волшебству,  повинуются
юному чемпиону бильярдные шары.
     Клайв не был лучшим из питомцев Гэндиша. Поговаривали даже,  что,  ходи
он в студию пешком, профессор вряд ли бы  так  превозносил  его,  так  часто
ставил в пример другим. Девицы Гзндиш, не скроем  того,  разыскали  в  Книге
пэров родословную  дядюшки  Ньюкома,  и  Гэндиш-младший,  очевидно,  не  без
тайного расчета, сделал набросок картины, на которой, в полном  соответствии
с этой правдивой  книгой,  изображалось,  как  некий  предок  Клайва  весело
шествует на костер в Смитфилде, окруженный толпой мерзких доминиканцев,  чьи
увещания, как видно, нисколько не действуют на мученика из рода Ньюкомов.  А
Сэнди Макколлоп нарисовал картину на другой сюжет: цирюльник короля  Эдуарда
Исповедника подстригает бороду оного монарха. В ответ на  эту  сатиру  Клайв
любезно изобразил вождя клана Макколлопов,  Сони  Вина  Макколлопа,  который
спустился с гор в Эдинбург и впервые в жизни  с  изумлением  созерцает  пару
штанов. Такими веселыми шутками забавлялись изо дня в день молодые  люди  из
студии Гэндиша. Всех как-нибудь да  высмеивали.  Кто  немножко  косил,  того
изображали  со  страшным  косоглазием;   юношу,   наделенного   от   природы
длинноватым носом, насмешники рисовали  с  каким-то  чудовищным  хоботом,  а
маленького иудея Боби Мосса с Уордор-стрит представили однажды в трех шапках
и с мешком старьевщика за плечами. Не щадили  и  сгорбленную  спину  бедного
Джей Джея, пока Клайв не ополчился на тех, кто  рисовал  его  друга  в  виде
ужасного горбуна, и не объявил им, что смеяться  над  подобным  уродством  -
позор!
     Наш друг, юноша прямой, великодушный  и  добрый,  отличался,  по  чести
говоря, некоторой долей надменности и деспотизма, и возможно, тогдашний  его
образ жизни и окружение способствовали развитию этих природных  недостатков,
так что недоброжелатели, обвинявшие его в  чрезмерном  самомнении,  были  не
столь уж неправы. Он, как известно, сам горько сожалел о том, что  его  рано
забрали из школы, - ему, по его собственным словам, было бы  только  полезно
еще годик-другой получать трепку от старины Ходжа; он сетовал и на  то,  что
его не послали в  колледж,  -  пусть  там  даже  специально  не  воспитывают
скромность, ты научаешься ей поневоле, ибо встречаешь равных себе,  а  то  и
лучших, тогда как в студии бедного мистера Гзндиша, пожалуй, не было никого,
кто бы не льстил ему, не смотрел на него снизу вверх, не  восхищался  им  от
души или притворно. Его  родовитость  и  богатство  производили  неотразимое
впечатление на этих простых ребят (хоть не на всех в равной мере), и  они  с
готовностью бегали по его поручениям и  всячески  оспаривали  друг  у  друга
благосклонность молодого набоба. Природное чистосердечие делало его  жертвой
их лести, а веселый и общительный нрав приводил его  в  такое  общество,  от
которого ему следовало бы держаться подальше. Боюсь, что этот  хитрец  Мосс,
чьи  родители  торговали  мебелью,  картинами,  настоящими   и   поддельными
драгоценностями,  бессовестно  сбывал  Клайву  перстни,  цепочки,   запонки,
блестящие булавки и прочую дребедень, каковую наш бедный франт прятал в ящик
и решался надеть только будучи уверен, что его не увидит ни отец, ни  мистер
Бинни, пристально следивший за ним своим проницательным оком.
     Ежедневно, вскоре после полудня, Клайв выходил из дому: в этот час  ему
полагалось начинать занятия у Гэндиша. Но  всегда  ли  наш  юный  джентльмен
сидел за рисовальной доской, когда его  батюшка  полагал,  что  он  прилежно
срисовывает античные образцы? Боюсь, его место иногда  пустовало.  Его  друг
Ридли работал изо дня в день и притом с утра до ночи. Не раз этот  маленький
труженик замечал отсутствие своего покровителя и,  разумеется,  мягко  пенял
ему; но если Клайв приходил, то задание свое выполнял удивительно  быстро  и
хорошо; а Ридли был слишком предан юному шалопаю, чтобы обмолвиться  дома  о
его  легкомысленном  поведении.  Моим  беспристрастным  читателям,  наверно,
приходилось слышать, как сокрушается маменька их друга Джонса о том, что  ее
мальчик слишком усердствует в колледже, или как охают сестрицы Гарри, что он
день-деньской просиживает в суде, а ночью, упрямый, еще читает  свои  нудные
юридические книги, стоящие таких денег, - так недолго и здоровье  подорвать!
Проницательные читатели без лишних слов понимают, что отвлекало юного Клайва
Нъюкома. А меж тем его отец, искушенный в жизни  не  больше  наивных  сестер
Гарри или нежной маменьки Джонса,  был  уверен,  что  мальчик  непогрешим  и
лучшего просто нет на свете.
     - Если этот  молодой  человек  будет  и  впредь  вести  себя  столь  же
примерно, он превратится в образец добродетели, - говорил о Клайве его кузен
Барнс Ньюком. - Вчера я повстречал его в Воксхолле в обществе  юного  Мосса,
чей папаша дает деньги в рост и торгует разным  хламом  на  Уордор-стрит.  С
ними было еще два или три молодых джентльмена,  по  всей  вероятности,  тоже
старьевщики,  которые  весь  день  собирали  тряпье,  а  под  вечер   пришли
повеселиться и выпить в беседке аракового пунша.  Очаровательный  юнец  этот
кузен Клайв, и, чует мое сердце, он еще прославит наше семейство.


        ^TГлава XIX^U
     Полковник у себя дома

     Дом нашего милейшего полковника  выкрасили  заново,  но  от  этого  он,
подобно измятой физиономии мадам Лятур, сильно румянившейся на  склоне  лет,
выглядел только хуже. Кухни были мрачные, конюшни мрачные, коридоры  длинные
и темные, на стеклянной террасе гулял ветер,  высокая  каменная  лестница  с
широкими ступенями навевала тоску, а в обветшалой ванной, всхлипывая и шипя,
грустно текла из бака вода,  -  таковы  были  невеселые  черты,  из  которых
складывался облик дома. Но полковник находил его вполне уютным и  веселым  и
обставил его, как умел, не ломая головы. В  один  прекрасный  день  привезли
целый воз стульев, назавтра прибыл фургон, груженный решетками для  каминов,
каминными щипцами, стеклянной и фаянсовой посудой - в  количестве,  пожалуй,
чрезмерном для одного дома. Шторы в малой гостиной были желтые, а в  большой
- зеленые. Ковер полковник купил за гроши - дешевле пареной репы, сэр! -  на
распродаже, в лавке на Юстон-сквер. Для лестницы он ковра не покупал - какой
смысл? Зачем только люди устилают свои лестницы  коврами?!  Его  собственные
комнаты были заставлены удивительными и никчемными вещами; здесь были полки,
сколоченные им самим, сундуки камфарного дерева, древнеиндийские одеяния,  -
к чему ему всякие новомодные безделушки? Старому служаке и  без  этого  было
хорошо. Зато спальня для гостей была  обставлена  со  всей  роскошью:  здесь
стояла кровать величиной с генеральскую палатку и высокое трюмо, а  пол  был
покрыт красивым новым ковром, тогда как сам полковник брился  у  себя  перед
маленьким треснувшим зеркальцем, стоившим не дороже штанов короля Стефана, и
ходил по голым доскам, которые, подобно обнаженным плечам старой мисс Кощей,
приличней было бы чем-нибудь прикрыть. Опочивальня мистера Бинни была уютной
и опрятной и вполне отвечала своему  назначению.  Клайву  отвели  кабинет  и
спальню наверху и позволили меблировать их по своему  усмотрению.  Уж  то-то
было им с  Ридли  раздолье  на  Уордор-стрит!  Каких  только  восхитительных
цветных гравюр они не накупили - и со скачками, и с охотой, и с красавицами;
одни  вырезали  и  наклеили  на  экраны,  другие  вставили  под   стекло   и
собственноручно повесили  на  стену.  А  когда  все  было  готово,  устроили
вечеринку и в письменной форме пригласили полковника,  мистера  Бинни,  двух
джентльменов из Лемб-Корта, что в Темпле, мистера Ханимена и Фреда  Бейхема.
Уж этого непременно! А он прямо так и ответил:
     - Если будет мистер Шеррик, - заметьте, я ничего такого не  говорю,  но
советую тем, кто плохо знает Лондон, поосторожнее выбирать знакомых,  -  так
вот, если будет мистер Шеррик, мальчики, - вы что-то очень с ним  сдружились
в последнее время! - то Ф. Б. вынужден почтительнейше отклонить приглашение.
     Мистера Шеррика не пригласили, и, следовательно, Ф. Б. пришел.  Шеррика
позвали в другой раз. И чудной же народ собирал наш честнейший  полковник  в
этом чудном доме, таком  неуютном,  мрачном,  темном  и  таком  милом!  Этот
гостеприимнейший  из  смертных  любил  собирать  вкруг   себя   друзей,   и,
признаться,  публика,  посещавшая   вечеринки,   которые   устраивались   на
Фицрой-сквер,  оказывалась  подчас  весьма  разношерстной.  Здесь  бывали  и
корректные чиновники Ост-Индской  компании  с  Гановер-сквер,  и  художники,
приятели Клайва, - джентльмены всех возрастов с  бородами  всех  видов  и  в
платье всевозможных покроев. По временам появлялся кто-нибудь  из  приятелей
Клайва по школе и во все глаза разглядывал людей,  средь  которых  очутился.
Иногда на эти приемы приглашались  и  дамы,  и  безмерная  учтивость  нашего
доброго хозяина искупала в их глазах необычный характер его  гостей.  Им  не
часто случалось видеть таких  странных,  патлатых  молодых  людей,  как  эти
художники, и  таких  удивительных  женщин,  какие  собирались  у  полковника
Ньюкома.  Он  покровительствовал  всем  бедным  вдовам   и   старым   девам;
какой-нибудь отставной капитан с целым выводком дочек обретал в нем  верного
друга. Полковник обычно посылал за ними экипаж и потом отвозил их обратно  в
отдаленный пригород, где они жили. Гэндиш с супругой и четыре мисс Гэндиш  в
пунцовых платьях также были непременными гостями на вечеринках полковника.
     - Я восхищаюсь гостеприимством нашего славного  воина,  сэр,  -  заявил
мистер Гэндиш. - Армия - моя давняя страсть. Я три года служил  в  ополчении
Сохо - до самого конца войны, сэр, до самого.
     А  какое  величественное  зрелище  представлял  собой  мистер  Фредерик
Бейхем, когда кружился в вальсе или  кадрили  с  кем-нибудь  из  престарелых
гурий,  посещавших  вечера  полковника!  Ф.  Б.,  как   и   подобало   столь
добросердечному человеку,  всегда  выбирал  в  партнерши  самую  дурнушку  и
развлекал  ее  весь  вечер  глубокомысленными  комплиментами  и   изысканной
беседой. Полковник тоже танцевал кадриль, причем танцевал  ее  с  величайшей
серьезностью; вальс еще не был принят в его времена, а кадрили он обучился в
Калькутте, когда она только входила в моду,  эдак  в  1817  году.  И  разве,
увидевши однажды, можно  было  забыть,  как  вел  он  в  танце  какую-нибудь
престарелую  девицу,  как  кланялся  ей  по  окончании  танца  и   с   каким
достоинством исполнял фигуру только для кавалеров. Не будь у Клайва  Ньюкома
такого  чувства  юмора,  он,  наверно,  не  раз  покраснел  бы   за   своего
простодушного родителя. Но он обладал  этим  качеством,  и  старик  был  ему
бесконечно дорог своей искренностью, добротой и детской доверчивостью.
     - Нет, ты только погляди на моего старика, Пенденнис, - говорил  он.  -
Гляди, как он ведет к фортепьяно эту  вековушку,  мисс  Тидсуэлл.  Ну  прямо
настоящий герцог! Держу пари, она уверена, что скоро станет моей мачехой, от
него все женщины без ума, молодые и старые. "Пускам не бросит мне упрека!" И
пошла: "Клянусь, он пересилит! горе, как пташка запоет в просто-о-о-оре!" Ах
ты, старая! пичуга! А папочка,  гляди,  стоит  и  в  такт  покачивает  седой
головой - ни дать ни взять сэр  Роджер  де  Коверли.  Здравствуйте,  дядюшка
Чарльз!..  Слушай,  Макколлоп,  как  у  тебя  идет  дело  с  этим   герцогом
Как-его-там, который!  помирает  с  голоду  в  подземелье?  Гэндиш  говорит,
получается здорово. - И юноша отошел к своим живописцам.
     Тут приближается мистер Ханимен; на лице его  играет  слабая  улыбка  -
словно луч луны на фасаде часовни леди Уиттлси.
     - В жизни не видывал более странных сборищ, - шепчет мистер Ханимен.  -
Приходишь сюда и сразу чувствуешь, что Лондон необъятен, а мы -  лишь  малые
песчинки в нем. Ничуть, надеюсь, не преступив долга священнослужителя, более
того, настоятеля одной из лондонских часовен, я удостоился быть принятым  во
многих хороших домах, но из здешних гостей, - разумеется, весьма  уважаемых,
- доселе, по-моему, не встречал ни единого. И где только мой почтенный  зять
выискивает подобных людей?
     - Вот этот - профессор Гэндиш, - отвечает собеседник мистера  Ханимена,
- выдающийся, хотя и непризнанный художник. Только людская зависть  помешала
ему стать членом Королевской Академии. Неужто вы  не  слыхали  о  знаменитом
Гэндише?
     - Как ни прискорбно мне  сознаться  в  своем  невежестве,  но  я  мало,
непозволительно мало сведущ в  изящных  искусствах.  Да  и  можно  ли  этого
требовать от священника, поглощенного делами церкви?
     - Гэндиш, сэр, - один  из  величайших  талантов,  когда-либо  попранных
нашими неблагодарными соотечественниками. Свое первое знаменитое творение  -
"Альфред в пастушьей хижине" (сюжет этот, по его словам, никто  до  него  не
разрабатывал) он выставил в тысяча восемьсот четвертом году. Однако внимание
публики было отвлечено победой при Трафальгаре и смертью адмирала  Нельсона,
и работа Гэндиша прошла незамеченной. В  тысяча  восемьсот  шестнадцатом  он
создал свою великолепную "Боадицею". Она перед вами - вон та леди в  тюрбане
желтом платье с белой вставкой. В тот же год Боадицея стала миссис Гэндиш. А
уже в двадцать седьмом году явил миру своих "Non Angli, sed Angeli". Два  из
этих ангелов - его дочери, те девицы в платьях цвета морской воды, а юнец  в
нитяных перчатках - херувим с той же картины.
     - Откуда вам все это известно, удивительный вы  человек?  -  спрашивает
мистер Ханимен.
     - Просто я все это уже  двадцать  раз  слышал  от  самого  Гэндиша.  Он
рассказывает  это  каждому  и  при  каждой  встрече.  И  сегодня  за  обедом
рассказывал. Боадицея с ангелами приехали позже.
     - И насмешник же вы, мистер Пенденнис! - говорит священник и грозит мне
пальцем в сиреневой  лайковой  перчатке.  -  Беги  разума  злонаправленного!
Впрочем, я знаю, при эдаком складе ума нелегко  удержаться...  Здравствуйте,
дражайший полковник! У вас сегодня столько  народу.  Какой  чудесный  бас  у
этого джентльмена! Мы только что восторгались  им  с  мистером  Пенденнисом.
Песня про волка как нельзя лучше позволяет выявить богатство  его  вокальных
данных.
     Рассказ мистера Гэндиша о себе и своем творчестве занял все  то  время,
что мужчины сидели за столом после ухода дам. Мистер Хобсон Ньюком успел тем
временем вздремнуть, а сэр Карри Ботон и еще несколько  военных  и  штатских
гостей полковника сидели молча в явном замешательстве; только честный  Бинни
с обычным своим добродушным и проницательным видом потягивал кларет и  ронял
по временам лукавые замечания  соседу.  За  обедом  рядом  с  ним  восседала
величавая  и  мрачная  миссис  Ньюком:  возможно,  ей  испортили  настроение
бриллианты леди Ботон, - миледи с дочкой явились во  всем  блеске,  так  как
вечером ехали на придворный бал, - а может быть, она злилась на то,  что  не
получила приглашения во дворец. Торжество там начиналось  довольно  рано,  и
всем ехавшим туда пришлось покинуть дом полковника  сразу  же  после  обеда;
прощаясь, леди Анна Ньюком сказала, что ей очень, очень жаль уезжать.
     Вообще, леди Анна была в тот день ровно настолько же  мила  и  любезна,
насколько неприветлива была ее невестка. Ей все нравилось  у  родственников.
Она и не думала, что в этой части города есть такие  прелестные  дома.  Обед
был, по ее мнению, просто восхитительный, мистер Бинни - такой "милочка",  а
этот осанистый джентльмен в отложном воротничке a la Байрон - просто кладезь
ума и премудрости. Он что, знаменитый художник,  да?  (Обходительный  мистер
Сми имел что сказать по этому поводу, однако воздержался.) Эти  художники  -
такие чудаки; умники и забавники!... Еще до обеда она настояла, чтобы  Клайв
показал ей свое обиталище с  картинами,  гипсовыми  слепками  и  коллекциями
трубок.
     - Ах  ты  скверный-прескверный  мальчишка,  ты  что,  начал  курить?  -
спрашивала  она,  любуясь  этими  предметами.  Все  здесь  ее  восхищало,  и
восторгам ее не было границ.
     Невестки так сердечно расцеловались при встрече, что просто трогательно
было видеть двух родственниц, столь дружных между собой.
     - Целую вечность вас не видела, Мария, моя милочка! - воскликнула одна.
     - Обе мы так заняты, Анна, моя милочка! И вращаемся в разных  кругах!..
- томно отозвалась другая. - А сэр Брайен не приедет? Видите,  полковник,  -
она обернулась к хозяину дома и игриво ударила его по плечу веером, - что  я
вам говорила? Сэр Брайен не приедет!
     - Его задержали  в  палате  общин,  моя  милочка.  Всякие  там  ужасные
комитеты!.. Он очень сожалел, что не может быть.
     - Знаю, знаю, моя милочка,  у  парламентских  деятелей  всегда  сыщется
оправдание, ко мне тоже много их ездит!.. Мистер Шэлуни и мистер  Макшени  -
лидеры нашей партии - частенько вот так же меня подводят. Я так и знала, что
Брайена не будет. Мой-то муж специально приехал нынче  утром  из  Марблхеда.
Нас бы ничто не заставило пренебречь приглашением брата.
     - Еще бы! Из Марблхеда я прискакал поутру,  а  перед  тем  четыре  часа
провел на покосе, потом до пяти сидел в Сити, да еще  пришлось  завернуть  к
Тэттерсолу, лошадку присмотреть. Измучился, точно кирпичи таскал, и голодный
как волк, - сообщил мистер Ньюком, не вынимая рук из карманов. -  Пенденнис,
как здоровье? Мария, ты помнишь мистера Пенденниса?
     - Конечно же, - ответствовала томная Мария.
     Тут было доложено о прибытии миссис Гэндиш, полковника Тофэма и  майора
Маккрэккена, а затем во всем блеске, в бриллиантах и перьях  появились  леди
Ботон и мисс Ботон, приглашенные на бал ее величества, и сэр Карри Ботон, не
вполне еще привыкший к новому мундиру и чувствовавший себя весьма неловко  в
голубых панталонах с блестящими серебряными лампасами. Восхищенный Клайв  во
все глаза глядел на этих  пленительных  женщин  в  шуршащих  и  переливчатых
парчовых юбках, в перьях, бриллиантах и  прочем  великолепии.  Тетушка  Анна
приехала еще не в бальном наряде; а вот тетушку Марию новоприбывшие прямо  в
краску вогнали: она-то думала, что здесь будет  к  месту  простое,  закрытое
платье на манер квакерского, да и перчатки на ней еще  более  несвежие,  чем
всегда. Правда,  у  нее  маленькая  изящная  ножка,  и  она  имеет  привычку
выставлять ее из-под платья, да  только  что  там  ножка  миссис  Ньюком  по
сравнению с прелестной крохотной туфелькой, которую будто  ненароком  являет
взорам гостей мисс  Ботон!  Выглянет  из  шуршащих  складок  белая  атласная
туфелька и розовый чулок, и тут же пугливо юркнет в свое убежище, - и как ни
легка была эта ножка, она раздавила миссис Ньюком.
     Не мудрено, что она сердится и  смотрит  тучей;  а  ведь  некоторых  из
присутствующих, кто позлораднее, даже забавляет ее  досада.  Мистеру  Сми  и
тому не удается утешить ее своими комплиментами. Она остается к ним  так  же
неподатлива, как порой его холсты - к краскам.
     А что она пережила, оставшись одна в гостиной, когда отбыли  все  дамы,
приглашенные на обед, и стали съезжаться званные на вечер; что тут  пережила
она, а точнее сказать - они, мне  даже  подумать  страшно.  Первыми  прибыли
Боадицея с ангелами. Мы догадались об этом потому, что к  десерту,  краснея,
явился юный мистер Гэндиш. Одно за другим  слуга  называл  имена  гостей,  о
которых миссис Ньюком и слыхом не слыхивала. Старые и молодые, некрасивые  и
хорошенькие, они все были в своих лучших платьях и,  конечно,  с  изумлением
разглядывали миссис Ньюком, так  нарочито  по-будничному  одетую.  Когда  мы
встали из-за стола и поднялись в гостиную,  то  увидели,  что  она  сидит  в
стороне  от  всех,  постукивая  веером  по  краю  камина.   Остальные   дамы
расположились поодаль маленькими группками, ожидая прихода мужчин  и  начала
веселья. Мистер Ньюком вошел в гостиную зевая и во всеуслышанье сказал жене:
     - Поехали отсюда, черт возьми!
     Они  спустились   вниз   и,