в Брайтон,  -
барышня под опекой своей femme de chambre  {Горничной  (франц.).},  -  ни  у
кого, согласитесь, не должно было вызвать никаких нареканий.
     Разумеется, было бы нелепо утверждать, что летописцу  известно  все  на
свете, даже то, о чем  шептались  между  собой,  двое  влюбленных  в  вагоне
первого класса; солидные историки те претендуют  на  такую  осведомленность,
описывая тайные сборища  заговорщиков,  совещания  с  глазу  на  глаз  между
монархами и их министрами и даже сокровенные мысли и  побуждения  упомянутых
особ, быть может, неведомые нам самим. Все, за  что  данный  писатель  может
поручиться своей репутацией правдивого человека, это - что в  такой-то  день
состоялось  свидание  таких-то  лиц,  каковое  имело  такие-то  последствия.
Услышав об этой встрече и отлично зная своих  героев,  автор,  конечно,  мог
довольно точно представить себе  все  между  ними  произошедшее.  Вы  же  не
станете подозревать меня в  том,  что  я  подкупил  горничную  или  что  два
конторщика, которые ехали в одном вагоне с нашими молодыми людьми и вряд  ли
могли что-нибудь слышать, пересказали мне их беседу? Если бы Клайв  и  Этель
ехали вдвоем в купе, я бы даже смелее поведал вам, что там было, но  с  ними
ехали еще молодые конторщики, безбожно курившие всю дорогу.
     - Так вот, - начала шляпка, придвинувшись к  цилиндру,  -  признайтесь,
сэр, правда ли, что в Риме выбыли ужасно влюблены в девиц  Фримен,  а  потом
чрезмерно внимательны к  третьей  мисс  Баллиол?  Ведь  вы  же  рисовали  ее
портрет? Ну вот видите! Все художники притворяются, что обожают рыжих девиц,
потому что их рисовали Тициан и Рафаэль. А Форнарина тоже  рыжая?  Смотрите,
мы уже в Кройдоне!
     - Форнарина, - отвечал шляпке цилиндр, - если картина в галерее Боргезе
точно передает оригинал или хотя бы близка к нему, была женщиной некрасивой,
с наглыми глазами, грубо очерченным ртом и красновато-коричневой кожей. Она,
право, так дурна собой,  что,  на  мой  взгляд,  наверно,  такой  и  была  в
действительности, - ведь мужчины обычно влюбляются в плод своей фантазии,  а
точнее сказать: каждая женщина прекрасна в глазах своего любовника.  Знаете,
какова, должно быть, была древняя Елена?
     - Не знаю, я ничего про нее не слышала. Кто она такая,  ваша  Елена?  -
спросила шляпка. Она и в самом деле ничего этого не знала.
     - Долго рассказывать, к тому же история эта произошла так давно, что не
стоит и вспоминать о ней, - отвечал Клайв.
     - Вы оттого и толкуете про Елену, что хотите избежать разговора о  мисс
Фримен! - воскликнула молодая особа. - То есть, о мисс Баллиол.
     - Мы будем говорить о ком вам  угодно.  Так  какую  из  них  мы  начнем
разбирать по косточкам? - осведомился Клайв. Дело в том, что сидеть с ней  в
одном вагоне - быть взаправду с  ней,  смотреть  в  эти  удивительные  ясные
глаза, видеть, как  шевелятся  нежные  губки,  слышать  ее  нежный  голос  и
звенящий  смех,  располагать  этими  полутора  часами  назло  всем  светским
дуэньям, бабушкам и условностям,  назло  самому  будущему,  было  для  юноши
настоящим счастьем, и оно переполняло его душу и все существо  таким  острым
ощущением радости, что стоит ли  удивляться  его  оживленности  и  шутливому
настроению?
     - Значит, вы узнавали о моих делах? - спросил он. Господи помилуй,  они
уже прикатили в Рейгет! Вот
     Гэттон-парк проносится перед ними как на крыльях ветра.
     - Я про многое слышала, -  отвечает  шляпка,  потряхивая  благоуханными
локонами.
     - Почему же вы не ответили на мое второе письмо?
     - Мы были в ужасном смущении. Нельзя же отвечать на все письма  молодых
людей.  Я  даже  сомневалась,  отвечать  ли   на   записку,   полученную   с
Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер, - промолвила шляпка. - Нет, Клайв, не надо  нам
писать друг  другу,  -  продолжала  девушка  уже  с  грустью,  -  разве  что
редко-редко. И  то,  что  я  сегодня  встретила  вас  здесь,  право,  чистая
случайность. Когда я на вечере у леди Фарем обмолвилась, что поеду  нынче  в
Брайтон навестить папеньку, я и думать не думала, что встречу вас в  поезде.
Но раз уж вы здесь, - ничего не поделаешь. Так вот,  я  не  стану  скрывать:
существуют препятствия.
     - Какие же еще?! - вырвалось у Клайва.
     - Ах, вы, глупый мальчик! Никаких других, кроме тех, что всегда были  и
будут. Когда мы расстались, то есть, когда вы оставили нас  в  Баден-Бадене,
вы знали, что это к лучшему. Вам предстояло много занятий, и вы не могли без
конца тратить время на... детишек и больных людей. У каждого  человека  свое
дело, и у вас тоже - вы сами его выбрали. Мы с вами в столь близком родстве,
что можем... можем любить друг друга почти как брат с сестрой. Что бы сказал
Барнс, услышав мои слова! Какая бы судьба ни ждала вас и вашего  батюшку,  я
не могу относиться к вам иначе, чем... ну сами знаете! И так  всегда  будет,
всегда! Существуют такие чувства, против которых, надеюсь, бессильно  время,
хоть я, не взыщите, никогда больше не стану говорить о них. Ни вам,  ни  мне
не изменить наших обстоятельств, так пусть каждый из нас будет достоин своей
роли. Вы станете хорошим художником, а я... - кто знает, что будет со  мной?
Я знаю лишь то, что предстоит  мне  сегодня.  Сегодня  я  еду  повидаться  с
родителями и буду до самого понедельника так счастлива, как только возможно.
     - А я вот знаю, чего бы я сейчас хотел,  -  вымолвил  Клайв;  поезд  со
свистом ворвался в туннель.
     - Чего? - спросила в темноте шляпка. Паровоз  ре