видать мадам де Флорак и  нашего  друга
Джеймса, - проговорил Клайв,  когда  они  спускались  по  улице,  ведущей  к
"Толедо".
     Джей Джей продел руку под руку товарища, которую тот глубоко засунул  в
карман своего бархатного пальто.
     - Тебе нельзя возвращаться, покуда  не  будет  известно,  что  там  все
кончено, Клайв, - прошептал Джей Джей.
     - Разумеется, старина, - отвечал  его  приятель,  покачивая  головой  и
выпуская изо рта клубы табачного дыма.
     Вскоре по приезде друзья, разумеется, отправились в Помпею, каковую  мы
не обязаны описывать, поскольку пишем не картины  Италии,  а  хронику  жизни
Клайва Ньюкома, эсквайра, и  его  досточтимого  семейства.  Прежде,  чем  им
отправиться в это  путешествие,  наш  молодой  герой  прочел  восхитительную
повесть сэра Бульвера Литтона, ставшую чем-то вроде истории Помпеи, а  также
описание Плиния, приведенное  в  путеводителе.  Восхищенный  мастерством,  с
каким английский романист как  бы  иллюстрировал  своей  книгой  эти  места,
словно помпейские дома были картинами, к которым он  сочинил  текст,  шутник
Клайв,  постоянно  упражнявшийся  в  своем  любимом  искусстве   карикатуры,
предложил сочинить  пародийную  историю  с  теми  же  персонажами  и  местом
действия.
     - Главной у нас будет, - говорил он, - маменька Плиния, которую историк
описал как даму редкой  тучности;  вот  она  спешит  с  места  катастрофы  в
сопровождении рабов, прикрывающих подушками ее пышные формы  от  раскаленных
осколков. Да, старая миссис Плиний и будет моей героиней! - заключил  Клайв.
Этот рисунок на темно-серой бумаге, у края подштрихованной красным,  по  сей
день сохранился в альбоме Клайва.
     И вот, когда они там  смеялись,  болтали,  дивились  на  окружающие  их
чудеса и  передразнивали  гнусавую  речь  сопровождавшего  их  чичероне  или
останавливались в молчании, поддавшись воздействию этого  необычного  места,
как бы озаренного печальной улыбкой, - Им  неожиданно  повстречалась  другая
группа англичан, состоящая из двух молодых людей и пожилой дамы.
     - Ба! Клайв! - воскликнул один из встречных.
     - Милый лорд Кью! - вскричал наш герой; они кинулись  жать  друг  другу
руки и при этом оба покраснели.
     Лорд Кью обитал со своими родными в Неаполе в соседнем отеле на  Кьяфа,
и в тот же вечер, по возвращении с помпейской экскурсии, оба живописца  были
приглашены на чашку чая этими дружелюбными людьми. Джей  Джей,  извинившись,
остался дома и рисовал до ночи. А Клайв  пошел  и  приятно  провел  вечер  в
разговорах,  заполненных  всевозможными  планами  совместных  путешествий  и
увеселительных прогулок.  Молодые  люди  задумали  посетить  Пестум,  Капри,
Сицилию. А может, еще поехать на Мальту и на Восток? - предложил лорд Кью.
     Леди Уолем всполошилась. Ведь Кью уже ездил на Восток. Клайв  тоже  был
смущен и взволнован. Как может Кью собираться на Восток или в  какое-то  еще
длительное путешествие, когда... когда  другие  насущные  дела  требуют  его
возвращения домой? Нет, ему  не  следует  ехать  на  Восток,  прямо  сказала
матушка лорда Кью; Кью обещал провести все лето  с  нею  в  Кастелламаре,  и
мистер Ньюком тоже пусть приезжает и пишет там с  них  портреты  -  со  всех
подряд. Она готова устроить картинную галерею из всех Кью, лишь бы сын сидел
дома, пока его будут рисовать.
     Леди Уолем рано отправилась на покой, вырвав у Клайва обещание, что  он
приедет в Кастелламаре; Джордж Барнс тоже ушел, чтобы облачиться в  вечерний
костюм и ехать с визитами, как то подобает молодому дипломату. В Неаполе эти
дипломатические  обязанности  исполняются  только  по  окончании  оперы;   и
светская жизнь приходится здесь на те часы, когда во всем мире уже спят.
     Клайв просидел с Кью до часа ночи, после  чего  возвратился  к  себе  в
гостиницу. Ни одна из восхитительных поездок в Пестум, Сицилию и  прочее  не
состоялась. Клайв так и не поехал на Восток, а портрет лорда Кью писал в  то
лето в Кастелламаре не кто иной, как Джей Джей. Наутро  Клайв  отправился  в
посольство за паспортом, и пароход, отплывавший в тот день на Марсель,  взял
на борт мистера Ньюкома. Лорд Кью с братом и Джей Джей махали ему  с  берега
шляпами, когда судно отвалило от пристани.
     Судно шло, стремительно рассекая лазурную  гладь  моря,  а  Клайву  все
казалось,  что  оно  движется  слишком  медленно.  Джей  Джей   со   вздохом
возвратился к своим альбомам и мольбертам.  А  второй  служитель  прекрасной
музы,  очевидно,  узнал  нечто  такое,  что  побудило  его   оставить   свою
возвышенную подругу ради другой, куда более земной и капризной.


        ^TГлава XL,^U
     в которой мы возвращаемся на Рима на Пэл-Мэл

     Прекрасным июльским утром, когда даже в Лемб-Корте светило солнце и два
джентльмена, совместно обитавшие здесь в квартире на четвертом этаже,  были,
по обыкновению, заняты своими  трубками,  рукописями  и  чтением  очередного
номера "Таймс", они узрели еще один  солнечный  луч,  ворвавшийся  к  ним  в
образе юного Клай-ва, бронзового от загара, с пожелтевшими от солнца бородой
и усами и веселыми ясными глазами, видеть которые всегда было  радостью  для
нас обоих.
     - Ты ли это, Клайв, дружище?! Ты ли это,  о  Вениамин?!  -  воскликнули
Пенденнис и Уорингтон. Клайв успел полностью  завоевать  сердце  последнего,
так что будь я способен  ревновать  к  такому  прекрасному  человеку,  я  бы
непременно почувствовал себя уязвленным. Клайв  покраснел  от  радости,  что
снова нас видит. Пиджен, прислуживавший нам мальчишка,  ликуя,  ввел  его  в
комнаты, а уборщица Фланаган с сияющей улыбкой выбежала  из  спальни,  чтобы
поскорее увидеть и поздравить с прибытием всеобщего любимца.
     Не прошло и двух минут, как  журналы,  гранки  и  рецензируемые  книги,
сваленные в кресле, переместились в стоящее рядом  ведерко  из-под  угля,  а
вместо них там расположился Клайв с сигарой в зубах,  и  притом  так  уютно,
будто и вовсе не уезжал отсюда. Когда он воротился? Вчера  вечером.  Обитает
опять в своей старой квартире на Шарлотт-стрпт;  нынче  утром  завтракал  на
Фицрой-сквер; Джеймс Бинни при виде него чуть было не запел от счастья. Отец
попросил  в  письме,  чтобы  он  поехал  домой  и  повидал  Джеймса   Бинни.
Хорошенькая мисс  Рози  здорова,  спасибо.  А  миссис  Мак?  То-то,  небось,
возрадовалась при виде него!
     - Признайтесь по совести, сэр, уж  конечно,  вдова  облобызала  вас  по
случаю приезда! - Клайв через всю  комнату  швыряет  в  голову  вопрошающего
неразрезанный номер "Пэл-Мэл", но при этом так мило  краснеет,  что  у  меня
почти не остается сомнений в правильности моего предположения.
     Экая жалость, что он не поспел на великосветскую свадьбу, а то  мог  бы
проводить к алтарю своего милого кузена  Барнса,  Ньюкома  и  расписаться  в
книге свидетелей наряду с другими  сановными  лицами!  Мы  описали  ему  эту
церемонию и сообщили, как с недавних нор преуспел в жизни его,  а  теперь  и
наш   друг   Флорак,   ставший    директором    крупной    Англо-французской
железнодорожной  компании,  а  также  принцем  де  Монконтур.  Затем   Клайв
рассказал нам о том, как прошла для него зима; о веселых  днях,  проведенных
им в Риме, и удалых друзьях, обретенных там. Не намерен ли  он  изумить  мир
каким-нибудь шедевром? Не намерен, нет. Чем больше он работает,  тем  больше
почему-то недоволен своими произведениями; а  вот  у  Джей  Джея  дела  идут
великолепно, скоро он поразит весь мир!  Тут  мы  с  гордым  удовлетворением
открыли тот самый номер нашей  газеты,  которым  юноша  запустил  в  нас,  и
показали ему отличную статью Ф. Бейхема, эсквайра, где сей  маститый  критик
на все лады расхваливал картину, присланную Джей Джеем на родину.
     Итак, он опять был с нами - точно мы лишь вчера  расстались.  Лондонцам
всегда так кажется - ведь им просто недосуг грустить  по  уехавшему  соседу.
Люди уезжают на Мыс Доброй Надежды или в действующую армию,  отправляются  в
кругосветное путешествие или в Индию и возвращаются с  женой  и  несколькими
детьми, а нам представляется, будто они только вчера отбыли, до того все  мы
поглощены своими трудами, расистами, житейской борьбой; до того эгоистичными
делает нас жизнь, но, однако,  не  бессердечными.  Мы  рады  видеть  старого
друга, хотя и не плакали, расставаясь с ним. Мы  смиренно  признаемся  себе,
что, случись судьбе отозвать нас отсюда, о нас бы плакали ничуть не больше.
     Поболтавши немного, мистер Клайв объявил, что торопится в Сити, куда  я
отправился вместе с ним. Его свидание с господами Джолли и Бейнзом в конторе
на Фог-Корт, очевидно, было весьма приятным: когда Клайв вышел из  приемной,
лицо его так и сияло.
     - Не нужно ли тебе денег, дружище? - спросил он.  -  Мой  милый  старик
перевел на меня изрядную сумму, и мистер Бейнз сообщил мне, что его  супруга
и дочки будут счастливы видеть  меня  за  обедом.  Он  утверждает,  что  мой
родитель благополучно избег разорения в  одном  из  индийских  банков  и  на
редкость удачно поместил деньги в другой. Любезен донельзя. Да и все  прочие
в Лондоне необычно любезны и дружелюбны. Право, все до единого!
     Усевшись в наемную карету, возможно,  только  что  доставившую  в  Сити
какого-нибудь другого капиталиста, мы  двинулись  в  Вест-Энд,  где  мистеру
Клайву предстояло важное дело с его  портными.  Он  с  непринужденным  видом
оплатил значившийся за ним долг, правда, слегка вспыхнул, вынимая из кармана
свою новенькую  чековую  книжку,  первый  листок  из  которой  он  и  вручил
восхищенному мастеру.  От  магазина  мистера  Б.  рукой  подать  до  мистера
Трюфитта. Мой юный друг внял совету зайти к парикмахеру и  оставить  у  него
значительную часть своих ниспадающих кудрей и желтой бороды,  вывезенных  им
из Рима. Уговорить его расстаться  с  усами  не  удалось;  это  украшение  -
привилегия художников и кавалерийских офицеров. Да и почему бы нашему  юноше
не франтить, не носить пышных усов, не  заботиться  о  своей  внешности,  не
получать радостей и не греться на солнышке,  пока  оно  светит?  Еще  придет
зима, и на склоне лет будет достаточно времени для камелька, фланели,  сапог
на пробковой стельке и седин.
     Засим  мы  отправились  в  расположенную  на  Джермин-стрит   гостиницу
навестить нашего друга Флорака, обитавшего  там  в  роскошных  апартаментах.
Гигант в пудреном парике с гербами на пуговицах в виде  каких-то  диковинных
корон, лениво восседавший в вестибюле,  понес  наши  визитные  карточки  его
высочеству. Когда распахнулись двери, ведущие в  бельэтаж,  до  нас  долетел
радостный возглас, и наш титулованный друг  в  роскошном  персидском  халате
выбежал из комнаты, стремглав  спустился  по  лестнице  и  кинулся  целовать
Клайва к почтительному изумлению ливрейного титана.
     - Пойдемте, друзья, - вскричал наш милый француз, -  я  представлю  вас
госпоже... моей супруге!
     Мы вошли в гостиную,  где  сидела  благоприличная  сухонькая  дама  лет
шестидесяти, и были по  всей  форме  представлены  ее  высочеству  мадам  де
Монконтур,  урожденной  Хигг   из   Манчестера.   Она   довольно   церемонно
приветствовала нас, хотя  отнюдь  не  казалась  злой;  впрочем,  мало  какая
женщина могла долго хмуриться, глядя на красавца Клайва, чье  открытое  лицо
сияло улыбкой.
     - Я слыхала про вас не только от его высочества, -  сказала  эта  дама,
слегка покраснев. - Ваш дядюшка частенько мне про  вас  рассказывал,  мистер
Клайв, и про вашего доброго батюшку тоже.
     - C'est son Directeur {Это ее духовник (франц.).}, - шепнул мне Флорак.
Я стал ломать себе голову, который из глав банкирского дома Ньюкомов взял на
себя эту миссию.
     -  Теперь,  когда  вы  прибыли  в  Англию,  -  продолжала   леди,   чей
ланкаширский акцент мы не будем копировать из уважения к ее высокому титулу.
- Теперь, когда вы прибыли в Англию, надеюсь, мы будем вас часто видеть.  Не
здесь, в этой шумной гостинице, которая мне несносна, а в деревне.  Наш  дом
всего в трех милях от Ньюкома, - он не такой роскошный, как у  вашего  дяди,
однако мы надеемся частенько видеть вас там, ну... и  вашего  друга  мистера
Пенденниса, если ему случится завернуть в те места. - Должен признаться, что
приглашенье мистеру Пенденнису было высказано принцессой без  того  пыла,  с
каким она предлагала свое гостеприимство Клайву.
     - А не встретим ли мы вас нынче у дядюшки  Хобсона?  -  продолжала  эта
леди, вновь обращаясь к Клайву. - Его супруга - совершенно обворожительная и
в высшей степени образованная женщина; она была так приветлива и  любезна  с
нами, мы сегодня у них обедаем. Барнс  с  женой  проводят  медовый  месяц  в
Ньюкоме. Леди Клара прелестное милое созданье, а  ее  папенька  и  маменька,
право  же,  -  чудесные  люди!  Какая  жалость,  что  сэр  Брайен   не   мог
присутствовать на свадьбе! Там был чуть ли не весь Лондон. Сэр Гарвей  Диггс
говорит, что бедный баронет поправляется очень медленно. Все  мы  ходим  под
богом,  мистер  Ньюком!  Печально  думать,  как  он  немощен   средь   этого
великолепия и богатства, - все это ему уже не в радость! Но будем  надеяться
на лучшее, на то, что здоровье к нему вернется!
     В таких и подобных разговорах, в коих бедняга  Флорак  принимал  весьма
малое участие (он стал грустным и безмолвным в  обществе  своей  престарелой
супруги), протек наш визит; мистер Пенденнис, предоставленный  самому  себе,
имел полную возможность сделать  некоторые  наблюдения  относительно  особы,
удостоившей его знакомством.
     На столе лежали  два  аккуратных  пакетика  с  надписью  "Принцессе  де
Монконтур", конверт, адресованный той же даме, рецепт  за  номером  9396  на
какое-то снадобье и еще листик бумаги, испещренный кабалистическими  знаками
и снабженный подписью очень модного тогда медика сэра Гарвея Диггса, из чего
я заключил, что принцесса де Монконтур была или почитала себя особой слабого
здоровья.  Возле  телесных  лекарств  лежали  те,  что  предназначались  для
врачевания души - стопка хорошеньких книжечек, переплетенных под  старину  и
по большей части набранных антиквой, со  множеством  рисунков  в  готическом
стиле, изображавших благолепных монахов со склоненной набок головой, детей в
длинных накрахмаленных ночных сорочках, девиц с  лилиями  в  руке  и  прочее
такое, из чего следовало заключить, что  владелица  сих  томиков  теперь  не
столь враждебна к Риму, как в прежние времена, и что она в  духовном  смысле
переселилась из Клепема в  Найтсбридж,  подобно  тому,  как  многие  богатые
купеческие  семьи  проделали  это  перемещение  на  деле.  Длинная   полоса,
вышиваемая  готическим  узором,  еще  отчетливей  выдавала  нынешние   вкусы
хозяйки; и гость, изучавший  на  досуге  эти  предметы,  пока  им  никто  не
занимался, с трудом удержался  от  смеха,  когда  правильность  его  догадок
подкрепило вторичное появление  великана-лакея,  громогласно  возвестившего:
"Мистер Ханимен!" - предваряя тем приход означенного священнослужителя.
     - C'est le Directeur. Venez fumer dans ma chambre, Pen  {Это  духовник.
Пойдемте ко мне, Пен,  покурим  (франц.).},  -  пробурчал  Флорак,  когда  в
комнату скользящей походкой вошел Ханимен с чарующей  улыбкой  на  лице;  он
слегка покраснел, когда увидел своего  племянника  Клайва,  сидевшего  возле
принцессы. Так это он - тот дядюшка, который рассказывал мадам де Флорак про
Клайва и его батюшку! По видимости, Чарльз  процветал.  Он  протянул  своему
милому племяннику для  пожатия  обе  руки  в  Новеньких  сиреневых  лайковых
перчатках; едва он появился,  Флорак  с  мистером  Пенденнисом  улизнули  из
комнаты, так что никаких точных сведений о состоявшейся  нежной  встрече  мы
сообщить не можем;
     Когда я выходил из  гостиницы,  перед  крыльцом  дожидалась  коричневая
карета, запряженная парой красивых лошадей; на сбруе и дверцах всюду  стояли
княжеские коронки, изящней которых вы, наверно, не видели, и  под  каждой  -
монограмма, загадочная,  как  клинопись  на  ассирийской  колеснице  мистера
Лейарда, и я предположил,  что  ее  высочество  собирается  подышать  свежим
воздухом.
     Находясь  в  Сити,  Клайв  и  не  подумал  заглянуть  в  банк  к  своим
родственникам. Впрочем, там заправлял теперь один мистер  Хобсон,  поскольку
мистер Барнс находился в Ньюкоме, а баронету, очевидно, не суждено уже  было
появиться в приемной их фирмы. И тем не менее семейный долг призывал  нашего
юношу навестить дам, и потому, движимый исключительно этим  чувством,  он  в
первый же день поспешил на Парк-Лейн.
     - Семейство в  отъезде,  почитай  неделю,  с  того  дня,  как  справили
свадьбу, - сообщил Клайву лакей, ездивший с ними в Баден-Баден, открыв гостю
дверь и признавши его. - Сэр Брайен, спасибо, сэр, чувствует себя лучше. Все
отбыли в Брайтон. Только мисс Ньюком в Лондоне, живет  у  своей  бабушки  на
Куин-стрит в Мэйфэре, сэр.
     Лакированные двери закрылись за  Джимсом;  бронзовые  рожи  на  дверных
молотках привычно скалили Клайву зубы, и он разочарованно спустился по голым
ступеням. Не станем скрывать, что он тут  же  пошел  в  клуб  и  заглянул  в
адрес-календарь, чтоб узнать номер дома леди Кью на Куин-стрит. Но графиня в
тот сезон снимала меблированный дом и потому среди обитателей Куин-стрит  ее
благородное имя не значилось.
     Миссис Хобсон не оказалось дома; вернее сказать, Томасу было велено  не
впускать посторонних по таким-то дням и до такого-то часа; так  что  тетушка
Хобсон повидала Клайва, а он ее нет. Право, не знаю, очень ли он сожалел  об
этой неудаче. Итак, все положенные визиты были им сделаны, и  он  отправился
обедать  к  Джеймсу  Бинни,  после  каковой  трапезы  поспешил  на  пирушку,
устроенную в честь него в тот вечер его холостыми друзьями.
     Глаза Джеймса Бинни засияли радостью, когда он увидел Клайва; послушный
отцовскому предписанию,  молодой  человек  поспешил  на  Фицрой-сквер,  едва
водворившись в своем старом жилище, которое оставалось за ним во  время  его
отсутствия. Резная мебель  и  прочие  старые  вещи,  портрет  отца,  грустно
глядевшего с холста, по-чужому встретили Клайва  в  день  его  прибытия.  Не
удивительно, что он рад был бежать из этого заброшенного места,  населенного
сотней  гнетущих  воспоминаний,  в  гостеприимный  дом   по   соседству   на
Фицрой-сквер, к своему другу и опекуну.
     Здоровье Джеймса ничуть не улучшилось за те десять месяцев,  что  Клайв
отсутствовал. После того падения он уже не мог больше как следует  ходить  и
совершать свои обычные моционы. Ездить верхом он был так же непривычен,  как
покойный мистер Гиббон, на которого наш шотландский друг был  немного  похож
лицом и к философии которого питал великое почтение. Полковник отсутствовал,
и Джеймс теперь  вел  свои  споры  за  кларетом  с  мистером  Ханименом:  он
обрушивал на священника знаменитую пятнадцатую и шестнадцатую главы  "Упадка
и разрушения" и тем совершенно побивал противника. Подобно многим скептикам,
Джеймс  был  очень  упрям  и  со  своей  стороны  полагал,  что  почти   все
богослужители не больше верят в творимые ими  обряды,  чем  римские  авгуры.
Конечно, в этих спорах бедняга Ханимен отступал под натиском Джеймса, сдавая
позицию за позицией, однако едва кончалось сражение, подбирал растерянную  в
бою амуницию и, приведя ее в порядок, вновь нацеплял на себя.
     Охромев после падения и вынужденный много времени проводить  дома,  где
общество неких дам отнюдь не всегда было для него занимательно, Джеймс Бинни
стал искать удовольствие в гастрономии, тем больше предаваясь этой слабости,
чем меньше  позволяло  здоровье.  Хитрец  Клайв  тотчас  заметил,  насколько
исправнее стала работать провиантская служба  с  отъезда  его  родителя,  но
молчал и с  благодарностью  поедал  все,  что  ему  подавали.  Он  не  сразу
поделился с нами своим убеждением, что миссис Мак ужасно  угнетает  славного
джентльмена; что он изнемогает от  ее  забот;  спасается  в  кабинет,  чтобы
подремать