собравшимся,  спорил с
Соколовым...  Вот тогда он и видел этого мужчину,  хотя тот теперь одет, как
барин.  Это же Василий. "Но ведь он - большевик!" - вспомнил Гриша. Какая же
тут связь:  рабочий-большевик и жена генерала?  Григорий и раньше подозревал
связь  Насти  с  большевиками.  Об  этом  частенько намекали  Шумаковы после
замужества Анастасии.  Шумаковы удивлялись,  как  это полковник Генерального
штаба умудрился жениться на  девице из  рабочей среды,  да еще сочувствующей
большевикам. Откровенно говоря, госпожа советница завидовала тому, что Настя
сделала такую партию.
     Гриша заподозрил, что в чемодане у "господина" подпольная литература, а
Анастасия-генеральша - удобное прикрытие для Василия.
     Да, тут было над чем подумать. Поработав с Манусом, Коноваловым, будучи
платным агентом охранки,  Гриша владел методами шантажа и интриг. Важно было
проверить,  знал  ли  Соколов о  подпольной работе  жены?  Вдруг  она  стала
любовницей Василия?  Ведь от этих простолюдинок можно ждать чего угодно. Что
будет,  если передать все это дело в  полицию?  В этом доме наверняка прячут
подпольную литературу.  Если не она,  то тетушка испугается и все расскажет.
Но  что  это  даст?  Неприятности  Алексею,  потеря  Насти.  А  если  только
припугнуть?  Нет,  она  не  пойдет на  разрыв с  Алексеем,  такую  ничем  не
проймешь, если собой прикрывает человека, объявленного в розыск полицией.
     Взвесив все это,  он даже почувствовал гордость за Анастасию. Бывают же
такие! И тут же сник. Нет, не нужны ей будут его деньги, богатство.
     Что же делать?  Он совсем замерз на улице,  но так и продолжал ходить с
увядшими цветами около дома, потом бросил их и пошел к подъезду.
     Проводив Василия на  конспиративную квартиру и  договорившись с  ним  о
новой встрече,  Настя прошла несколько кварталов пешком.  Проверила,  нет ли
слежки,  взяла извозчика и поехала домой.  Накануне Алеша прислал письмо,  в
котором писал,  что скоро будет в  Петрограде,  поэтому она решила:  Василию
лучше будет переехать на другую квартиру.
     Выйдя на площадку из лифта,  она увидела Гришу.  Настя растерялась. Вид
его был жалок. "Я пришел навестить тебя, мне сказали, что ты больна, разреши
мне войти", - попросил он.
     Отдавая пальто и  шляпу горничной,  он сразу признал в ней ту худенькую
молодку, которая приехала на извозчике.
     "Да  тут  целый заговор!"  -  подумал он,  и  чувство былой уверенности
вернулось к нему. Настя попросила накрыть стол для чая и пригласила Гришу.
     Она  понимала,  что что-то  серьезное кроется в  появлении Гриши у  нее
дома, но инициативу в разговоре не проявляла. Гриша от чая отказался.
     - Я пришел сказать тебе многое,  -  начал он.  Но, увидев взлетевшие от
изумления брови,  продолжал уже  не  так  уверенно.  Она была ему не  только
желанна,  но  и  дорога,  а  из-за этих большевиков у  нее обязательно будут
неприятности.
     "Нет, надо решиться и сказать все", - подумал он.
     - Сегодня я приезжал к тебе в госпиталь сказать,  что давно люблю тебя.
Но  не  потому я  позволил себе  побеспокоить тебя дома,  я  видел,  как  ты
выходила  из  дома  с  Василием.   Тебе  грозит  опасность,   я  решил  тебя
предупредить.  Зная,  что Василий большевик, мне нетрудно было понять, что у
него  в  чемодане  нелегальная  литература.  Если  такая  женщина,  как  ты,
прикрывает его, так значит, было что прикрывать.
     Наступило молчание.  Он  поднялся и  собирался уже прощаться.  Но Настя
остановила его.
     - Твою  любовь понять я  могу,  но  второе -  всего  лишь  игра  твоего
воображения.  Тут ты ошибся.  Это не Василий,  а мой давний друг, которого я
проводила на  вокзал.  С  большевиками не  имею ничего общего,  так что твои
страхи напрасны... А теперь давай пить чай, - весело добавила она.
     - Если ты поняла первое - мою любовь к тебе, то что же мне ответишь?
     - Ты же знаешь,  Григорий,  что я  люблю только Алешу,  что его я  буду
ждать вечно. Я верная жена, - Настя перестала улыбаться.
     Он смотрел на нее молча, понимал, что она говорит правду, и это злило.
     Почему она вечно одна?  Вечно в ожидании?  Война войной, но ведь есть и
другая жизнь -  веселая, легкая, красивая. Он мог бы создать ей такую жизнь.
А  Соколов?  Этот  человек навсегда останется для  него врагом.  Врагов надо
убирать с дороги. Это он тоже хорошо усвоил...
     С этим убеждением он ушел.


                       29. Могилев, январь 1917 года

     Генерал-майор  Соколов  получил предписание срочно  явиться к  временно
исправляющему должность наштаверха генералу  Ромейко-Гурко.  В  Могилеве  он
задержался ненадолго -  здесь  ему  было  приказано выехать в  Петроград для
участия   в   качестве   военного  эксперта  русской   делегации  в   работе
межсоюзнической конференции и ее представителя при лорде Мильнере. Делегации
Англии, Франции и Италии должны были собраться в столице России 29 января по
старому  стилю.  Памятуя о  несчастье с  лордом  Китченером,  случившемся по
дороге в  Россию в  мае 1916-го,  на этот раз прессе было приказано молчать.
Лондон  демонстративно не  стал  сообщать в  Петербург о  маршруте и  точных
сроках прибытия британской делегации.
     Во время короткого приема у генерала Гурко, сказавшего несколько слов о
его задачах в  Петрограде,  временно исправляющий должность наштаверха вынул
из стола синий конверт с пятью сургучными печатями и вручил Соколову,  прося
об  услуге  -  передать  в  собственные руки  военному  министру.  Что-то  в
поведении   наштаверха   показалось   опытному   разведчику  Соколову   чуть
искусственным,   но  он  отнес  это  к  позерству  молодого  генерала,  сына
известного русского военачальника.  Всей  армии было известно,  что  Василий
Иосифович хотел  затмить славой  своего прославленного отца  и  даже  иногда
слишком суетился ради этого.
     Для  хранения  конверта  Соколов  получил  напрокат в  канцелярии штаба
плоский  портфель с  особо  тонкими стальными стенками наподобие переносного
сейфа  и   секретными  замками.   До  отхода  петроградского  экспресса  еще
оставалось  время,   и  Алексей  успел  обойти  старых  друзей  в  различных
делопроизводствах штаба.  Встретил в коридоре он и Ассановича.  Петр Львович
был как никогда ранее любезен.  Разумеется,  не миновал Соколов и  отделение
генерал-квартирмейстера.  Михаил  Саввич  Пустовойтенко обрадовался,  увидев
коллегу,  и огорчился, узнав, что Соколов сегодня в вечер должен отправиться
в столицу.
     - Жаль, что у вас так мало времени, - покачал он седой головой. Подумал
и спросил: - В купе, разумеется, вы будете ехать один? Поезд воинский?
     - Так точно,  ваше превосходительство,  -  ответил Алексей, недоумевая,
зачем такие детали понадобилось знать генерал-квартирмейстеру.  Тут  же  все
объяснилось.
     - Я  знаю  вас  за  человека аккуратного,  поэтому могу  доверить копии
важных документов для прочтения.  Здесь,  к сожалению, у вас нет уже времени
ознакомиться с ними,  а знание их очень нужно вам по должности.  Ранее мы не
могли их вам выслать с фельдпочтой,  копии же для сведения сделали. В купе и
почитаете,  запершись.  В  Петрограде вы  их  просто сдадите под  расписку в
канцелярию военного министерства для уничтожения.
     - Спасибо, - ответил тронутый вниманием Пустовойтенко Соколов и получил
из  рук  генерала точно  такой же  синий казенный пакет,  но  без  сургучных
печатей и каких-либо надписей.
     Вечером штабной мотор доставил генерала Соколова на Могилевский вокзал.
На  платформе,  подходя  к  своему  пульману,  Алексей  встретил  полковника
Маркова,  с  которым до  войны служил в  одном отделении Главного управления
Генерального штаба и даже занимался в одной комнате. Правда, особой симпатии
к  Маркову Алексей не испытывал,  но как бывшего сослуживца пригласил в свое
купе после отхода поезда попить чайку.  Казалось, Марков только и ждал этого
приглашения. Он обещал обязательно зайти.
     Алексей по привычке внимательно осмотрелся в купе,  поймал себя на этом
и улыбнулся -  теперь,  на своей земле,  ему уже не угрожали беды и напасти,
как  в  нелегальных поездках.  Можно  было  и  расслабиться.  Тем  более что
генеральское  купе  пульмана  располагало  к  покою  и  отдыху.  Два  мягких
бархатных дивана,  надраенная латунь ручек,  поручней и других металлических
частей.  Красное полированное дерево двери  и  стен,  бархатные занавески на
окне,  вишневый  мягкий  ковер.  Кнопка  электрического  звонка  для  вызова
проводника,   другая  -  официанта.  Маленькая  электрическая  лампочка  под
кремовым шелковым абажуром на откидном столике.
     Соколов аккуратно повесил шинель,  а  когда поезд отошел от дебаркадера
вокзала,  достал из саквояжа домашние тапочки,  несессер и  плоскую казенную
кожаную  сумку,  тяжелую  и  скрипучую.  Пришел  проводник,  спросил,  когда
постлать  постель  и  когда  официанту  подать  его  превосходительству чай.
Соколов сказал,  чтобы не  беспокоились,  он  позвонит,  когда что-то  будет
нужно, а спать он ложится поздно.
     Чтобы никто случайно не помешал работать над бумагами,  он закрыл дверь
цепочкой.
     "Посмотрим,  что за чтение дал мне Михаил Саввич в  дорогу!" -  подумал
он,  открывая с  трудом замки портфеля и  доставая синий пакет без  печатей.
Перед ним лежало письмо и  какой-то  документ.  Письмо было толстое,  почерк
писарский.  Алексей читал внимательно,  размышлял над некоторыми страницами,
где  неизвестный автор,  скорее  всего  офицер,  излагал очень  дельный план
солдатской  революции.  Он  призывал  явно  не  к  мятежу  или  верхушечному
перевороту, но к объединению сил солдат и рабочих. Особенно поразил Соколова
призыв,  обращенный к  нижним чинам:  "...найти самих себя,  организоваться,
стать  руководящей силой  движения  и  перевести  все  местные  разрозненные
вспышки  в  одно  общее  восстание  армии,  указав  восстанию  определенную,
конечную  цель,   вполне  продуманную  стратегию  и   тактику  и  надлежащие
организационные формы.  Если эта  задача не  будет своевременно и  надлежаще
выполнена,   если  революционная  армия  и  после  войны  не  пойдет  дальше
разрозненных стихийных вспышек,  бунтов и мятежей, то, быть может, на долгие
годы закатится перед Россией заря победоносной революции..."
     В  письме  говорилось  и  о  военной  науке,  которой  должны  овладеть
восставшие массы.  Эти  слова были  точь-в-точь  такими,  какие высказал еще
перед  войной на  молодежной сходке у  Шумаковых большевик Василий.  Соколов
видел теперь воочию,  что  большевики не  сидели все эти годы сложа руки,  а
упорно готовили своих командиров для восстания.  Видимо, обсуждение проблем,
затронутых в документе, велось социал-демократами и в военное время.

     "...С помощью восставшей армии восставшему народу нетрудно будет смести
дотла всю ту мерзость, которая теперь царствует и хозяйничает в России.
                                              Июнь 1916 г.
                                                          Действующая армия.
                                                                   П.Шаров".

     Соколов кончил читать,  отложил в сторону карандаш, которым по привычке
ставил галки подле самых смелых пассажей документа,  и потянулся до хруста в
суставах.
     "Вот это да! Ничего себе бомбу приготовили господа революционеры! Такая
взорвет  не  только  великого  князя  или  государя,   но  весь  строй,  все
правительство и  его  систему.  И  что же  по  этому поводу думает армейское
начальство?!" -  склонился он вновь над бумагами. Следующим в синем конверте
лежало  "Обращение  военного  министра  Беляева  к  вр.и.д.  наштаверха ген.
Ромейко-Гурко от 6 января 1917 года. No 501".
     Здесь карандаш явно был не  нужен Алексею.  Он  быстро пробежал глазами
строки:
     "Милостивый государь Василий Иосифович.
     Препровождая  для   сведения   вашего   высокопревосходительства  копию
доставленного департаментом полиции  и  появившегося в  революционных кругах
"Письма с  фронта" невыясненного пока  автора,  на  случай,  если означенное
письмо вам  пока еще не  известно,  имею честь поставить вас в  известность,
что,  по  моему мнению,  содержание названного письма в  связи с  некоторыми
другими  сведениями  свидетельствует,   во  всяком  случае,   о   том,   что
революционные элементы  уже  приступили или  по  крайней  мере  приступают к
использованию настоящего положения государства для планомерной организации в
армии всех ненадежных ее элементов...  Я  предложил ознакомить с содержанием
означенного письма старших воинских начальников,  однако не  ниже командиров
ополченческих корпусов и  начальников запасных бригад,  так  как  при  более
широком  распространении названного письма  едва  ли  можно  рассчитывать на
сохранение в полнейшей тайне его содержания...
     ...Прошу  принять  уверение  в   совершенном  уважении  и   таковой  же
преданности,
                                                                  М.Беляев".

     "Ай да  "мертвая голова"!  -  подумал Соколов о  военном министре,  уже
давно  носившем в  генштабистских кругах,  а  теперь и  во  всем  офицерском
корпусе это прозвище, происходившее от гладкого лысого черепа генерала и его
глубоко запавших темных глазниц.  - Ай да "мертвая голова"! Оценка-то письму
дана вполне правильная. Только что же так плохо работает департамент полиции
- ведь на письме стоит дата "Июнь 1916 года",  а  лишь через полгода военный
министр направляет его фактическому главнокомандующему!  Ну и бюрократия!  С
такими темпами действительно можно дождаться не только бунтов в войсках,  но
и самой революции!"
     Алексей опять  поднялся с  дивана,  вложил документы в  синий конверт и
запер  в  плоский  портфель.  Портфель был  немедленно вложен  в  саквояж  и
отправлен в сетку для мелкого багажа. За окном стояла непроницаемая темнота.
"Да ведь поздно уже", - решил генерал.
     Письмо не выходило у  него из головы.  Но теперь Соколов уже знал,  что
наряду с  разраставшимся народным революционным движением был еще один отряд
общества,   который  планомерно,   из-за  угла  атаковал  самодержавие.  Это
буржуазия.  Его  друг Сенин,  ссылавшийся на  вождя большевиков,  очень ясно
определял этот  процесс:  "Пролетариат борется на  баррикадах,  а  буржуазия
крадется к власти!"
     Соколов смотрел в темень за окном, и ему представились сполохи пожаров.
Поезд быстро мчался в ночи - все ближе к Анастасии, к дому, к тетушке...


                 30. Царское Село, начало января 1917 года

     Николай вышел из  бильярдной в  коридор,  где в  свете плафонов мерцали
золотом блюда,  на  которых преподносили ему хлеб-соль в  его путешествии по
России в  год  300-летия дома  Романовых.  Этот блеск всегда вызывал у  него
ассоциацию с  верноподданническим блеском  глаз  русского народа.  Душа  его
немного успокоилась,  и  он спросил арапа,  дежурящего у дверей,  где сейчас
находится ее величество.  "В комнате у великих княжен!" -  последовал ответ.
Николай Александрович попросил арапа пригласить царицу в  ореховую гостиную.
"Этот разговор не для детских ушей", - решает Николай.
     "Вечно он лезет на глаза,  этот бесстыдный дар французского президента!
- возмущенно думает царь,  входя  в  гостиную императрицы и  отводя глаза от
висящего на  самом  видном месте  гобелена "Мария-Антуанетта и  ее  дети"  с
картины Вижэ-Либрена.  -  Не  нашли  ничего  лучшего преподнести Аликс,  как
изображение королевы,  которой чернь  отрубила голову!  Эти  наглые французы
вечно суются невпопад! А может быть, это намек?"
     Шурша шелками, в гостиную вплывает императрица.
     - Ты  звал  меня,  солнышко?  -  кокетливо  улыбается  сорокапятилетняя
женщина,  высокая,  довольно грузная,  но  не полная,  с  зачесанными наверх
волосами, с крупными жемчужинами в ушах, выглядящая старше своих лет.
     - Да,  май дарлинг!  -  тянется ей навстречу Николай. - Я хотел с тобой
поговорить о политике, а дети...
     - Это не для их нежных ушей,  -  резко высказывается Александра и уютно
устраивается в  кресле так,  чтобы свет падал из окна сзади и  не высвечивал
начинающую багроветь  кожу  носа  и  щек.  Николай  остается  на  ногах.  Он
принимается   мерно   расхаживать  по   залу,   резко   выбрасывая,   словно
кавалерийские команды, свои мысли.
     - Май   дарлинг!    Мы   должны   продумать   сейчас   нашу   политику.
"Общественность" совершенно  взбесилась.  Бьюкенен  и  Палеолог  ведут  себя
нелояльно.  Я  даже  хочу написать Жоржи в  Лондон,  чтобы он,  как  король,
запретил этому прохвосту якшаться с оппозицией.  Может быть,  я потребую его
отозвать,  но все равно останутся все эти жулики ноксы,  хоры и другие...  К
сожалению,  мы не успели договориться в прошлом году о мире с Вильгельмом, а
теперь это  уже  невозможно.  И  Вилли  и  дедушка Франц объявили теперь всю
Польшу под верховным владычеством Германии,  они хотят там взять рекрутов на
войну с  нами -  это не по-джентльменски и просто подло.  Теперь я тоже буду
хитрить с ними, как и они с нами...
     - Но,  солнышко,  может быть,  все-таки есть какой-нибудь шанс на мир с
Германией и Австрией?! Ведь нам так нужно задушить оппозицию, а она, судя по
докладам Глобачева и Курлова, растет как на дрожжах!
     - Нет,  дарлинг!  Я  пришел к  выводу,  что  выход из  войны нам сейчас
опаснее ее продолжения. Во-первых, Антанта стала бы нашим открытым и злейшим
врагом,  предъявила бы к  уплате все наши финансовые векселя...  Ты помнишь,
как  крутился Барк,  когда  ездил  в  Англию,  Францию  и  Америку!  Поганые
ростовщики  так  и  вцепились  в  него  мертвой  хваткой!   Только  подумай!
Британские шейлоки потребовали от нас перевезти им в  качестве гарантии весь
наш золотой запас!..  Якобы ради укрепления фунта стерлингов во время войны.
А то, что валится наш рубль, им на это наплевать!
     Нет,  конечно,  замирение с  Берлином будет означать для нас финансовый
крах и  даже 10,  100  миллиардов золотых марок не  спасут нас...  -  нервно
дергается на ходу обычно флегматичный Николай.  -  Второе.  Ты помнишь,  как
этот  наглец  Бьюкенен  подбивал  нас  уступить оставшуюся половину Сахалина
Японии  за  то,  что  ее  дивизии прибудут на  Западный фронт  для  спасения
Вердена?  Я его тогда оборвал,  но нельзя исключить,  что, если мы выйдем из
войны одни,  союзники подговорят японцев и  те  нападут на  нас  на  Дальнем
Востоке. Это было бы ужасно!
     И,  конечно,  сепаратный мир сплотил бы воедино всю нынешнюю оппозицию,
дал бы ей козыри на руки!  Нет,  сейчас я  на него не пойду!  Поэтому-то я и
издал 12 декабря приказ, в котором поставил все точки над "и"...
     - Но,  солнышко!  Нельзя  так  сразу  обрывать доброе дело!  Пусть  наш
посланник в  Стокгольме ведет  по-прежнему  разговоры с  болгарином Ризовым,
худа от этого не будет!  А  я в письмах к дяде Густаву* и датскому Христиану
пожалуюсь  на  Вилли,  что  он  срывает  хорошую  возможность укрепить  наши
монархии и  противодействовать черни...  Но  ради бога,  не ходи как маятник
перед глазами!
     ______________
     * Шведский и датский короли Густав и Христиан,  родственники Александры
и Николая Романовых.

     - Ты  всегда права,  май дарлинг!  -  ответил Николай и  присел на стул
подле ширмы,  опершись локтем о хрупкий столик.  Вынув портсигар, он спросил
разрешения жены закурить и со вкусом вдохнул дым турецкого табака.  - Сейчас
главное -  найти верных людей в  правительстве,  которые сумеют переломить в
нашу пользу все построение врагов. Я спокоен за армию...
     - Солнышко!  А  ты  помнишь шашни Алексеева с  этой  скотиной Гучковым?
Гучков начинял тогда всякими мерзостями Михаила Васильевича.
     - Что ты, дарлинг! Михаил Васильевич дал честное слово, что переписки и
встреч у них не было. Только Гучков писал ему, а это не запретишь...
     - Нет,  нет!  Надо отделаться от Гучкова, но только как? Теперь военное
время -  нельзя ли  п