его
манер. Не прижился у них и Клайв, которого затащил к ним мистер  Поттс;  оба
наши друга, поглощенные в те дни  своими  личными  заботами  и  огорчениями,
наводили уныние  на  упомянутых  "бриттов",  тогда  как  присутствие  Ф.  Б.
согревало и радовало их душу; он охотно разделял их трапезу и не гнушался их
питья.
     Итак, полковник сидел один-одинешенек у потухшего камина, прислушиваясь
к звукам песни, доносившейся снизу, а тем временем  от  сигары  его  остался
только пепел, а пунш давно остыл.
     Наверно, он сидел и думал, что прежнего огня уже нет и в  помине,  чаша
выпита почти до дна и докурена трубка,  когда  в  гостиную  вошел  Клайв  со
свечой в руке.
     Они  взглянули  друг  на  друга,  и  каждый  увидел,  какое  у  другого
печальное; бледное и измученное  лицо;  младший  даже  отступил  на  шаг,  а
старший воскликнул с той же нежностью, что в былые дни:
     - Господи, как ты плохо выглядишь, мой  мальчик!  Пойди,  погрейся.  Да
ведь огонь-то совсем потух! Ну спроси себе чего-нибудь погорячее, голубчик.
     Сколько месяцев прошло с тех пор, как они по-доброму  говорили  друг  с
другом. Ласковый голос отца взволновал Клайва до глубины души,  и  он  вдруг
заплакал. Слезы градом закапали на дрожащую смуглую руку старика, когда  сын
нагнулся поцеловать ее.
     - У вас тоже совсем больной вид, отец, - говорит Клайв.
     - Пустяки! - восклицает полковник, грея обеими руками руку  сына.  -  Я
прожил долгую и нелегкую жизнь, а это никого не красит. А вот  ты,  мальчик,
почему ты такой бледный?
     - Я видел призрак, папа, - ответил Клайв.
     Томас Ньюком пытливо и встревоженно  поглядел  на  сына:  не  сошел  ли
мальчик, чего доброго, с ума?
     - Призрак моей  юности,  отец,  призрак  былого  счастья,  -  простонал
молодой человек. - Я сегодня видел Этель. Я ходил навестить Сару  Мейсон,  и
она была там.
     - Я тоже ее видел, только молчал, - проронил отец. - Почел за лучшее не
напоминать тебе о ней, голубчик. Значит, ты... ты все еще ее любишь, Клайв?
     - Все еще! Любовь это навсегда, разве не так, отец? Кто раз  полюбил  -
любит до гроба.
     - Не надо об этом говорить, мой мальчик, и лучше даже не думать. У тебя
в доме прелестная молодая жена, жена и ребенок.
     - У вас тоже был сын, и богу известно, каким вы были добрым  и  хорошим
отцом. Была у вас и жена, и все же вы не могли... прогнать  от  себя  другие
мысли. Ведь я за всю жизнь и дважды не слышал от вас про мою мать.  Нет,  вы
ее не любили.
     - Я... я исполнил перед ней свой долг, - возразил полковник. - Я  ни  в
нем ей не отказывал. Никогда не сказал ей худого слова, старался,  чтоб  она
была счастлива.
     - И все-таки ваше сердце принадлежало другой. И мое  тоже.  Как  видно,
судьба! Наследственная болезнь.
     Лицо  юноши  выражало  такую  безграничную  печаль,  что  сердце   отца
окончательно оттаяло.
     - Я сделал, что мог, Клайв, - еле слышно произнес полковник. - Я  пошел
к этому мерзавцу Барнсу и обещал отдать тебе все мои  деньги  до  последнего
шиллинга. Я так и сделал. Разве ты не знаешь... ведь  я  готов  отдать  тебе
жизнь, мой мальчик. Какой еще прок от такого старика? Мне много  не  надо  -
кусок хлеба да сигару. А экипажи мне ни к чему, я езжу в  них,  только  чтоб
порадовать Рози. Я решил отдать тебе все, что имею, но  этот  подлец  подвел
меня, обманул нас обоих. Он, да и Этель тоже.
     - Нет, сэр. Раньше, ослепленный обидой, я тоже так думал. Но  теперь  я
все понимаю. Она действовала  не  по  своей  воле.  Разве  мадам  де  Флоран
обманула вас, когда вышла замуж за графа? Таков  был  ее  удел,  и  она  ему
подчинилась. Мы все повинуемся судьбе. Мы лежим в колее жизни,  и  по  нашим
телам проходят колеса Фортуны. Вы сами это знаете, отец.
     Полковник был фаталистом. Он часто проповедовал эту восточную  мудрость
в своих простодушных беседах с сыном и его друзьями.
     - К тому же, Этель меня не любит, - продолжал Клайв. -  Сегодня,  когда
мы повстречались, она была со мной очень холодна  и  протянула  мне  руку  с
таким видом, точно мы не видались какой-нибудь год! Наверно, она любит  того
маркиза, который ее бросил. Бог с  ней!  Ведь  нам  неведомо,  что  покоряет
сердца женщин. А мое принадлежит ей. Уж так мне написано на роду.  Да  будет
воля аллаха! Мы бессильны тут что-нибудь изменить.
     - Но ты забыл про этого мерзавца, который причинил тебе столько зла.  С
ним еще не покончено! - воскликнул полковник, сжимая кулак.
     - Ах, отец, оставим и его на волю аллаха! Вообразите  хоть  на  минуту,
что у мадам де Флорак был бы брат, который обидел вас. Вы ведь не  стали  бы
ему мстить. Разя его, вы причинили бы боль ей.
     - Но ты же сам вызывал Барнса на дуэль, голубчик! - вскричал отец.
     - К тому был другой повод, не моя личная обида.  И  притом,  откуда  вы
знаете, может, я не стал бы стрелять? Ей-богу, я был тогда  так  несчастлив,
что с готовностью подставил бы лоб под пулю.
     Впервые душа сына  так  полно  раскрылась  перед  отцом.  Они  избегали
говорить об этом, и только  теперь  старик  понял,  как  прочно  угнездилась
любовь в сердце Клайва. Он вспомнил свою юность и то,  как  сам  страдал,  а
сейчас его сын терпит ту же тяжкую, неизбывную муку. И старик  вынужден  был
признаться себе, что, наверно, слишком торопил мальчика с  женитьбой  и  тем
самым частично повинен в его страданьях.
     - Масалла, мой мальчик! - произнес старик. - Сделанного не воротишь!
     - Давайте же снимем осаду и  перестанем  воевать  с  Барнсом,  отец,  -
сказал Клайв. - Заключим мир и постараемся его простить.
     - Как, отступить перед этим негодяем, Клайв?!
     - Да уж такая ли  честь  победить  его?  С  грязью  вязаться  -  только
мараться.
     - Пойми: сделанного не воротишь. Я дал обещание выступить  против  него
на выборах и выступлю! По-моему, так будет верно. А ты тоже по-своему прав и
поступаешь благородно, мой дорогой, мой хороший мальчик, держась  в  стороне
от этого спора... Раньше я думал иначе и страдал душой от твоего  безучастия
и еще огорчался из-за того, что говорил Пенденнис!  Но  я  был  неправ...  И
слава богу, что  я  неправ!  Храни  тебя  бог,  мой  мальчик!  -  воскликнул
полковник с волнением в голосе.
     И они пошли спать; и когда у дверей своих смежных спален они обменялись
рукопожатием, на душе у обоих был такой мир, какого они давно уже не ведали.


        ^TГлава LXIX^U
     Выборы

     Итак, вызов был брошен, и наш полковник, разведав обстановку  и  обещав
дать врагу бой на предстоящих выборах, распростился  с  городом  Ньюкомом  и
вернулся в Лондон к своим банкирским обязанностям. Уезжал он с  помпой,  как
видный общественный деятель; весь избирательный комитет почтительно провожал
своего кандидата до железнодорожной станции.
     - Скорей! - кричал мистер Поттс начальнику станции  мистеру  Брауну.  -
Скорей, мистер Браун, отдельный вагон для полковника Ньюкома!
     С полдюжины шляп взметнулось в  воздух,  когда  полковник  поднялся  на
подножку  вагона  в  сопровождении  Фреда  Бейхема  и  своего   камердинера,
нагруженных портфелями, папками, зонтами и пледами. Клайва в свите  отца  не
было. Вскоре после пересказанного нами разговора молодой человек возвратился
к жене и своим житейским обязанностям.
     Мистер Пенденнис, как уже сообщалось, находился в то время в провинции,
занятый тем же делом, что и полковник Ньюком. Грозивший парламенту  роспуск,
вопреки ожиданию, покуда  еще  не  состоялся.  Кабинет  министров  продолжал
держаться, а следовательно и  Барнс  Ньюком  по-прежнему  заседал  в  палате
общин, откуда дядюшке не терпелось его вытеснить. Живя вне столицы  и  почти
не имея времени на частную переписку, я мало что знал о Клайве и  его  отце,
разве что порой обнаруживал в газете "Пэл-Мэл", которую все  еще  удостаивал
своим сотрудничеством Ф. Бейхем, восторженный отчет о каком-нибудь приеме  в
доме полковника Ньюкома; а однажды  в  соответствующем  отделе  этой  газеты
появилось приятное сообщение о том, что такого-то числа миссис Клайв Ньюком,
проживающая в Хайд-парк-гарденз, подарила мужу сына. Клайв  и  сам  уведомил
меня об этом событии,  не  преминув  заодно  сообщить,  хотя  и  без  особой
радости, о приезде "полковой дамы", своей тещи, которая вновь водворилась по
сему случаю в доме  дочери  и  в  ее  спальне,  проявляя  полную  готовность
позабыть все мелкие обиды, омрачавшие их прежнюю совместную жизнь.
     Лора с лукавой улыбкой заметила, что,  как  ей  кажется,  Клайву  самое
время навестить нас, если только он не занят в банке: наш старый друг  давно
собирался к нам в Фэрокс, и, право же, ему  было  бы  сейчас  очень  полезно
подышать свежим воздухом и побыть немножко в разлуке с миссис Маккензи.
     В свою очередь, мистер Пенденнис полагал, что  супруга  его,  приглашая
Клайва погостить, очень ловко выбрала момент, когда маленькая Рози не  могла
отлучиться из дому, поглощенная сладкими заботами материнства.  Миссис  Лора
чистосердечно призналась, что она предпочитает  видеть  Клайва  одного,  без
жены, и постоянно сожалеет, что  хорошенькая  Рози  не  отдала  свое  сердце
капитану Хоби, к чему одно время была весьма расположена. Моя чувствительная
подруга без устали обличала браки по расчету. Точно так же она трактовала  и
женитьбу Клайва: ее устроили старики, а молодой человек только подчинился их
воле по своей сердечной доброте и сыновней  покорности.  Тут  она  неизменно
обращалась к своим малюткам и заверяла этих несмышленышей, что уж они-то  во
всяком случае вступят в брак только по любви, каковое обещание, впрочем,  не
вызывало должного отклика ни у качавшегося на деревянной лошадке Артура,  ни
у малышки Элен, безмятежно лопотавшей на коленях у матери.
     И вот Клайв приехал в Фэрокс; он глядел очень озабоченным и усталым, но
уверял, что страшно рад возможности хоть немного побыть с  друзьями  юности.
Мы  показали  ему   все   наши   скромные   местные   достопримечательности;
предоставили ему все развлечения и знакомства, доступные в  нашей  глуши.  Я
удил с ним рыбу на реке Говорке, а  Лора  в  своем  фаэтончике,  запряженном
маленькой лошадкой, возила его в Беймут, в Клеверинг-парк и  в  Чаттерис,  с
его знаменитым собором, попутно излагая кое-какие случаи  из  жизни  мистера
Пенденниса, проведшего свою юность в здешних местах.
     Клайв от души смеялся этим рассказам; ему было у нас хорошо. Он играл с
нашими детьми, которые очень его полюбили, и со  вздохом  говорил  мне,  что
давно уже не был так счастлив. Его сердобольная хозяйка,  слушая  его,  тоже
вздыхала. Она не сомневалась, что счастье лишь на миг улыбнулось  бедняге  и
что на сердце у него тяжелые заботы.
     Вскоре мой школьный товарищ сделал  мне  кое-какие  признания,  которые
вполне подтвердили верность Лориных догадок. О домашних делах он рассказывал
мало; говорил, что мальчонка, по всеобщему  признанию,  крепыш,  но  что  им
всецело завладели дамы. - Сказать по чести, я просто не могу больше выносить
миссис Маккензи, - рассказывал Клайв. - Но как было не уступить жене в такое
время? Рози уверяла, что умрет, если при ней не будет матери, и мы, конечно,
ее пригласили. Сейчас она с отцом прямо слаще сахара. Прошлую ссору  свалили
на меня, да я и не против - лишь бы старики ладили друг с другом.
     Из этих рассказов я понял, что мистер Клайв Ньюком отнюдь не  хозяин  в
прекрасном особняке своего отца, мечтавшего когда-то о том, как  славно  они
заживут там все вместе.
     Но больше всего меня встревожили денежные дела  Клайва,  когда  он  мне
поведал о них. Все состояние полковника, а также  и  наследство,  полученное
Рози от ее доброго дядюшки, были вложены в акции Бунделкундского банка.
     - А знаешь, старик оказался хорошим дельцом, - замечает  Клайв.  -  Так
разбирается в счетах - чудо! Наверно, это у  него  от  отца:  тот  ведь  сам
сколотил себе капитал. Все Нъюкомы - отличные финансисты, один я, непутевый,
только и умею, что рисовать картинки, да и то не  ахти  какие!  -  При  этих
словах  он  сбивает  тростью  головку  чертополоха,  покусывает  русый   ус,
запускает руки в карманы и опять погружается в свои думы.
     - А разве состояние твоей жены не записано за ней? - спрашивает  мистер
Пенденнис.
     - Конечно, записано. Это ее собственность. Но  полковник  распоряжается
всеми деньгами. Он лучше нашего понимает в финансах.
     - Значит, деньги твоей жены не в руках ее опекунов?
     - Мой отец - один из них. Говорю тебе: он всем и распоряжается. Все его
состояние - одновременно и мое, так было  и  есть;  я  могу  брать,  сколько
вздумаю, у него ведь в пять раз больше денег, чем у Рози.  Все,  что  его  -
наше, а что наше, - конечно, его; к  примеру,  акции  Ост-Индской  компании,
завещанные  Рози  покойным  дядей  Джеймсом,  теперь   переведены   на   имя
полковника. Он хочет войти к  ним  в  правление,  будет  баллотироваться  на
следующих выборах, а для этого надо,  чтобы  он  был  держателем  их  акций.
Понятно?
     - Послушай, дружок, ужель у твоей жены нет собственного капитала?
     - Да что ты так встревожился, - замечает Клайв. - Есть. Я сделал на  ее
имя вклад: перевел на нее все мое личное достояние - те  три  тысячи  триста
тридцать три фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, которые отец перечислил
в дядюшкин банк, когда мальчиком отправили меня в Англию.
     Эти сведения просто ошеломили меня, и все,  что  дальше  рассказал  мне
Клайв, ничуть не способствовало  моему  успокоению.  Наш  достойный  старик,
возомнивший  себя  умелым  дельцом,  предпочитал   действовать   по   своему
разумению, не считаясь с законами, которых, впрочем, и не знал.  Если  бы  с
Бунделкундским банком стряслась беда, то, без сомнения, погиб бы  не  только
весь его капитал до последнего шиллинга, но также  и  деньги,  полученные  в
наследство Рози Маккензи; уцелела бы лишь  его  пенсия,  к  счастью,  весьма
приличная, да сто фунтов годовых от суммы, положенной Клайвом на имя жены.
     И тут Клайв признался мне,  что  и  сам  стал  порядком  сомневаться  в
процветании  Бунделкундского  банка  и  питает  по  этому  поводу  некоторые
опасения. Ему отчего-то кажется, что там дело не ладно. Те  из  компаньонов,
которые воротились на родину, продали перед тем свои акции  и  теперь  живут
припеваючи - почему, спрашивается, они вышли из дела? Полковник сказал,  что
это  лишь  доказывает  процветание  их  предприятия,   раз   столько   людей
разбогатели на нем.
     - А когда я спросил отца, - продолжал Клайв, - почему бы и ему не уйти,
старик помрачнел, сказал, что это, мол, все исключительные случаи, а  кончил
своей обычной фразой: "Ничего ты не смыслишь в делах!" И, конечно, он  прав.
Я ненавижу этот банк, Пен! Я ненавижу этот  пышный  особняк,  в  котором  мы
живем, и эти дурацкие приемы! Ах, как меня тянет назад,  на  Фицрой-сквер!..
Но прошлого не  воротишь,  Артур,  не  исправишь  Совершенных  ошибок.  Надо
пользоваться сегодняшним днем, а завтра - что бог  даст!  "Бедный  малыш!  -
подумал я как-то недавно, держа на руках моего голосившего сына, - что  тебя
ждет впереди, дружок?!" Тут теща завопила, что я сейчас уроню ребенка, один,
мол, только полковник и умеет его держать. Жена  лежала  в  постели  и  тоже
разахалась; подбежала нянька и давай мне  выговаривать;  и  они  все  вместе
выставили меня за дверь. Ей-богу, Пен, мне смешно  слушать,  когда  иные  из
друзей поздравляют меня с выпавшим на мою долю счастьем!  А  как  поглядеть,
так и сын не мой, и жена не моя, и мольберт тоже не  мой.  Ведь  я  себе  не
хозяин; меня кормят, поят, дают мне  кров,  и  дело  с  концом!  И  это  они
называют счастьем? Хорошо счастье! Отчего нет у меня твоей силы воли? Отчего
я не отдал свою жизнь тому, что люблю, - искусству?
     И бедняга опять принялся сбивать головки чертополоха. Вскоре он покинул
Фэрокс, оставив друзей в сильной тревоге за его настоящее и будущее.
     Но  вот  наконец  парламент   был   распущен.   Провинциальные   газеты
переполнились  воззваниями  к   избирателям,   и   вся   страна   запестрела
двухцветными лентами. Томас Ньюком, верный своему слову,  предложил  себя  в
кандидаты от независимых избирателей города Ньюкома,  о  чем  сообщил  орган
местных либералов;  а  сэр  Барнс  Ньюком,  баронет,  обратился  со  страниц
консервативной газеты к старым  и  испытанным  друзьям,  призывая  под  свои
знамена тех, кому дорога конституция.  Мистер  Фредерик  Вейхем,  неутомимый
адъютант полковника, пересылал нам в Фэрокс все  газеты  с  его  речами.  За
время, истекшее с начала предвыборной агитации до близившихся со дня на день
выборов, в семье Томаса Ньюкома произошло несколько весьма важных событий, о
которых не ведал тогда его биограф, всецело поглощенный своими  собственными
делами. Но оставим их в стороне, поскольку мы сейчас  ведем  речь  о  городе
Ньюкоме и шедшей там междоусобной войне,
     В этом избирательном округе были выдвинуты четыре кандидата.  Старый  и
испытанный член парламента мистер Бунс,  по  общему  убеждению,  должен  был
сохранить свое место; у Барнса, как считалось, были тоже  бесспорные  шансы,
поскольку он пользовался влиянием в здешних  местах.  И  все  же  сторонники
полковника надеялись на успех и полагали, что в момент выборов  все  крайние
либералы их округа разделят свои голоса между Томасом Ньюкомом  и  четвертым
кандидатом, коим являлся мистер Баркер, непримиримый радикал,
     В положенный срок полковник со своим штабом появился в Ньюкоме,  и  они
возобновили агитацию, начатую несколько месяцев назад. Клайв в этот  раз  не
сопровождал отца; не было также и  мистера  Уорингтона,  занятого  где-то  в
другом месте. Главную силу полковника составляли стряпчий  Таккер,  редактор
"Индепендента" Поттс и Фредерик Бейхем. Штаб-квартирой им служил все тот  же
столь полюбившийся Бейхему "Королевский Герб", - здесь они останавливались и
раньше, и отсюда полковник выходил теперь в сопровождении своего  адъютанта,
и они отправлялись наносить обещанные визиты всем  свободным  и  независимым
избирателям Ньюкома. Барнс, со своей стороны,  тоже  не  сидел  сложа  руки,
старался уважить всех, кого мог, и завербовать себе  побольше  приверженцев.
Обе армии частенько встречались нос к носу на улице,  и  враги  обменивались
яростными взглядами. Имея слева от  себя  рослого  издателя  "Индепендента",
справа - великана Бейхема, а в руках свою верную бамбуковую трость,  которой
и прежде побаивался Барнс, Томас Ньюком обычно выходил  победителем  в  этих
столкновениях: стоило ему хмуро взглянуть на племянника и его свиту, как  те
уступали им дорогу.  У  неизбиравшей  части  горожан  полковник  пользовался
большой популярностью; мальчишки провожали его возгласами  "ура!",  а  вслед
бедняге Барнсу свистели и выкрикивали разные иронические  замечания,  вроде:
"А кто бьет жену?! Кто загнал своих деток  в  работный  дом?!"  -  и  прочие
нелюбезные слова. Но злейшим врагом баронета  был  тот  фабричный,  которого
Барнс в дни своей распутной юности так жестоко оскорбил. Он бросал  ему  при
встрече угрозы и  проклятья  и  настраивал  против  него  других  фабричных.
Несчастный сэр Барнс  сокрушенно  признавал,  что  расплачивается  за  грехи
молодости, но враг лишь потешался над его раскаянием; ни горе,  ни  семейная
драма баронета не трогали парня, и он утверждал, что этот развратник  только
затем казнится и жалится, чтобы вызвать к себе сочувствие. Никто не  бичевал
себя так истово, как Барнс, не каялся так  громко  в  назидание  другим.  Он
обнажал голову перед каждым священнослужителем, будь то англиканский  пастор
или сектантский проповедник. Конечно, раскаяние было выгодно Барнсу, но  все
же, давайте надеяться, что оно было искренним. Ведь порой встречаются  такие
формы лицемерия, о которых просто тягостно думать, - когда люди  подкрепляют
свою ложь ссылками на бога и всуе поминают имя его.
     Гостиница под  вывеской  "Косуля"  стоит  на  рыночной  п