Кью
отходило ее внучке Этель Ньюком. Кончина  леди  Кью,  разумеется,  заставила
повременить  со  свадьбой.  Молодая  наследница  возвратилась  к  матери  на
Парк-Лейн. Боюсь, что за траурные  ливреи,  в  которые  облачилась  прислуга
этого  дома,  было  заплачено  из  денег,  хранившихся  для   Этель   у   ее
брата-банкира.
     Сэр Барнс Ньюком, один из попечителей сестриного  наследства,  конечно,
высказал немалое недовольство, ибо за все опекунские труды и заботы  бабушка
оставила ему лишь пятьсот фунтов; однако он обращался  с  Этель  чрезвычайно
учтиво  и  почтительно:  она  была  теперь  богатой  наследницей,  а   через
месяц-другой должна была стать маркизой, и сэр Барнс держался с  ней  совсем
по-иному, чем  с  другими  своими  родственниками.  Если  достойный  баронет
перечил своей маменьке на каждом слове, ничуть не скрывая низкого мнения  об
ее умственных способностях,  то  любое  замечание  сестры  он  выслушивал  с
неизменным вниманием, всячески старался развлечь Этель в  ее  сильном  горе,
каковое предпочитал не ставить  под  сомнение,  беспрестанно  навещал  ее  и
проявлял трогательную заботливость об ее удобстве и благополучии. В  те  дни
моя супруга частенько получала записочки от Этель  Ньюком,  и  дружба  между
ними заметно окрепла. Лора, по признанию Этель, так отличалась от женщин  ее
круга, что общество ее доставляло девушке истинное удовольствие. Мисс  Этель
была теперь сама себе хозяйка, имела свой выезд и что ни день наведывалась в
наш маленький домик  в  Ричмонде.  Свидания  с  чопорными  сестрицами  лорда
Фаринтоша и беседы с его маменькой нисколько  не  развлекали  Этель,  и  она
охотно ускользала от них из-за обычной своей нелюбви к опеке. Она высиживала
дома положенные часы, чтобы принять жениха,  и  хотя  куда  более  сдержанно
говорила с Лорой о нем, нежели  о  будущих  золовках  и  свекрови,  я  легко
угадывал по сочувственному выражению, какое появлялось  на  лице  моей  жены
после визитов ее молодой подруги, что  миссис  Пенденнис  не  ждет  для  нее
счастья от этого брака. Однажды, по настоянию мисс Ньюком, я привез  жену  в
гости на Парк-Лейн, и там нас застал маркиз Фаринтош. Я,  правда,  и  раньше
встречался с его светлостью, но тем не менее знакомство  наше  нисколько  не
продвинулось после того, как мисс Ньюком официально представила нас ему.  Он
хмуро глянул на меня, и на  лице  его  отразилось  все,  что  угодно,  кроме
дружелюбия,  каковое,  разумеется,  не  увеличилось,   когда   Этель   стала
упрашивать приятельницу положить шляпку на место и не  спешить  с  отъездом.
Назавтра она явилась к нам с визитом, пробыла дольше обычного и отбыла  лишь
поздно вечером вопреки неучтивым  уговорам  моей  супруги  воротиться  домой
вовремя.
     - Ручаюсь, что она пришла к нам назло жениху, - заявляет проницательная
миссис Лора. - Без сомнения, они вчера после нашего ухода  повздорили  из-за
нас с лордом Фаринтошем.
     - Препротивный юнец! - вырывается из уст мистера  Пенденниса  вместе  с
клубом дыма. - Отчего он так нагло держится с нами?
     - Он, наверное, считает нас сторонниками  того  -  другого,  -  говори?
миссис Пенденнис; она улыбается и потом со  вздохом  добавляет:  -  Бедняжка
Клайв!
     - Вы когда-нибудь беседуете с ней о Клайве? - осведомляется муж.
     - Никогда. Так, разок-другой, вспомним мимоходом, где, мол, он  сейчас,
только и всего. Это у нас  запретная  тема.  Этель  часто  разглядывает  его
рисунки в моем альбоме (Клайв рисовал там нашего малютку и  его  маменьку  в
разных видах), всматривается в сделанный им карандашный портрет отца,  но  о
нем самом не говорит ни слова.
     - Что ж, это к лучшему, - замечает мистер Пенденнис.
     - Наверно, - со вздохом отзывается Лора.
     - Или ты думаешь, Лора, - продолжает ее муж, - что она...
     Что хотел сказать мистер Пенденнис?  Но  Лора,  конечно,  поняла  мужа,
хотя, поверьте, он так и не докончил начатой фразы, и тотчас же ответила:
     - Да. По-моему, да...  Бедный  мальчик!  Только  теперь  все,  конечно,
позади. Этель светская женщина, с этим ничего не поделаешь, но все же у  нее
достаточно твердый характер, и  если  она  решила  побороть  свою  сердечную
склонность, ручаюсь, она с этим справится и будет  лорду  Фаринтошу  хорошей
женой.
     - С тех пор как полковник поссорился с сэром Барнсом,  наш  друг-банкир
перестал звать нас в гости, - говорит мистер Пенденнис, естественно переходя
от мисс Ньюком к ее любезному братцу.  -  Леди  Клара  больше  не  шлет  нам
визитных карточек. Я начинаю все чаще подумывать - не забрать  ли  мне  свои
деньги из их банка.
     Лора, ничего не смыслившая в финансовых делах, не  поняла  всей  иронии
моих слов, однако лицо ее сразу  же  приняло  то  суровое  выражение,  какое
неизменно появлялось на нем, когда речь заходила о семье сэра Барнса, и  она
сказала:
     - Право же, милый Артур, я  только  рада,  что  леди  Клара  больше  не
присылает  нам  своих  приглашений.  Ты  отлично  знаешь,  почему  они   мне
неприятны.
     - Почему?
     - О, малыш плачет! - восклицает Лора (Лора, Лора, как можешь  ты  столь
беззастенчиво обманывать мужа!), и она покидает комнату, так  и  не  изволив
ответить на мой вопрос.
     А теперь отправимся ненадолго в расположенный на  севере  Англии  город
Ньюком, и, возможно, мы найдем тут ответ на вопрос,  с  которым  только  что
тщетно обращался к жене мистер Пенденнис. В мои планы  не  входит  описывать
сей великий и процветающий город, а также  фабрики,  коим  он  обязан  своим
благосостоянием; я хочу лишь познакомить вас с теми из его  обитателей,  кто
имеет касательство  к  истории  семьи,  достославное  имя  которой  снабдило
заглавием нашу книгу.
     Так вот, на предшествующих страницах ничего пока что  не  сообщалось  о
мэре города Ньюкома, о его муниципалитете, его финансистах и промышленниках,
чьи предприятия расположены в самом городе, а роскошные виллы за его дымными
пределами; о тех, кто может отвалить тысячу гиней за какую-нибудь статую или
картину и в любой день выпишет вам чек на сумму вдесятеро большую; о  людях,
которые, когда речь заходит о сооружении  монумента  королеве  или  герцогу,
едут в мэрию и  подписываются  каждый  на  сто,  двести  или  триста  фунтов
(особливо же, если соседствующий с ними Фьюком уже ставит монумент  тому  же
герцогу или королеве). Не о них, не о здешних магнатах был мой рассказ, а  о
скромной тамошней  жительнице  Саре  Мейсон  с  Джубили-роу,  о  преподобном
докторе Балдерсе, местном викарии, об аптекаре мистере  Вайдлере,  булочнике
мистере Даффе, о Томе Поттсе, бойком репортере из "Ньюком индепендента",  и,
наконец, о  мистере  Бэттерсе,  эсквайре,  владельце  упомянутой  газеты,  -
словом, о тех, кто уже имел или будет иметь отношение к нашим  друзьям.  Это
от них нам предстоит узнать  некоторые  подробности  относительно  семейства
Ньюком, свидетельствующие о том, что у этих господ, как и у прочих смертных,
были в чуланах свои скелеты.
     Так как же мне лучше преподнести вам эту историю?  Если  вы,  почтенные
матроны, не хотите, чтобы ваши дочери  знали,  что  у  плохих  мужей  бывают
плохие жены; что брак без любви не сулит счастья; что мужчины, коим  невесты
по чужой воле клянутся в любви и повиновении, порой оказываются  эгоистичны,
лживы и жестокосердны; что женщины забывают обеты, приносимые не от  сердца,
- так вот если вы не хотите слышать про все это, мои любезные  читательницы,
захлопните книгу и пошлите за другой. Изгоните из  дома  газеты  и  закройте
глаза на правду, вопиющую правду жизни со всеми ее пороками. Разве по  земле
ходят только Дженни и Джессами и любовь -  это  игра  мальчиков  и  девочек,
которые дарят друг другу  сласти  и  пишут  нежные  записочки?  Разве  жизнь
кончается, когда Дженни и Джессами вступают в брак, и  после  этого  уже  не
бывает испытаний,  печалей,  борений,  сердечных  мук,  жестоких  соблазнов,
погибших надежд и  укоров  совести,  страданий,  которые  нужно  вынести,  и
опасностей, которые нужно превозмочь? Когда мы с вами, друг  мой,  вместе  с
чадами нашими преклоняем колени перед всевышним и молим его о  прощении  для
несчастных грешников, должно ли нашим детям  считать,  будто  все  это  лишь
проформа и слова эти относятся не к нам, а к париям,  возможно,  сидящим  на
задних скамьях, или к шалунам, играющим в церковном дворе? Или они не должны
знать, что и мы совершаем ошибки и всем сердцем просим господа избавить  нас
от искушения? Если им не тоже это знать, посылайте их  в  церковь  отдельно,
без вас. Молитесь в одиночестве; но если вы не одержимы  гордыней,  смиренно
преклоните при них колени, покайтесь в своих прегрешениях и  попросите  бога
быть милосердным к вам, грешному.
     Как только Барнс Ньюком принял бразды правления в доме своих предков  и
улеглась его скорбь об усопшем отце, он приложил все усилия  к  тому,  чтобы
снискать доверие влиятельных соседей и добиться популярности в избирательном
округе. Он устраивал роскошные приемы для горожан и окрестного дворянства  и
даже пытался примирить эти два враждующих сословия. Он всячески заигрывал  и
с органом оппозиции "Ньюком индепендент", и  с  газетой  "Ньюком  сентинел",
которая с давних пор была верной сторонницей "синих". Он приглашал  к  обеду
сектантских проповедников  и  низкоцерковников,  а  равно  и  главу  местных
ортодоксов, доктора Балдерса,  и  его  клир.  Прочитал  публичную  лекцию  в
городском Атенеуме, каковая, по общему признанию, была весьма  занимательной
и удостоилась похвал как в "Сентинеле", так и в "Индепенденте".  Разумеется,
он внес деньги на монумент, воздвигаемый ньюкомцами, и на всякие богоугодные
дела, ради которых усердствовали почтенные низкоцерковники, и на  устройство
скачек (ибо молодые фабриканты  города  Ньюкома  были  столь  же  привержены
спорту, как и все северяне), на больницу, народную читальню, на  реставрацию
стены алтаря и большого  витража  в  старой  ньюкомской  церкви  (настоятель
преподобный Дж. Балдерс), - словом, выложил уйму денег за право представлять
в парламенте родной город, или, как величал его  сэр  Барнс  в  предвыборных
речах, "колыбель предков и гнездилище рода",  хотя  сам  он,  между  прочим,
родился в Клепеме.
     Леди Клара была плохой помощницей этому молодому политическому  деятелю
в его посягательствах на симпатии Ньюкома и его обитателей. С  тех  пор  как
она вышла за Барнса, ее словно придавила какая-то тяжесть. Пока был жив  сэр
Брайен, она еще улыбалась и шутила, и беседовала довольно  мило  и  приятно;
такой она оставалась и теперь в  дамском  обществе,  когда  с  ней  не  было
Барнса. Но стоило ему присоединиться к гостям, и все замечали, как жена  его
тут же замолкала и тревожно поглядывала на него, прежде чем открыть рот. Она
начинала запинаться, глаза ее наполнялись слезами, ее и без того  слабый  ум
совсем испарялся в присутствии мужа; он злился и пытался  скрыть  свой  гнев
под насмешкой, а то порой терял терпение и разражался бранью, и тогда Клара,
всхлипнув, выбегала из комнаты. Весь Ньюком знал, что Барнс застращал жену.
     Однако ньюкомцам было известно о Барнсе и кое-что похуже этого. Или  вы
думаете, что маленькая заминка, произошедшая у  него  на  свадьбе,  осталась
неизвестной в Ньюкоме? Его жертва была местной жительницей, а помолвленный с
нею парень работал на ньюкомской фабрике. В молодые годы, наезжая в  Ньюком,
Барнс охотно проводил время с такими молодыми кутилами,  как  Сэм  Джоллимен
(фирма "Братья  Джоллимен  и  Боучер"),  Боб  Гомер  (транспортная  компания
графства), Эл Раккер (чей папаша однажды выложил за сына восемнадцать  тысяч
фунтов, когда на скачках выиграл Томагавк) и с прочей развеселой  компанией,
о которой (особливо же о Барнсе) ходило множество  разных  рассказов.  Почти
все эти господа теперь перебесились и  стали  солидными  дельцами.  Эл,  как
известно, остепенился  и  составил  себе  состояние  на  хлопке.  Боб  Гомер
возглавил банк, а что до Сэма Джоллимена, так миссис С. Дж. приняла все меры
к тому, чтобы он больше не сорвался  с  цепи:  она  даже  не  разрешала  ему
сыграть партию на бильярде или отобедать где-нибудь  без  нее...  Я  бы  мог
сообщить  вам  и  другие   любопытные   подробности   о   жизни   ньюкомской
аристократии,  не  будь  мы  преимущественно  заняты  судьбой  лишь   одного
почтенного семейства.
     Все старания Барнса завоевать популярность  ни  к  чему  не  приводили,
отчасти по его собственной вине, отчасти же потому, что  такова  уж  природа
людей, а в данном случае - ньюкомцев: никак им не потрафишь! К  примеру,  он
дал объявление в "Индепенденте" - глядишь, уже недоволен "Сентинел",  верный
оплот "синих". Или, допустим, он попросил сектантского проповедника  мистера
Ханча произнести послеобеденную молитву,  тогда  как  предобеденную  молитву
читал доктор Балдерс - и вот в обиде и Ханч и  Балдерс.  Он  пожертвовал  на
скачки - какой  еретик!  На  миссионеров  -  какой  ханжа!  Но  главное  зло
заключалось в том, что Барнс, будучи молод и невоздержан  на  язык,  не  мог
утерпеть, чтобы об одном не сказать за спиной,  что  он  "полный  идиот",  о
другом - что он "старый осел", и прочее, и эти резкие слова  в  одну  минуту
сводили на нет действие денег, дюжины обедов,  бесчисленных  комплиментов  и
месяцами расточаемых улыбок.
     Теперь он стал умнее. Он  гордится  своим  именем  и  происхождением  и
считает  Ньюком  чуть  ли  не  своей  вотчиной.  Но  представлять  Ньюком  в
парламенте, говорит он, его папенька вздумал напрасно.
     - Никогда, черт возьми,  не  соглашайтесь  быть  депутатом  от  округа,
который лежит за воротами вашего парка, -  говорит  нынче  сэр  Барнс,  -  а
главное, не старайтесь угодить соседям, провались они все к  черту!  Терпеть
их не могу, сэр. Лучше держитесь понезависимей и покажите им  свою  силу.  С
тех пор как я прошел в парламент от  другого  округа,  мои  текущие  расходы
сильно сократились. Я не хожу теперь ни в Высокую, ни в Низкую  церковь,  не
даю ни шиллинга на эти чертовы скачки, распроклятые даровые обеды  и  разных
злосчастных миссионеров. Я наконец обрел покой.
     Итак, несмотря на все свои денежные взносы и заигрывания  с  ньюкомцами
разных сословий, сэр Барнс Ньюком не пользовался у них популярностью;  враги
у него имелись во всех партиях, а вот надежных друзей не  было  и  в  своей.
Трудно  было  сыскать  человека,  который  не  подозревал  бы,   что   Барнс
насмехается над ним. И Балдерс, местный проповедник, и Холдер, ратовавший за
избрание Барнса, и все ньюкомское общество в целом  (дамы  еще  больше,  чем
мужчины)  ощущали  какую-то  тревогу  от  его  подозрительной  любезности  и
успокаивались лишь после его ухода. Люди чувствовали,  что  это  не  мир,  а
только перемирие, и постоянно ждали возобновления войны. Когда на  рынке  он
поворачивался к ним спиной, они испытывали облегчение, а проходя мимо  ворот
его парка, бросали на них отнюдь не дружественные взгляды.
     Все, что делалось за этими стенами, было хорошо  известно  многим.  Сэр
Барнс покрикивал на прислугу, и, конечно, его прекрасно обслуживали, но  при
этом весьма недолюбливали. Дворецкий водил дружбу с Тэплоу; у экономки  тоже
имелась подружка в городе, а именно - миссис Тэплоу из "Королевского Герба";
один из грумов Ньюком-парка захаживал к горничной миссис Балдерс;  и  всякая
отлучка из дому, всякий визит соседей, слезы, ссоры,  гости  из  Лондона,  -
словом, вся жизнь обитателей  Ньюком-парка  тут  же  становилась  достоянием
округи. Аптекарь, воротившись из поместья, рассказывал ужасную историю.  Его
позвали к леди Кларе, когда у той была страшная истерика. На лице ее милости
был синяк, а когда к ней приблизился сэр Барнс (он все время присутствовал -
ни на минуту не оставлял их), она взвизгнула и стала кричать,  чтобы  он  не
подходил к ней. Мистер Вайдлер не  удержался  и  рассказал  об  этом  миссис
Вайдлер,  а  та  под  большим  секретом  поделилась  с  несколькими   своими
приятельницами. Вскоре сэра Барнса с леди Кларой видели в городе,  где  они,
мило беседуя, делали какие-то покупки; гости, обедавшие в замке, утверждали,
что, по-видимому, баронет  в  полном  мире  с  супругой;  однако  история  о
разбитой щеке запала кое-кому в память,  и  на  нее,  как  на  все  подобные
истории, не замедлили нарасти сложные проценты.
     Ну, скажем, поссорились люди и помирились; а  то  и  не  домирились,  а
только делают вид, будто у них тишь да гладь, говорят друг другу "милочка" и
"дружок" и придают своему лицу  любезное  выражение  специально  для  Джона,
который входит с ведерком угля как раз, когда они  лаются  и  грызутся,  или
произносит: "Кушать подано!" -  в  самую  ту  минуту,  что  они  готовы  уже
вцепиться друг другу в глотку. Допустим, женщина очень несчастна  и  все  же
улыбается и не выказыввет своего горя.
     - И прекрасно, - скажут ее благоразумные друзья и прежде всего  мужнины
родственники. - Вы достаточно знаете приличия, дорогая, чтобы  не  проявлять
горя перед людьми, особенно же - перед бесценными малютками.
     Словом, ваш долг - лгать. Лгите друзьям, лгите себе, если можете, лгите
своим детям.
     Какой женщине пошло на пользу это навязанное  ей  притворство?  Или  вы
полагаете, что,  научившись  скрывать  за  улыбкой  обиду,  она  ограничится
подобным притворством? Бедная леди Клара! Думается, и вам могла  бы  выпасть
доля посчастливей той, какой вы удостоились. И еще мне кажется, что в  вашем
любящем и бесхитростном сердце никогда бы не поселилась ложь,  если  бы  вам
позволено было отдать его своему  избраннику.  Но  вы  оказались  во  власти
человека, который своим жестоким и презрительным  обращением  поверг  вас  в
трепет; вы боялись поднять глаза, чтобы  не  встретить  его  издевательского
взгляда; его мрачное равнодушие убивало  всякую  радость.  Представьте  себе
растеньице, нежное и хрупкое  от  природы,  но  способное  расцвести  пышным
цветом и тешить наш  взор  удивительными  цветами,  если  только  ему  будет
суждено попасть в теплый климат и  заботливые  руки;  или  молодую  девушку,
взятую из  родительского  дома  суровым  властелином,  чьи  ласки  не  менее
оскорбительны,  чем  безразличие;  отныне  ее  удел  -  жестокое  обращение,
томительное одиночество и горькие, горькие воспоминания. Теперь  представьте
себе, как тирания  рождает  в  ней  притворство,  и  тогда  поспешим  нанять
адвоката, который уж распишет перед  британским  судом  обиды  оскорбленного
супруга и терзания его кровоточащего сердца (если только  мистера  Златоуста
не перехватит другая сторона)  и  сумеет  убедить  слушателей,  что  в  лице
потерпевшего оскорблено все общество. Так утешим же этого  мученика  крупной
суммой за нанесенный ему ущерб, а женщину - виновницу  всего  -  выведем  на
площадь и побьем камнями.


        ^TГлава LVI^U
     Rosa quo locorum sera moratur {А роза между тем расцветала (лат.).}

     Клайв Ньюком перенес свое поражение с твердостью и мужеством,  каких  и
ждали от этого молодого человека все хорошо  его  знавшие.  Пока  была  хоть
какая-то надежда, бедняга терзался неимоверно; точно так же игрок не  ведает
радости и покоя, доколе в кармане у  него  остается  хоть  несколько  гиней,
которые он ставит на карту, даже когда у него почти нет надежды выиграть./Но
вот исчезла последняя монета, и  наш  приятель  покидает  злосчастный  стол,
проиграв бой, но не пав духом. Он возвращается в людское общество  и  теперь
бережется  этой  пагубной  лихорадки;  иногда,  в  минуты  одиночества   или
бессонницы, ворочаясь ночью в  постели,  он,  возможно,  вспоминает  роковую
игру, думает о том, как он мог ее выиграть,  а  быть  может,  сожалеет,  что
ввязался в нее, однако подобными мыслями Клайв ни с кем не делился.  Он  был
достаточно великодушен, чтобы не слишком винить Этель, и даже защищал  ее  в
разговорах с отцом, который, признаться, выказывал теперь ярую  враждебность
по отношению к  этой