какое содержание, а какие птицы кормят Белсайза, на что он существует, -
живет, смеется, ходит такой нарядный, холеный, сытый,  и  всегда  имеет  при
себе шиллинг заплатить за кеб и сигары, - было для всех тайной. Трое  друзей
утверждали, что находятся меж собой в родстве, а  в  каком  именно  -  пусть
допытываются наши знатоки генеалогии.
     Когда старшая дочь лорда Плимутрока сочеталась  браком  с  почтенным  и
достопочтенным Деннисом Удавидом, архидиаконом Балинтаберским (ныне виконтом
Удавидом Килброгским и лордом-епископом Балишанонским), то было в Шантеклере
великое   празднество,   на   которое   съехалась   родня   обеих    высоких
договаривающихся сторон. Среди прибывших оказался и бедный Джек Белсайз, и с
тех пор потекли слезы, которые льются в Баден-Бадене и сейчас, в описываемый
нами период. Клара Пуллярд была в те поры премиленькой  девицей  шестнадцати
лет, а Джек - статным гвардейцем лет двадцати семи. И поскольку  ее  нарочно
предупреждали, что Джек - отъявленный  повеса,  за  которым  числится  много
прегрешений; поскольку ей не велено было  сидеть  рядом  с  ним  за  столом,
гулять с ним в саду, вальсировать, играть на бильярде; поскольку  ее  корили
всякий раз, когда она ловила его в жмурки или он заговаривал с ней, поднимал
ей перчатку или касался ее руки за карточным столом;  и  поскольку  оба  они
были нищие, но зато хороши собой, - то Клара, конечно же,  постоянно  ловила
его в жмурки и непрестанно попадалась  ему  в  аллеях,  коридорах  и  прочих
местах. Она влюбилась (притом, не первая) в его широкую грудь и тонкий  стан
и справедливо считала его усы красивейшими в обоих  кирасирских  полках  его
величества.
     Мы не знаем, сколько слез пролилось в  опустелых  чертогах  Шантеклера,
когда гости разъехались, а четыре кухарки, четыре горничные, шесть лакеев  и
временный дворецкий покатили в личном своем экипаже  назад,  в  столицу,  до
которой от роскошного этого замка меньше сорока миль пути. Откуда нам знать?
Приглашенные отбыли, затворились ворота парка, и все окуталось мраком тайны,
только в уединенной опочивальне уныло мерцали две восковые свечи, а во  всей
тоскливой анфиладе комнат можно было различить  в  сумерках  лишь  очертания
мебели, покрытой темной  холстиной,  скатанные  турецкие  ковры  да  угрюмых
предков, мрачно хмурившихся со стен в пустоту. Вы  вольны  представить  себе
милорда с одной из этих свечей над грозной кипой бумаг и счетов,  и  миледи,
склонившуюся при свете второй над растрепанным романом, в котором,  наверно,
миссис Радклифф описывала такой же в точности мрачный замок; а посреди  всей
этой погребальной пышности одинокую и печальную  Клару:  она  льет  слезы  и
вздыхает, словно Ориана в своем домике, обнесенном водяным  рвом,  -  бедная
маленькая Клара!
     Экипаж лорда Кью доставил  молодых  людей  в  Лондон;  его  сиятельство
правил, а слуги ехали внутри. Спиной к лошадям восседал Джек в обществе двух
грумов и наигрывал какую-то грустную мелодию  на  корнет-а-пистоне.  За  всю
дорогу он ни разу не подкрепился. В клубах заметили, что он  стал  молчалив;
однако бильярд, сигары, армейская служба и тому подобное  понемногу  вернули
ему бодрость, и скоро он совсем  ожил.  А  только  начался  сезон  -  первый
лондонский сезон леди Клары Пуллярд, - и Джек оживился, как никогда.  Он  не
пропускал ни одного бала и ходил на все оперы (вернее, на все те,  на  какие
ходила она). Стоило ему войти в зал, и уже через минуту  по  его  лицу  было
видно, здесь или нет та, кого он ищет; посвященные также без труда замечали,
каким огоньком загорались еще чьи-то глазки в  ответ  на  пламенные  взгляды
Джека. А как хорош он  был  в  день  рождения  королевы  верхом  на  коне  в
огненно-красном мундире, весь сверкающий серебром и сталью! Выхвати же ее из
экипажа, Джек, из-под носа у этой бледной  как  смерть,  костлявой  матроны,
размалеванной и убранной перьями. Посади ее позади себя  на  вороного  коня,
срази полисмена и лети прочь! Но экипаж катит  себе  Сент-Джеймским  парком;
Джек одиноко сидит в седле, сабля его свисает долу, и позади него если кто и
сидит, то лишь Черная Забота.  А  стоящий  в  толпе  портной  Кромси-Кромсай
думает, что это из страха перед ним Джек поник головой. Леди  Клара  Пуллярд
была представлена ко двору своей маменькой, графиней Плимутрок,  а  Джека  в
тот же вечер арестовали, когда он шел из кофейни Уайта, чтобы встретиться  с
ней в опере.
     Подвиги Джека были хорошо известны в суде по делам о несостоятельности,
перед которым он предстал как Чарльз Белсайз, эсквайр, чьи деяния  сурово  и
гневно заклеймили тогдашние моралисты-газетчики.  "Плеть"  стегала  его,  не
жалея сил; "Хлыст", чей премудрый редактор сам побывал  в  Уайткросстритской
тюрьме, писал о нем с особым негодованием, а "Писк свободы!" разделывал  его
под орех. Но  я  не  намерен  здесь  бичевать  грешников;  и,  верный  своим
взглядам,  заострю  скромное  свое  перо  против  другой  стороны  -  против
добродетельных и почтенных, ведь  бедным  грешникам  и  без  того  ежедневно
достается! Одна душа хранила верность бедному Джеку при всех  его  промахах,
заблуждениях, невзгодах и сумасбродствах, - то была миловидная обитательница
Шантеклера, которую приворожили буйные завитки его усов. И пусть  весь  свет
ополчился на лорда Кью за то, что в день освобождения Джека он прислал  свой
экипаж к тюрьме Суда Королевской Скамьи и  устроил  в  честь  друга  великое
пиршество у Соусье, - я не выскажу неодобрения его  сиятельству.  Вместе  со
множеством других грешников он неплохо повеселился в ту ночь.  Рассказывали,
что Кью держал там великолепную речь, а растроганный Джек  Белсайз  рыдал  в
три ручья.  Барнс  Ньюком  был  взбешен  освобождением  Джека;  он  искренне
надеялся, что председатель королевской комиссии засадит этого малого  годика
на два и весьма вольно выражался по поводу того, что Джек вышел на волю.
     Конечно, нечего было и думать о том, чтобы бедный наш  мот  женился  на
Кларе Пуллярд и в качестве свадебного подарка  положил  к  ее  ногам  список
своих долгов. Его  благородный  родитель,  лорд  Хайгет,  был  возмущен  его
поведением, а старший брат не желал его видеть. Сам он уже  давно  отказался
от мечты завоевать свое сокровище; и вот однажды пришел на его имя  огромный
пакет с печатью Шантеклера, а в нем грустная записочка,  помеченная  буквами
К. П., и дюжина листков, исписанных Джековыми каракулями  и  переданных  бог
весть где и как, - в толчее бальных залов, с букетами или во время  кадрили,
- в коих Джек признавался в своих пылких чувствах любви и  страсти.  Сколько
раз, сидя в кофейне Уайта, заглядывал он в словарь, чтобы  узнать,  с  одним
или двумя "с" пишется "бесконечно" и через "а" или "о" пишется "обожать"!  И
вот они лежали перед ним, эти  немудреные  излияния  его  честного  горячего
сердца, а с ними и грустные две строчки, подписанные буквой "К",  в  которых
"К" просила, чтобы все ее записочки он тоже возвратил или уничтожил.
     И надо отдать ему должное, он честно сжег их все до  единой  вместе  со
своими, теперь  уже  ненужными  бумажками.  Не  пощадил  ни  одной  памятной
вещички, из тех, что она подарила ему или  позволила  взять:  ни  розан,  ни
перчатку, ни платочек, нарочно оброненный ею, - как плакал он над ними! - ни
золотистый локончик!.. Все сжег, все кинул в камин своей темницы, все, кроме
маленькой прядки волос, которая могла  принадлежать  и  не  ей,  ибо  цветом
походила на волосы его сестры. При сем присутствовал Кью, но  он,  вероятно,
поспешил   уйти,   когда   Джек   приступил   к   последней   части   своего
жертвоприношения и кинул в огонь локон, - ах, он готов был бросить туда свое
сердце и самою свою жизнь.
     Отныне Клара была свободна; в тот год, когда  Джек,  выйдя  из  тюрьмы,
уехал за границу, она весь сезон,  не  пропуская  ни  вечера,  танцевала  на
лондонских балах, и все говорили, что, слава богу, она оправилась  от  этого
глупого  увлечения  Джеком  Белсайзом.  Тогда-то  Барнс   Ньюком,   эсквайр,
компаньон богатого банкирского дома "Братья Хобсон и  Ньюком",  наследник  и
сын сэра Брайена Ньюкома из Ньюкома, баронета и  члена  парламента,  прямого
потомка Бриана  де  Ньюкомена,  убитого  при  Гастингсе,  личного  брадобрея
Эдуарда Исповедника, и прочая, и прочая... соблаговолил заметить леди  Клару
Пуллярд (которая, правда, была несколько бледна и вяловата,  но  очень  мила
собой, имела голубые глазки и нежную кожу) и, зная обо всем, что с ней было,
не  хуже  нас  с  вами,   соизволил   возыметь   матримониальные   намерения
относительно ее милости.
     Ни один из членов обеих достойных семей не имел  что  возразить  против
намеченной сделки, кроме разве самой Клары, этой  бедной  рыбешки,  которой,
впрочем, оставалось только выполнить свой долг  да  осведомиться,  a  quelle
sauce elle serait mangee {Под каким соусом  ее  съедят  (франц.).}.  У  леди
Плимутрок был целый выводок  цыплят,  еще  моложе  Клары,  шестнадцатилетняя
малютка Цыппи, четырнадцатилетняя Бидди, затем Аделаида, и бог весть сколько
еще. Как было ей отказать молодому человеку, не очень, правда, приятному, не
слишком любезному,  не  очень  родовитому,  по  крайней  мере,  с  отцовской
стороны, но в остальном вполне подходящему жениху и наследнику многих  тысяч
годового дохода? Ньюко-мы со своей стороны желали этого брака.  Барнс,  надо
признаться, становится  изрядным  эгоистом,  у  него  появились  холостяцкие
повадки, от коих его излечит женитьба. Леди  Кью  была  горячей  сторонницей
этого союза. Тут можно было рассчитывать на помощь ее родни; ведь лорд Стайн
и лорд Кью, ее племянник, да и тесть Барнса, лорд  Плимутрок,  все  сидят  в
палате лордов; так почему бы и Ньюкомам не  сидеть  там,  на  прежнем  своем
месте, принадлежавшем им, как всем известно, во дни  Ричарда  III?  Барнс  с
отцом твердо держались за некого Ньюкома, павшего на Босвортском поле вместе
с королем Ричардом, и ненавидели Генриха VII, как личного врага их  славного
рода. Итак, интересы обеих сторон отличнейшим образом совпадали.  Леди  Анна
сочинила довольно милые стишки, в которых белоснежная серна  приглашалась  в
кущи Ньюкома,  "Клара"  рифмовалась  со  словами  "божьего  дара"  и  весьма
живописно изображалось, как "бегут олени серы по лужайкам Шантеклера".  Леди
Кью нашла эти стихи прелестными.
     Пробыв год в чужих краях, Джек  Белсайз  к  началу  сезона  вернулся  в
Лондон. Но леди Клары там не оказалось: здоровье ее было несколько  хрупким,
и любящие родители увезли ее за границу. Словом, все улаживалось наилучшим и
благоприятнейшим образом.
     И вот, когда все складывалось так хорошо и благоприятно, когда дамы  из
обоих семейств встретились на Баденском конгрессе  и  так  понравились  друг
другу; когда Барнс и его папенька  баронет,  оправившийся  от  болезни,  уже
выехали из  Ахена,  а  леди  Кью  двигалась  в  Баден-Баден  из  Киссингена,
понадобилось же, черт возьми, Джеку Белсайзу,  которому,  как  рассказывали,
сильно везло в Бад-Гомбурге за зеленым столом, пренебречь своим  счастьем  и
как безумному кинуться в Баден-Баден. Он  появился  там,  угрюмый  и  дикий,
обросший густой бородой, в шляпе с большими приспущенными полями, - ни  дать
ни взять художник или итальянский бандит.  Ничего  не  подозревавший  Клайв,
памятуя о том веселом обеде, который задал ему когда-то Джек  в  кордегардии
Сент-Джеймского дворца,  куда  сам  пришел  из  Конногвардейских  казарм,  -
простак Клайв, встретив Джека на въезде в город, сердечно ему обрадовался  и
пригласил вместе отобедать, на что Джек ответил согласием; за  столом  Клайв
рассказал ему все местные новости - про то, что здесь Кью и леди Анна Ньюком
с Этель и ожидают Барнса.
     - Я тоже его не очень люблю, - признался Клайв с улыбкой, когда Белсайз
помянул его кузена недобрым словом.
     А едет Барнс, чтобы жениться на этой милой малютке, леди Кларе Пуллярд.
Вот какой осведомленный юноша! То-то он, наверное, был рад  блеснуть  своими
познаниями в делах света и показать Джеку Белсайзу, что  он,  Клайв  Ньюком,
тоже кое-что значит.
     Джек влил в себя несметное количество шампанского, и, когда они кончили
обедать  и  в  открытые  окна  комнаты  Клайва  в  маленьком,  чистеньком  и
уютненьком Hotel de France {Гостиница  "Франция"  (франц.).}  влетели  звуки
оркестра, Джек предложил пройтись средь гуляющих. С  ними  обедал  мосье  де
Флорак, который очень развеселился, услышав имя лорда Кью, и сказал:
     - Ce petit Kiou! M. le Duc d'Ivry, mon  oncle,  l'honore  d'une  amitie
toute particuliere {А,  этот  маленький  Кью!  Мой  дядюшка,  герцог  Д'Иври
удостаивает его особой благосклонности! (франц.).}.
     Джентльмены втроем вышли в парк. Гуляющие  шли  толпами;  оркестр  мило
наигрывал "Родина, милая родина...", и первыми,  кого  они  встретили,  были
лорд Кью и лорд Плимутрок, а об руку с этим почтенным  пэром  шла  его  дочь
леди Клара.
     Сиятельный Плимутрок с присущей ему  благовоспитанностью  и  учтивостью
приветствовал Клайва и Флорака и поначалу не  узнал  Джека  Белсайза  в  его
бархатной куртке, сомбреро, надвинутом на глаза, и с бородой по пояс. Но тут
леди Клара подняла очи, вскрикнула и без чувств упала на посыпанную  гравием
дорожку. Теперь старый граф тоже узнал Белсайза, и Клайв услышал его слова:
     - Как ты смел сюда явиться, каналья?!
     Белсайз кинулся поднимать Клару, громко окликая  ее  по  имени;  старый
Плимутрок вцепился в него сзади и попытался оттащить.
     - Руки прочь, милорд! - рявкнул Белсайз, стряхивая с себя старика.
     - Молчи, Джек, черт тебя подери!.. - кричит Кью.
     Клайв бежит за стулом, со всех сторон их несут  добрую  дюжину.  Флорак
уже спешит со стаканом воды. Девушка  начинает  приходить  в  себя;  Белсайз
бросается к ней, но отец, окончательно потеряв самообладание, поднимает свою
трость и, дрожа от гнева, орет:
     - Оставь ее, не то убью!
     - Леди Клара опять без чувств, сэр, - говорит капитан Белсайз. - Я живу
в Hotel de France, - и добавляет совсем тихо: - Только тронь  меня,  старик,
клянусь небом, - прикончу! Всего наилучшего! - Он еще раз бросает влюбленный
взгляд на бесчувственную девушку и, приподняв на прощание шляпу, отходит.
     Лорд Плимутрок тоже машинально приподнимает шляпу и недоуменно  смотрит
ему вслед. Джек знаком просит Клаива следовать за ним, а тем временем  толпа
зевак окружает лежащую в обмороке леди Клару.
     То-то пассаж на Баденском конгрессе!


        ^TГлава XXIX,^U
     в которой Барнс предстает в роли жениха

     Этель с самого начала знала,  что  вакации  ее  недолги  и  что,  когда
появятся папенька с  Барнсом,  не  будет  больше  ни  смеха,  ни  шуток,  ни
рисования, ни прогулок с Клайвом; а посему она радовалась солнцу, покуда оно
светило, и укреплялась сердцем, чтобы встретить ненастье.
     Сэр Брайен Ньюком и его первенец прибыли  в  Баден-Баден  вечером  того
самого дня, когда Джек Белсайз дебютировал на гулянье; разумеется, надо было
уведомить жениха обо всем случившемся. Наши читатели,  уже  успевшие  узнать
его характер и познакомиться с особенностями его  красноречия,  могут  легко
представить себе, в какое он пришел бешенство и  в  каких  выражениях  излил
его; то был  поистине  feu  d'artifice  {Фейерверк  (франц.).}  всевозможных
проклятий. Мистер Барнс Ньюком  прибегал  к  такой  канонаде,  только  когда
сильно гневался, но вся беда в том, что гневался он необыкновенно часто.
     Что до обморока леди Клары, то  Барнс  не  склонен  был  придавать  ему
большого значения.
     - Ну да,  да,  бедная  Клара,  -  говорил  он,  -  она  так  подвержена
обморокам. Не удивительно, что вид этого негодяя взволновал ее: он ведь  так
подло с ней обошелся. Будь я там (залп проклятий по всей линии), - я задушил
бы мерзавца. Я убил бы его.
     - Помилосердствуй, Барнс! - восклицает леди Анна.
     - Просто счастье, что там не было Барнса, - с серьезным  видом  говорит
Этель, - а то у них началась бы такая драка - страх!
     - Я никого не боюсь, Этель! - огрызается Барнс  и  отпускает  еще  одно
проклятие.
     - Все задираешься, Барнс! - говорит  мисс  Этель,  которая  переняла  у
своих братьев-школьников кое-какие выражения и очень к месту их употребляла.
- За капитана Белсайза ведь некому заступиться.
     Поскольку Джек Бедсайз ростом и силой годился не только в  офицеры,  но
даже и в солдаты того славного полка, где прежде служил, а братец Барнс  был
джентльмен весьма субтильный,  мысль  о  стычке  между  ними  представлялась
довольно комичной. По-видимому, нечто в этом роде промелькнуло в мозгу  сэра
Брайена, потому что он с обычной своей торжественностью объявил:
     - Все зависит от обстоятельств,  милая  Этель.  Обстоятельства  придают
человеку силу. И в том случае, когда  приходится  защищать  прекрасное  юное
создание от обидчика, каждый будет силен, каждый.
     - Со времени последнего приступа, - частенько говорил теперь  Барнс,  -
папаша совсем сдал. Очень нетверд в мыслях.
     Так оно и было. Барнс уже  распоряжался  в  банке  и  в  поместье  и  с
отменным хладнокровием дожидался события,  которое  позволит  ему  перенести
семейный герб с кровоточащей дланью на дверцы своего экипажа.
     Окинув комнату взглядом,  Барнс  увидел  кипу  рисунков  работы  хорошо
знакомого ему и ненавистного  художника.  С  полдюжины  видов  Баден-Бадена;
опять Этель верхом на лошади, собаки и дети, - словом все те же  излюбленные
сюжеты.
     - Черт побери, он  здесь?!  -  взвизгивает  Барнс.  -  Он  здесь,  этот
мерзавец и забулдыга? И как это Кью еще не свернул ему шею? Вы слышите, сэр?
- кричит он отцу. - Здесь Клайв Ньюком. Сын полковника. Бьюсь об заклад, они
нарочно...
     - Нарочно что, Барнс?.. - переспрашивает его Этель.
     -  Так,  значит,  Клайв  здесь?  -  говорит  баронет.  -  Рисует   свои
карикатурки, да? А вы ничего не писали мне об этом, леди  Анна.  Да,  видно,
последний приступ изрядно сказался на сэре Брайене.
     Этель зарделась; да, как ни странно, в письмах жены  и  дочери  к  сэру
Брайену не было ни слова о Клайве.
     - Мы встретили его совсем случайно, в Бонне, душа моя. Он  путешествует
с одним своим приятелем. Он немножко объясняется по-немецки, а это нам  было
большой помощью, да к тому же он всю дорогу вез кого-нибудь из  мальчиков  в
своей бричке.
     - Да, в экипаже всегда слишком тесно от мальчишек,  -  соглашается  сэр
Брайен, - лягаются, вечно суются  под  ноги.  Помню,  когда  мальчишками  мы
ездили в карете из Клецема, я не  упускал  случая  лягнуть  братца  Тома,  а
бедный Том тогда был вспыльчив, как черт. Вы не помните Тома, леди Анна?
     Воспоминания сэра Брайена были прерваны приходом лорда Кью.
     - А, Кью! - восклицает Барнс. - Ну как там Клара?
     Но Кью подходит  к  сэру  Брайену,  почтительно  пожимает  ему  руку  и
говорит: "Рад видеть вас в добром здравии, сэр", - а на Барнса и не смотрит.
Для наших читателей давно не секрет, что мистер Барнс Ньюком отнюдь  не  был
всеобщим любимцем.
     - Вы так и не ответили мне про Клару, дружище, - настаивает Барнс. -  Я
слышал об ее встрече с этим мерзавцем Джеком Белсайзом.
     - Не надо браниться, милейший, - отвечает лорд Кью. - По-моему,  вы  не
настолько близки с Белсайзом, чтобы звать  его  Джеком  иль  еще  как-нибудь
фамильярничать. А леди Клара, насколько мне известно, всерьез занемогла.
     - Как посмел он сюда явиться,  черт  его  побери?!  -  негодует  Барнс,
немного смущенный встреченным отпором.
     - "Посмел" тоже грубо. Советовал  бы  в  таком  тоне  с  ним  самим  не
разговаривать.
     - Что вы хотите этим сказать?! - вскинулся  Барнс,  и  лицо  его  сразу
вытянулось.
     - Спокойней, мой друг. Не так громко. Видите ли, Этель, сегодня Джек  -
я его близкий друг, Барнс, а посему могу величать его, как захочу, -  обедал
с кузеном Клайвом. Еще там был мосье де Флорак. И вот  они  пошли  вместе  с
Джеком  пройтись,  ниско