м,  что
Поль не собирается переходить в протестантство, но и весьма лестно отозвался
о религиозных склонностях своей невестки.  Он  имел  беседу  с  англиканским
духовником мадам де Монконтур, человеком,  как  он  писал,  небольшого  ума,
стяжавшим, однако своим красноречием известную славу у прихожан. Аббат умело
развил благие наклонности ее высочества, ибо отличался неотразимым обаянием,
когда предстояло обратить кого-то в истинную  веру.  Так  что  визит  аббата
примирил Флораков с их английской родственницей, -  теперь,  когда  возникла
надежда, что она перейдет в католичество, в ней обнаружилась доброта и  иные
положительные свойства. Было решено, что принцесса де  Монконтур  приедет  в
Париж и поселится в  Hotel  de  Florac,  -  очевидно,  аббат  соблазнил  эту
достойную леди обещанием всевозможных радостей и благ, ожидающих  ее  в  сей
столице.  В  Англии  она  была  представлена  ко  двору   женой   тогдашнего
французского посла, а затем радушно принята и в Тюильри, чем осталась весьма
польщена и довольна.
     Будучи  сама  представлена  ко  двору,  принцесса,  в   свою   очередь,
представила августейшей своей монархине  миссис  Т.  Хигг  и  мисс  Хигг  из
Манчестера и миссис Сэмюел Хигг из Ньюкома; мужья упомянутых дам (братья  ее
высочества) тоже впервые в жизни облачились в придворное платье. Сосед  Сэма
Хигга - сэр Брайен Ньюком,  баронет,  депутат  парламента  от  Ньюкома,  был
слишком болен, чтобы представить Хигга ее величеству, но  Барнс  Ньюком  был
чрезвычайно  любезен  с  обоими  ланкаширскими  джентльменами,  хоть  те   и
держались других политических взглядов и  Сэм  даже  голосовал  против  сэра
Брайена на последних выборах. Барнс пригласил их отобедать с  ним  в  клубе,
порекомендовал своего портного и послал  леди  Клару  Пуллярд  с  визитом  к
миссис Хигг,  которая  потом  объявила  свою  гостью  дамой  уважительной  и
миловидной. Графиня Плимутрок выразила готовность представить упомянутых дам
ко двору, если паче чаяния  ее  высочества  не  окажется  в  Лондоне,  чтобы
выполнить это  самолично.  Семья  Хобсона  Ньюкома  была  крайне  любезна  с
ланкаширцами и  устроила  им  роскошный  обед.  Мистер  Хобсон  с  супругой,
кажется, тоже представлялись в тот год ко двору, причем мистер  Хобсон  -  в
мундире помощника наместника графства.
     Если Барнс Ньюком был так необычайно любезен с семейством Хигг, у него,
очевидно, имелись на то веские причины. Хигги пользовались большим  влиянием
в Ньюкоме, и было  желательно  снискать  их  расположение.  Они  были  очень
богаты, и представлялось соблазнительным заполучить их денежки в  банк.  Еще
заманчивей  были  деньги  принцессы  де  Монконтур,  располагавшей   большим
собственным состоянием. Поскольку "Братья Хобсон" вложили  крупные  суммы  в
железнодорожное общество "Англия-Континент", о чем сообщалось  выше,  Барнса
осенила идея назначить его высочество принца де Монконтур и прочее и  прочее
директором французского правления этого  предприятия;  пригласить  в  Ньюком
высокородного мота, увенчанного новым титулом,  и  примирить  с  супругой  и
всеми остальными Хиггами. Сам этот титул был, так сказать, выдумкой  Барнса;
он вытащил виконта де флорака из  его  грязного  жилища  на  Лестер-сквер  и
отправил  его  монконтурское  высочество  к  его  достопочтенной   немолодой
супруге. Печальные дни раскола были позади.  Блестящий  молодой  викарий  от
доктора Балдерса, тоже носивший длинные волосы, прямые жилеты и обходившийся
без воротничка, успел примирить виконтессу де Флорак с  религией,  служители
которой ходили в столь диковинном виде. Хозяин гостиницы на Сент-Джеймс, где
они обосновались, получал вино от Шеррика и  посылал  домочадцев  в  часовню
леди Уиттлси. Красноречие преподобного Чарльза  Ханимена  и  приятность  его
манер были по достоинству оценены его новой прихожанкой, - вот теперь  автор
сей хроники объяснил вам, как постепенно  перезнакомились  между  собой  все
появившиеся здесь лица.
     Сэм Хигг,  чье  имя  пользовалось  особым  уважением  на  Лондонской  и
Манчестерской бирже, вступил в  правление  "Англия-Континент".  Другой  Хигг
недавно скончался, оставив свои  деньги  родным,  и  наследство  это  весьма
увеличило капиталы мадам де Флорак, которая записала часть своего  состояния
на имя мужа. Акции железнодорожной компании пользовались большим  спросом  и
давали хороший дивиденд. Принц де  Монконтур  торжественно  воссел  за  стол
парижского  отделения,  куда  частенько  наезжал  Барнс   Ньюком.   Сознание
причастности к деловым кругам отрезвило Поля де  Флорака  и  подняло  его  в
собственных глазах; в сорок пять лет он наконец расстался с молодостью,  был
не прочь  носить  жилеты  пошире  и  не  скрывал  уже  седины  в  усах.  Его
сумасбродства были забыты, и в правительственных кругах  к  нему  относились
благожелательно. Он мог получить должность  чрезвычайного  посла  при  дворе
королевы Помаре, но этому помешало слабое здоровье его  супруги.  Он  каждое
утро наносил супруге визит, присутствовал на ее приемах, сидел подле  нее  в
оперной ложе и постоянно появлялся с ней на людях. Он  продолжал  устраивать
интимные маленькие трапезы, на которых иной раз присутствовал и  Клайв;  мог
черным ходом выходить из своих апартаментов, которые анфилада мрачных  залов
отделяла от спальни с зеркалами и ложем под  желтым  пологом,  где  почивали
принцесса и ее Бетси. Когда кто-нибудь из его лондонских  друзей  являлся  в
Париж, он водил нас по этим залам и представлял по всей форме ее высочеству.
Он был все так же прост и так же чувствовал себя дома во всей этой  роскоши,
как в грязной квартирке на Лестер-сквер, где сам себе чистил ботинки и жарил
на угольях селедку. Что до Клайва, то он был любимцем этого дома;  принцесса
не в силах была устоять перед его располагающим  видом,  а  Поль  любил  его
ничуть не меньше, чем его маменька, хотя и на свой,  особый  манер.  А  что,
если ему поселиться в Hotel de Florac? В павильоне у него была  бы  чудесная
мастерская с комнаткой для слуги. Нет, ему лучше  поселиться  отдельно  -  в
Hotel de Florac он оказался бы исключительно в дамском обществе.
     - Я встаю поздно, - говорил хозяин, - и большую часть дня отсутствую  -
все дела правления. Тебе пришлось бы играть в триктрак  с  моим  престарелым
батюшкой. Матушка занята уходом за  ним.  Моя  сестра  всецело  отдала  себя
детям, у которых постоянно какой-нибудь бронхит. Общество ее высочества тоже
не представляет интереса для молодого человека.  Нет,  ты  лучше  приходи  и
уходи, когда вздумаешь, Клайв, mon garcon {Мой мальчик (франц.).}, мой  сын,
для тебя всегда будут ставить прибор на столе. А не хочешь  ли  ты  написать
портреты всех членов семьи? Денег тебе не нужно?  Мне  в  твои  годы  их  не
хватало, да и после тоже почти что всегда, mon  ami  {Мой  друг  (франц.).}.
Зато теперь мы купаемся в золоте, и пока в моем кошельке есть  хоть  луидор,
знай, десять франков из него твои.
     Чтобы доказать матери, что он и не  помышляет  о  протестантской  вере,
Поль каждое воскресенье ходил с ней на мессу. Иногда их сопровождала и мадам
Поль; у них со свекровью, конечно, не могло быть  взаимной  приязни,  однако
отношения их теперь были верхом корректности. Они встречались  раз  в  день.
Мадам Поль  приходила  навещать  графа  де  Флорака,  а  ее  служанка  Бетси
забавляла старика своей оживленной болтовней. Она возвращалась к  хозяйке  с
удивительными историями, которые ей рассказывал  его  сиятельство  про  свое
Житье в эмиграции - еще до женитьбы на графине,  -  когда  он  был  учителем
танцев, parbleu! {Черт возили! (франц.).} У него даже  хранилась  скрипка  -
трофей тех времен. Он болтал о прошлом,  кашлял  и  напевал  разные  песенки
своим разбитым старческим голосом. "Господи, твоя  воля,  видать,  очень  он
стар годами сударыня!" - замечает Бетси.  Он  отлично  помнил  минувшее,  но
порой рассказывал какую-нибудь историю дважды или  трижды  в  течение  часа.
Боюсь, он не вполне раскаялся в своих былых прегрешениях. Иначе, с  чего  бы
он так смеялся и хихикал, рассказывая о них? А смеялся и хихикал он  до  тех
пор, пока не нападал приступ стариковского кашля;  тогда  приходил  Сен-Жан,
его старый слуга, хлопал графа по спине и  заставлял  его  проглотить  ложку
сиропа.
     Между  двумя  такими  женщинами  как  мадам  де  Флорак  и  леди   Кью,
разумеется, не могло быть большой приязни или симпатии. Любовь, долг, семья,
религия - этим жила француженка; англичанкой тоже,  по-видимому,  руководило
чувство долга и забота о семье, однако понимание долга было у них различное:
леди  Кью  считала,  что  ее  долг  перед  близкими  состоит  в  том,  чтобы
способствовать их продвижению в свете; мадам де Флорак полагала, что близким
надо всячески помогать, молиться о  них,  окружать  их  неустанной  заботой,
стараться наставить добрым словом. Кто из них оказался счастливей, не  знаю.
Старший сын мадам де Флорак был милым вертопрахом, второй - целиком посвятил
себя церкви, а дочь отдала себя детям и не  позволяла  бабушке  даже  к  ним
прикоснуться. Поэтому Элеонора де  Флорак  была  очень  одинокой.  Казалось,
небеса отвратили от нее сердца детей. Всю жизнь она  только  и  делала,  что
опекала себялюбивого старика, коему еще в ранней юности была отдана по  воле
родителя, а  родительский  приказ  был  для  нее  законом;  повинуясь  мужу,
стараясь его уважать, она отдала ему все, кроме сердца, над которым была  не
властна. Таков печальный удел многих  добрых  женщин:  красота  расцветания,
немножко солнечного тепла, даримого любовью,  потом  горькое  разочарование,
тоска и потоки слез и, наконец, длинная, скучная история  покоренной  жизни.
"Не здесь твое счастье, дочь моя, - утешает священник. - Господь  взыскивает
страданием тех, кого любит". Он  говорит  ей  о  страстях  великомучениц,  о
теперешнем их блаженстве и славе, призывает ее нести свое бремя с  такой  же
верой, как они, и считает себя полномочным обещать ей такую же награду.
     Вторая матрона была не менее одинока. И мужа и сына она  схоронила,  ни
об одном из них не пролив слезы, - не в характере  леди  Кью  было  плакать.
Внук, которого она любила, пожалуй, больше всех на свете,  вышел  из-под  ее
воли и стал ей чужим; дочери покинули ее дом все, кроме одной, чья немощь  и
физический недуг воспринимались матерью как личное оскорбление. Все лелеемые
ею планы так или иначе рушатся. Она ездит из города в город, с бала на  бал,
из гостиницы в замок - вечно недовольная и всегда одинокая. Она  видит,  что
люди страшатся встречи с ней, что ее зовут не потоку, что  хотят  видеть,  а
потому что боятся не позвать и вынуждены терпеть; пожалуй, ей даже по  нраву
внушать людям страх и вламываться в дом, а не входить в  распахнутые  двери.
Она непременно старается командовать повсюду, куда попадает, попирает  своих
и чужих с мрачным сознанием, что ее не  любят,  гневается  на  людей  за  их
трусость и неукротимо желает везде главенствовать. Быть  одинокой  и  гордой
старухой без единого друга - вот ее удел. И  если  француженка  подобна  той
птичке из басни, которая вскармливает птенцов своей  кровью,  то  леди  Кью,
коли вправду ей доступны материнские чувства, охотится для своего выводка на
стороне и таскает ему мясо. Так вот, чтобы довести эту  аналогию  до  конца,
нам теперь, пожалуй, следует сравнить маркиза Фаринтоша с ягненком,  а  мисс
Этель Ньюком с молодым орленком. Разве это не странное явление  (или  только
выдумка поэтов, измысливших  свою  естественную  историю),  что  легкокрылая
птица, которая может взлететь к солнцу и не ослепнуть от его  сияния,  потом
спускается с небес и набрасывается на кусок падали?
     Узнавши о некоторых  обстоятельствах,  мадам  де  Флорак  почувствовала
большой интерес к Этель  Ньюком  и  на  свой  деликатный  манер  постаралась
сблизиться с нею. Мисс Ньюком и  леди  Кью  посещали  "среды"  принцессы  де
Монконтур.
     - Нам надо быть как можно любезнее с этими  людьми,  душа  моя,  это  в
интересах семьи, - говорила леди Кью, и она каждую среду являлась в Hotel de
Florac и беззастенчиво третировала ее высочество. С  мадам  де  Флорак  даже
леди Кью не могла быть грубой. Француженка держалась так мягко  и  достойно,
что леди Кью просто не к чему было придраться, и она изволила объявить мадам
де Флорак "tres grande dame" {Настоящей аристократкой (франц.).}.  "Из  тех,
каких нынче почти не сыщешь", - замечала  леди  Кью,  полагая,  что  и  сама
принадлежит  к  упомянутой  категории.  Когда  мадам  де  Флорак,   вспыхнув
румянцем, пригласила Этель прийти навестить ее, бабушка с  готовностью  дала
на то свое согласие.
     - Она, как я слышала, ужасно богомольная и, наверно,  постарается  тебя
обратить. Но ты, разумеется, ей не поддашься и будешь благоразумно  избегать
разговоров о религии. Ни в Англии, ни в Шотландии сейчас нет среди католиков
ни  одного  достойного  жениха.  Вот  увидишь,  они  женят  молодого   лорда
Дервентуотера  на  какой-нибудь  итальянской  принцессе;  а  пока  что   ему
семнадцать и его духовные отцы глаз с него не спускают. Сэр Бартоломью  Фокс
получит большое состояние,  когда  скончается  лорд  Кэмпион,  если  тот  не
завещает своих денег монастырю,  в  котором  живет  его  дочь,  а  больше  и
говорить не о ком. Я специально наводила справки, - ведь обо всех надо знать
и о католиках тоже, -  и  этот  коротышка  мистер  Руд,  что  был  одним  из
поверенных моего бедного брата лорда Стайна, сообщил мне,  что  в  настоящее
время среди католиков нет ни одного завидного жениха. Будь возможно любезнее
с мадам де Флорак, она дружит со старыми легитимистами, а я, как ты  знаешь,
не очень-то с ними в ладу последнее время.
     - Но есть еще маркиз Монлюк; его здесь считают весьма богатым, - мрачно
заметила Этель. - Правда, он горбун, но очень  возвышенного  образа  мыслей.
Кстати, мосье де Кадийан сделал мне давеча  несколько  комплиментов  и  даже
осведомился у Джорджа Барнса о моем приданом. Он -  вдовец,  носит  парик  и
имеет двух дочек. Что, по-вашему, хуже, бабушка: горб или парик и две дочки?
Мне нравится мадам де Флорак. Постараюсь, чтоб и бедная мадам  де  Монконтур
тоже мне понравилась, раз это в интересах семьи, так что я  поеду  к  ним  с
визитом, когда вы пожелаете.
     И Этель отправилась к мадам де Флорак. Она была очень ласкова с  детьми
мадам Превиль, внучатами мадам де  Флорак,  любезна  и  весела  с  мадам  де
Монконтур. И она все чаще и  чаще  посещала  Hotel  de  Florac,  пренебрегая
кругом  друзей  леди  Кью,  всякими  сановниками  и  дипломатами,  русскими,
французскими, испанскими, чьи разговоры о европейских дворах, - о том, кто в
чести в Санкт-Петербурге, а кого не жалуют в Шенбрунне,  -  естественно,  не
очень-то занимали это молодое,  полное  жизни  создание.  Благородный  образ
жизни мадам де Флорак, спокойное достоинство и  грустная  доброта,  с  какой
француженка принимала ее, радовали и умиротворяли мисс Этель. Она  приходила
и отдыхала душой в  тихой  комнате  мадам  де  Флорак,  или  сидела  в  тени
безмятежного старого сада, окружавшего дом, вдали  от  сутолоки  и  болтовни
салонов,  от  дипломатических  сплетен,  от  торопливых  формальных  визитов
нарядных  парижанок,  от  пошлостей  щеголеватых  бальных  кавалеров  и   от
торжественной  загадочности  старых  сановников,  посещавших   гостиную   ее
бабушки. Светская жизнь начиналась для нее  поздним  вечером,  когда  она  в
свите старой графини переезжала из дома в дом и танцевала вальс за вальсом с
прусскими и неаполитанскими дипломатами,  князьями  и  адъютантами  и  даже,
возможно, еще более высокими персонами,  ибо  двор  короля-буржуа  находился
тогда в зените  славы  и  при  нем,  наверное,  было  много  всяких  молодых
высочеств, которые охотно танцевали с такой  красавицей,  как  мисс  Ньюком.
Маркиз Фаринтош тоже принимал участие  в  этих  светских  развлечениях.  Его
английский разговор по-прежнему не отличался блеском, зато французская  речь
была весьма необычной, и когда он появлялся на придворных  балах  в  мундире
шотландских стрелков или в родном гленливатском пледе через плечо,  то  и  в
собственных глазах и  в  глазах  всего  света  был  красивейшим  из  молодых
аристократов, проводивших сезон в Париже.  Как  уже  сообщалось,  он  весьма
усовершенствовался в танцах, и усы у него  для  его  лет  были  на  редкость
длинные и пышные.
     Принимая в расчет странную неприязнь леди Кью к некоему юноше по  имени
Клайв, мисс Ньюком не рассказывала бабушке о том, что  порой  он  заходит  с
визитом в Hotel de Florac.  Мадам  де  Флорак,  воспитанная  во  французских
понятиях, сначала и помыслить  не  могла  о  том,  чтобы  разрешить  кузенам
встречаться в ее доме; но ведь в Англии все по-иному. Поль заверил  ее,  что
les mees {Мисс, барышни  (искаж.  англ.).}  в  английских  chateaux  {Замках
(франц.).} часами прогуливаются с молодыми людьми по парку, удят с ними рыбу
и катаются верхом - и все с дозволения матерей.
     - Когда я гостил в Ньюкоме, - рассказывал Поль, - мисс Этель не однажды
каталась и со мной; a preuve {Например (франц.).}, мы ездили навестить  одну
старушку, их родственницу, которая просто боготворит Клайва и его батюшку.
     Когда мадам де Флорак спросила сына о юном маркизе, с которым, как  она
слышала, обручена мисс Этель, Флорак рассмеялся ее словам.
     - Что вы, маменька! Этот  юный  маркиз  обручен  со  всем  Theatre  des
Varietes {Театром "Варьете" (франц.).}. Ему смешна даже  мысль  о  помолвке.
Давеча в клубе, когда речь зашла об этом  и  его  спросили  про  мадемуазель
Луксор (это его odalisque obelisque, ma mere {Грандиозная одалиска,  матушка
(франц.).}, такая верзила, что ее прозвали Луксором), - так вот,  когда  его
спросили, простит ли ему  Луксор,  что  он  охотится  за  мисс  Ньюком,  mon
Ecossais {Мой шотландец (франц.).} позволил себе во  всеуслышанье  объявить,
что не он за ней охотится, а она за ним. Нет, подумайте  -  эта  Диана,  эта
нимфа, это бесподобное и  обворожительное  создание!  При  этих  словах  все
рассмеялись, а его приятель, мосье Уолай, зааплодировал; тут я не выдержал и
сказал: "Господин маркиз, будучи не в  ладу  с  нашим  языком,  вы  изволили
употребить не то выражение, то есть, к счастью, поступили непредумышленно. Я
имею честь причислять к своим друзьям родителей  молодой  особы,  о  которой
сейчас шла речь. Не хотите же вы сказать, что  девица,  живущая  под  опекой
родителей и во всем им послушная, девица, которую вы ежевечерне встречаете в
свете и у дома которой можно изо дня в день видеть ваш экипаж,  способна  на
то, в чем вы так легкомысленно ее обвинили. Такие вещи, сударь мой,  говорят
за кулисами театра, к примеру, о женщинах, у которых  вы  обучаетесь  нашему
языку, а вовсе не о порядочных и  целомудренных  девушках!  Учитесь  уважать
своих соплеменников, мосье де Фаринтош, всегда чтить юность и невинность!  А
если вы забываетесь, сударь мой,  позвольте  вас  поправить  тому,  кто  вам
годится в отцы".
     - Что же он на это ответил? - спросила графиня.
     - Я ожидал пощечины, - продолжал  Флорак,  -  но  ответ  его  был  куда
приятней. Молодой островитянин, сильно краснея и отпуская, по своему  милому
обыкновению, крепкие словечки,  проговорил,  что  не  хотел  сказать  ничего
худого об этой особе...  "Даже  имя  которой,  -  добавил  я,  -  не  должно
произноситься  в  этих  стенах".  На  сем   и   кончилось   наше   маленькое
препирательство.
     Итак, мистеру Клайву по временам выпадало счастье встречать свою кузину
в Hotel de Florac, все обитатели которого, я думаю,  желали,  чтобы  девушка
ответила ему взаимностью. Полковник успел  некогда  поделиться  с  мадам  де
Флорак  своей  заветной  мечтой,  неисполнимой  в  ту  пору  из-за  помолвки
племянницы с лордом Кью. Клайв в порыве сердца открыл свою страсть  Флораку,
и  услышав  от  француза,  что  может  рассчитывать  на  него,  показал  ему