аринтош
пообещал отколотить Подпивалла и сказал, что не пощадит нашего друга Клайва,
- дескать, укокошит его, когда возвратится  в  Лондон.  Под"  пивалл  был  в
отчаянии. Ведь он существует на счет маркиза, и прогневается ли Фаринтош или
женится - ему все равно крышка: он ведь  у  него  и  живет  и  провиант  его
потребляет.
     Я не счел нужным пересказывать Клайву эти новости  или  объяснять  ему,
почему  лорд  Фаринтош,  повстречав  нас  однажды   на   Пэл-Мэл,   где   мы
прогуливались с Клайвом, яростно взглянул на  молодого  живописца  и  прошел
мимо, притворившись, будто не узнает его. Если бы милорду вздумалось  искать
ссоры, юный Клайв ни за что не спасовал бы, а в нынешнем своем состоянии  он
мог бы оказаться весьма опасным противником.

     Семилетняя малышка из бедной лондонской  семьи  уже  умеет  сходить  на
рынок, сбегать за пивом, отнести в заклад отцовский  сюртук,  выбрать  самую
большую жареную рыбу и самую лучшую кость, уцелевшую от  окорока,  понянчить
трехлетнюю Мэри Джейн, - словом, сделать столько разных  дел  по  дому  и  в
лавках, сколько обитательнице Белгрэйвии не освоить, быть может, до старости
лет. Бедность да необходимость всему до срока обучат. Иные  дети  уже  ловко
лгут и таскают с прилавков, как только научаются ходить и  разговаривать.  Я
склонен предположить, что и маленькие принцы,  едва  осчастливив  мир  своим
появлением, преотлично знают, какого обхождения  с  ними  требует  этикет  и
каких они вправе ждать почестей.  Каждый  из  нас  встречал  в  своем  кругу
подобных принцев и принцесс, коим  взрослые  льстят  и  поклоняются,  и  чьи
крохотные туфельки лобзают чуть ли не с самого того дня, как малютки  начнут
ходить.
     Прямо диву даешься, сколь вынослив человек от природы; если  вспомнить,
какой постоянной лестью  окружены  с  колыбели  иные  люди,  в  пору  только
удивляться, почему они не стали эгоистичней и хуже, чем есть. Вышеупомянутую
девочку из бедной семьи поят "эликсиром  Даффи",  а  она  все-таки  каким-то
образом остается в живых. У титулованных малюток няньки, мамки, гувернантки,
разные  сотоварищи,  наперсники,   однокашники,   воспитатели,   наставники,
камердинеры,  лакеи,  целая  свита  приживалов  и  бесчисленных  приживалок,
которые потчуют их безмерной лестью и воздают  им  всяческий  почет.  Купцы,
которые с вами и со мной не более чем вежливы, гнутся в три  погибели  перед
каким-нибудь юным обладателем титула. Пассажиры на железнодорожных  станциях
шепчут своим близким: "Это маркиз Фаринтош", - и  не  сводят  с  него  глаз,
когда он проходит мимо.  Владельцы  гостиниц  восклицают:  "Пожалуйте  сюда,
милорд! Вот комната вашей светлости!" Считается, будто в  учебном  заведении
титулованное  дитя  постигает  прелести  равенства  и,  поскольку  его  тоже
поколачивают, приучается некоторым образом к  подчинению.  Как  бы  не  так!
Титулованного  малыша  уже  там  окружают  подхалимы.  Ведь  респектабельные
родители специально посылают своих детей в ту самую школу, где он учится;  и
сотоварищи эти переходят вслед за ним в колледж и потом  всю  жизнь  лебезят
перед ним и угодничают.
     Что же до женщин, друзья мои, собратья по юдоли слез, вряд ли вы видели
когда-нибудь зрелище удивительней, курьезней,  чудовищней,  нежели  то,  как
вьются дамы вкруг титулованного юнца, когда он достигает брачного  возраста,
и как навязывают ему своих дочек. Жил,  помнится,  некогда  один  британский
дворянин, который привел королю Мерсии своих трех дочерей с тем,  чтобы  его
величество по должном рассмотрении выбрал себе ту, что ему по вкусу.  Мерсия
была всего-навсего незначительной  провинцией,  а  король  ее,  стало  быть,
чем-то  вроде  нашего  лорда.  Обычай  сей  уцелел  с  тех  незапамятных   и
достославных времен не только  в  Мерсии,  но  и  в  прочих  всех  областях,
населенных англами, и дворянских дочек выставляют напоказ  перед  княжескими
отпрысками.
     За всю свою жизнь наш юный знакомец маркиз  Фаринтош  не  припомнил  бы
дня, когда бы ему не льстили, или общества, где бы его не обхаживали. В  его
памяти запечатлелось, что в частной школе  жена  директора  гладила  его  по
курчавой головке и потихоньку пичкала леденцами; в колледже ему  улыбался  и
кланялся воспитатель, когда он с надменным видом шагал по газону;  в  клубах
ему уступали дорогу и угождали старики - не какие-нибудь блюдолизы  и  нищие
прихлебатели, а вполне респектабельные  льстецы,  почтенные  отцы  семейств,
джентльмены с положением,  которые  уважали  в  лице  этого  юноши  одно  из
старейших британских установлений и безмерно  восхищались  мудростью  нации,
доверившей подобному человеку диктовать  нам  законы.  Когда  лорд  Фаринтош
прогуливался  ночью  по  улицам,  он  чувствовал  себя   Гаруном-аль-Рашидом
(вернее, мог бы чувствовать, если бы слышал когда-нибудь  об  этом  арабском
властителе), - словом, он казался себе неким переодетым монархом,  милостиво
изучающим жизнь своего города. И, конечно, при этом  юном  калифе  находился
какой-нибудь Мезрур, чтобы  стучать  в  двери  и  исполнять  его  поручения.
Разумеется, маркиз встречал в жизни десятки людей, которые не льстили  и  не
потакали ему; но таких он недолюбливал и, по правде говоря, не переносил над
собой шуток; он попросту предпочитал низкопоклонников.
     - Я люблю таких людей, знаете ли, - говорил он, - которые всегда скажут
вам что-нибудь приятное, знаете ли, и готовы,  коли  я  попрошу,  бежать  до
самого Хэммерсмита. Они куда лучше тех,  знаете  ли,  что  вечно  надо  мной
подшучивают.
     Что ж, человеку его положения, падкому до лести, не приходится  бояться
одиночества; у него всегда найдется подходящая компания.
     Что до женщин, то, по мнению его  светлости,  все  дочери  Евы  мечтали
выйти за него замуж. Как же этим бедняжкам не сохнуть по нему - шотландскому
маркизу и английскому графу, отпрыску  одной  из  лучших  британских  семей,
человеку с прекрасной внешностью и пятнадцатью тысячами годового дохода?  Он
благосклонно принимал  их  ласки,  выслушивал,  как  должное,  их  нежные  и
льстивые  речи  и  взирал  на  окружавших  его  красавиц  точно   калиф   на
обитательниц своего гарема. Конечно, милорд подумывал жениться. Он не  искал
в невесте ни денег, ни титула, а только идеальной красоты и разных талантов,
и  готов  был  в  один  прекрасный  день,  повстречав  обладательницу   оных
достоинств, подать ей знак платочком и посадить рядом с собой  на  фамильном
троне Фаринтошей.
     На ту пору в высшем свете было всего две  или  три  девицы,  наделенные
нужными свойствами и удостоившиеся его  внимания.  И  посему  его  светлость
никак не мог решить, на которой из красавиц остановить свой выбор.  Впрочем,
он не спешил; его нисколько не возмущала мысль, что леди Кью (а с ней и мисс
Ньюком) охотятся за ним. Что же еще им делать,  как  не  гоняться  за  таким
совершенством? Все за ним гонялись. Другие  молодые  леди,  имена  коих  нет
нужды называть, томились по нему еще сильнее. Он получал от них записочки  и
подарки в виде связанных ими  кошельков  и  портсигаров  с  вышитой  на  них
короной. Они пели ему в уютных будуарах - маменька выходила на минуточку,  а
сестрица Энн непременно забывала что-нибудь  в  гостиной.  Они  строили  ему
глазки, распевая свои романсы; с трепетом ставили ему на руку свою маленькую
ножку, когда он подсаживал их  в  седло,  чтобы  вместе  ехать  на  верховую
прогулку. По воскресеньям они семенили с ним рядом в милую сельскую церковку
и распевали псалмы, умильно поглядывая на  него,  а  маменька  тем  временем
доверительно шептала ему: "Ну что за ангел моя Сесилия!" И так далее и  тому
подобное, только нашего благородного воробышка не провести было  на  мякине.
Когда же он понял, что настала пора и избранница найдена, он милостиво решил
подарить английскому народу новую маркизу Фаринтош.
     Мы уже сравнивали  мисс  Ньюком  со  статуей  Дианы-охотницы  в  Лувре,
каковую она  действительно  несколько  напоминала  своей  гордой  оеанкой  и
прекрасным лицом.  Я  не  был  свидетелем  того,  как  Диана  и  ее  бабушка
преследовали благородного шотландского оленя, о котором только что шла речь,
и не знаю в точности, сколько  раз  лорд  Фаринтош  уходил  от  них  и  как,
наконец, был загнан и изловлен этими неутомимыми охотницами. Местом, где  он
пал и был схвачен, оказался Париж. Весть об этом, без  сомнения,  разнеслась
среди прочих лондонских щеголей, раздосадованных матрон и невест из  Мэйфэра
и других  представителей  высшего  света,  прежде  чем  она  дошла  до  ушей
простодушного Томаса Ньюкома и его сына. Сэр Барнс и  словом  не  обмолвился
полковнику об этом деле, возможно, предпочитая не разглашать то, что еще  не
было официально объявлено, а может, просто не  желая  быть  вестником  столь
прискорбных для дяди событий.
     Хотя полковник  и  мог  прочесть  в  "Пэл-Мэл"  заметку  о  предстоящем
великосветском браке "между высокородным маркизом  и  прелестной,  достойной
всяческих похвал девицей, дочерью одного  баронета  из  северных  графств  и
сестрой другого", он не догадывался о том, кто эти высокопоставленные особы,
собиравшиеся обрести счастье, покуда не  узнал  об  этом  из  письма  одного
старого друга, жившего в Париже. Вот это письмо,  хранившееся  у  полковника
вместе с другими письмами, написанными той же рукой:

                                                          "Париж 10 февраля.
                                                  Сен-Жерменское предместье,
                                                          улица Сен-Доминик.

     Итак, мой друг, Вы вернулись! Вы навсегда  оставили  меч  и  бесплодные
равнины, в которых провели столько лет своей жизни вдали от тех, с кем  были
дружны в юности. Разве не казалось в ту  пору,  что  наши  руки  никогда  не
разнять, - так крепко они держали друг друга? Мои теперь морщинисты и слабы;
сорок лет прошло с тех пор, как Вы называли их нежными  и  прекрасными.  Как
живо я помню каждый из тех дней, хотя на пути к моему прошлому стоит смерть,
и я гляжу на него словно бы поверх  вырытой  могилы.  Еще  одна  разлука,  ж
настанет конец всем нашим горестям и слезам. Tenez {Видите ли, (франц.).}, я
не верю тем, кто говорит, будто нам не дано  встретиться  там,  на  небесах.
Зачем же мы повстречались, друг мой, если нам суждено быть в разлуке здесь и
на небе? Не правда ли, я еще не  совсем  позабыла  Ваш  язык?  Я  помню  его
потому, что это  Ваш  язык,  язык  моей  счастливой  юности.  Je  radote  {Я
заговариваюсь (франц.).}, как старуха, а впрочем, я и есть старуха. Граф  де
Флорак с первых дней знал всю мою историю. Надо ли  говорить,  что  все  эти
долгие годы я была ему верной женой и свято исполняла свои обеты.  Но  когда
придет конец и настанет час великого отпущения, я не буду печалиться.  Пусть
мы даже выстоим в битве жизни - она длится чересчур долго, и из нее выходишь
весь израненный. Ах, когда же, когда она будет уже позади?
     Вы вернулись, а я приветствую Вас словами расставания. Какой эгоизм! Но
у меня есть один план, который  мне  хотелось  бы  претворить  в  жизнь.  Вы
знаете, что я полюбила Клайва, как сына. Я  легко  угадала  сердечную  тайну
бедного мальчика, когда он был здесь полтора с лишним года назад.  Он  очень
похож на Вас - я так и вспомнила Вас в молодые годы. Он сказал  мне,  что  у
него нет надежды добиться своей прелестной кузины. Я слышала, что ее  выдают
замуж за очень именитого  жениха.  Мой  сын  Поль  был  вчера  в  английском
посольстве и поздравил мосье де Фаринтоша. Поль говорит, что он хорош собой,
молод, не слишком умен, но богат и заносчив, как все аристократы  из  горных
стран.
     Однако письмо мое не о мосье де Фаринтоше, о предстоящем браке которого
Вы, конечно, осведомлены. У меня есть маленький план, быть может, и  глупый.
Как Вам известно, светлейший герцог Иври поручил моим заботам свою маленькую
дочку Антуанетту, чья ужасная мать больше не появляется в свете.  Антуанетта
красивая и добрая девочка, мягкого нрава и привязчивой души. Я уже  полюбила
ее, как родную. Мне хотелось бы вырастить  ее  и  выдать  замуж  за  Клайва.
Говорят, Вы вернулись очень богатым. Но что за вздор я пишу!  Теперь,  когда
дети давно выпорхнули из родного гнезда, я сижу долгими зимними  вечерами  в
обществе молчаливого старика и перебираю  в  памяти  прошлое.  Я  тешу  себя
воспоминаньями, как узники в темницах  утешаются,  гладя  птичек  и  любуясь
цветами. Господи, ведь я была рождена  для  счастья!  Я  поняла  это,  когда
встретила Вас. Потеряв Вас, я утратила свое счастье. Я ропщу не на  бога,  а
на людей - право же, они сами повинны в своих горестях и  печалях,  в  своей
неволе, своих скорбях, своих злодеяниях.
     Свадьба молодого шотландского маркиза с прекрасной Этель  (несмотря  ни
на что, я люблю эту девушку и на днях повидаюсь с ней и поздравлю ее,  хотя,
как Вы понимаете, охотно помешала бы этому светскому браку и даже пробовала,
вопреки своему долгу, помочь кое в чем нашему бедному  Клайву),  так  вот  -
свадьба их, как я слышала, состоится будущей весной в Лондоне.  Вы  вряд  ли
будете  присутствовать  на  предполагаемой  церемонии  -  бедному  мальчику,
наверно, не захочется быть на ней. Привезите его в Париж поухаживать за моей
маленькой Антуанеттой - в Париж, где у него есть добрый друг

                                                          Графиня де Флорак.

     Я читала восторженные отзывы о его картинах в одной английской  газете,
которую мне присылают".

     Клайва не было в комнате, когда его  отец  получил  это  письмо.  Юноша
работал у себя в мастерской, и Томас Ньюком, боясь встречи  с  ним  и  желая
обдумать, как бы поосторожнее преподнести ему эту  новость,  ушел  из  дому.
Дойдя до Восточного клуба, он пересек Оксфорд-стрит, миновав  Оксфорд-стрит,
зашагал по широким тротуарам Глостер-Плейс, и тут ему  вспомнилось,  что  он
давненько уже не навещал миссис Хобсон  Ньюком  и  все  остальное  курьезное
семейство, обитавшее на Брайенстоун-сквер. И вот он зашел, чтобы оставить  в
передней Марии свою визитную карточку. Ее дочери, как уже говорилось,  стали
взрослыми  барышнями.  Если  им  с  детства  читали   всевозможные   лекции,
выправляли  осанку,  без  конца  заставляли  их  зубрить  разные  правила  и
практиковаться в них, обучали пользоваться глобусами и  пичкали  бессчетными
"логиями", то можете себе  представить,  сколько  всего  они  знали  теперь!
Полковника Ньюкома впустили и позволили ему лицезреть племянниц, а также  их
маменьку - Воплощенную Добродетель. Мария была счастлива видеть деверя;  она
приветствовала его с нежным упреком во взоре. "Ай-яй-яй! - казалось говорили
ее прекрасные глаза, - вы совсем позабыли пас. Или вы  думаете,  что  раз  я
добродетельна, мудра и талантлива, а вы, прямо скажем, бедный невежда, то  я
буду недостаточно любезна с вами? Добро пожаловать, блудный  родственник,  в
лоно нашего добродетельного семейства. Добро пожаловать и милости  просим  с
нами за стол, полковник!" И он последовал приглашению и разделил с  ними  их
семейную трапезу.
     Когда завтрак был окончен, хозяйка дома,  которая  имела  сообщить  ему
кое-что важное, пригласила его перейти в гостиную и  излила  на  него  такой
панегирик своим детям, на какой только способны любящие  матери.  Они  знают
то, знают это. Их обучали знаменитые профессора.  "Та  ужасная  француженка,
может, вы ее помните, мадемуазель Лебрюн, - сообщила мимоходом Мария, - даже
страшно  сказать,  кем  оказалась!  Выяснилось,  что   она   учила   девочек
неправильному произношению. И отец ее был  вовсе  не  полковник,  а...  даже
говорить не хочется! Спасибо  еще,  что  я  избавилась  от  этой  проходимки
прежде, чем мои бесценные малютки успели узнать, что она  за  птица!"  Затем
последовал подробный перечень  достоинств  обеих  девочек,  как  и  в  былые
времена прерываемый отдельными выпадами против семейства леди Анны.
     - А почему вы не привели с собой вашего мальчика? Я всегда любила  его,
как родного, а он почему-то избегает  меня.  Ведь  Клайв  мало  знает  своих
кузин. Они совсем не похожи на других  его  родственниц,  которые  не  ценят
ничего, кроме светских успехов.
     - Боюсь, что в ваших словах большая доля истины, Мария,  -  со  вздохом
сказал полковник, барабаня пальцами по какой-то книге, лежавшей на  столе  в
гостиной. Взглянув вниз, он увидел,  что  этот  огромный  квадратный  том  в
раззолоченном переплете -  "Книга  пэров",  открытая  на  статье  "Фаринтош,
маркиз - пэр Шотландии Фергус Энгус Малькольм Мунго  Рой,  маркиз  Фаринтош,
граф Гленливат, а также пэр  Соединенного  королевства  граф  Россмонт.  Сын
Энгуса Фергуса Малькольма, графа Гленливата,  внук  и  наследник  Малькольма
Мунго Энгуса, первого маркиза Фаринтоша и двадцать пятого графа, и прочее  и
прочее".
     - Слыхали новость об Этель? - спрашивает миссис Хобсон.
     - Да, только что узнал, - отвечает бедный полковник.
     - Я получила от Анны письмо нынче утром, -  продолжает  Мария.  -  Они,
конечно, в восторге от такой партии. Лорд Фаринтош богат и красив, хотя, как
я слышала, вел жизнь довольно безнравственную. Я бы не желала подобного мужа
для своих крошек, но семья бедного Брайена воспитана в почитании титулов,  и
Этель, разумеется, льстит перспектива подобного брака. Я  слышала,  что  еще
кто-то был немножко в нее влюблен. Как принял это известие  Клайв,  милейший
полковник?
     - Он давно этого ждал, - говорит полковник, вставая. - Я оставил его за
завтраком в отличном настроении.
     - Пришлите к нам этого скверного мальчика! - восклицает Мария. - Мы все
те же. Мы не забываем прошлого, и он всегда будет для нас желанным гостем!
     Получив такое подтверждение новости, сообщенной ему  мадам  де  Флорак,
Томас Ньюком мрачно побрел домой.
     И вот Томасу Ньюкому  пришлось  пересказать  эту  новость  сыну..Однако
Клайв так мужественно принял удар, что заставил друзей и близких восхищаться
его стойкостью.  Он  объявил,  что  давно  ждал  подобного  известия;  Этель
подготовила его к этому еще много месяцев назад. Да ведь  если  войти  в  ее
положение, она просто  не  могла  поступить  иначе.  И  он  пересказал  отцу
разговор, который был у молодых людей за несколько месяцев перед тем в  саду
графини де Флорак.
     Полковник не  сказал  сыну  о  собственных  бесполезных  переговорах  с
Барнсом Ньюкомом. Об этом теперь не стоило вспоминать; и все же старик излил
свой гнев на племянника в беседе со мной, поскольку я состоял  в  поверенных
по этому делу как у отца, так и у сына. С того злосчастного дня, когда Барнс
счел возможным... ну, скажем, дать неточный  адрес  леди  Кью,  гнев  Томаса
Ньюкома все возрастал. Однако он на время справился с ним и послал леди Анне
Ньюком коротенькое письмо, в котором поздравил ее с выбором, сделанным,  как
он слышал, ее дочерью. А в благодарность за  трогательное  письмо  мадам  де
Флорак, отправил ей письмо, до нас не дошедшее, в котором просил ее попенять
мисс Ньюком за то, что  та  не  ответила  ему,  когда  он  писал  ей,  и  не
поделилась со старым дядюшкой новостью о своем предстоящем замужестве.
     Этель откликнулась короткой и торопливой запиской; в ней стояло:

     "Вчера я встретила мадам де  Флорак  на  приеме  у  ее  дочери,  и  она
показала мне Ваше письмо, дорогой дядюшка. Да, то, что вы узнали от мадам де
Флорак и на Брайенстоун-сквер, правда. Я не хотела Вам писать об  этом,  ибо
знаю, что одному человеку, которого я  люблю,  как  брата  (и  даже  гораздо
больше), это причинит боль. Он понимает, что я исполнила свой долг, и знает,
почему я так поступаю. Да хранит бог его и его бесценного родителя.
     О каком таком письме Вы пишете,  на  которое  я,  якобы,  не  ответила?
Бабушка ничего про него не знает. Маменька  переслала  мне  то,  что  Вы  ей
написали, но в нем нет ни строчки от Т. Н. к его искренне любящей

        "Э. Н. "

     Пятница