3. Могилев, ноябрь 1916 года

     Утром,  когда  от  дождя остались лишь  нависшие мокрым свинцом небеса,
губернский  город  выглядел  чуть  веселее.  Тренькали  без  нужды  трамваи,
носились в  разные стороны штабные моторы.  Обыватели с дальних улиц чуть ли
не с раскрытыми от изумления ртами пугливо шатались по тротуарам.
     Соколов пересек площадь и оказался вновь у дома губернского управления.
Другой,  разбитной жандарм впустил его  через  знакомую уже  калитку,  снова
высокая лестница крыльца.  Вестовые при входе приняли его шинель и  фуражку,
по знакомой лестнице он поднялся на второй этаж. Алексей Алексеевич встретил
здесь много старых знакомых еще по Дворцовой площади, среди них - полковника
Скалона,   ведущего   делопроизводство  вместе   с   Базаровым,   полковника
Ассановича,  бывшего военным агентом в  Копенгагене,  а теперь заведовавшего
Бюро печати Ставки.  Почти всех, кого он видел здесь в кабинетах, Соколов не
только хорошо знал -  был уверен во взаимной симпатии. Поэтому отбоя не было
от приглашений на обед в штабное собрание.
     Но главным событием,  которое ждало его,  было переданное скороходом по
телефону приглашение прибыть на  высочайший завтрак в  13  часов  15  минут,
форма одежды обыкновенная, при оружии.
     Алексеев перенес из-за  этого свидание с  Соколовым на  вечер.  Он тоже
должен был  идти  на  царский завтрак,  хотя наштаверх,  экономя свое время,
выговорил себе право посещать его  через день,  а  не  ежедневно,  как хотел
монарх.   Конечно,   придворные  немало  изумились  такому  неблагоразумному
решению.  Впрочем,  они  уже  перестали  удивляться  отсутствию светскости у
начальника штаба царя Алексеев мог,  например,  брякнуть,  отвечая на вопрос
царя,  работает ли кто из штаба в его кабинете,  когда он в отъезде:  "Никак
нет,  ваше величество!  Он такой неуютный,  неудобный!"  Истинный царедворец
изогнулся бы в поклоне и проворковал что-то нежное вроде:  "Как можно,  ваше
величество,  он для нас священен и неприкосновенен",  но этот Алексеев!  Что
ждать от мужлана?!
     Михаил  Васильевич предупредил Соколова,  что  следует надеть  защитный
китель,  ордена с  мечами -  упаси бог  без  них!  -  шашку без револьвера и
коричневую перчатку на левую руку. В час дня надо быть в доме царя.
     Пошли  они  вместе.  Парные  наружные  часовые  у  губернаторского дома
сделали "на караул" при виде генерал-адъютанта.  Полковник назвал себя внизу
у  скорохода,  отметившего его в списке.  Там же внизу стоял солдат сводного
пехотного полка в позе часового,  но без оружия.  Поднялись на второй этаж и
попали в  небольшой зал,  где уже толпились приближенные царя.  Одну из стен
украшали парные портреты Александра III и  Марии Федоровны в  первые годы их
совместной жизни. Другим украшением зала служил рояль.
     Многие бросились приветствовать Алексеева,  и  Соколов тактично отошел,
чтобы не  мешать его  беседам.  Среди присутствовавших он  узнал гофмаршала,
генерал-майора  свиты   Владю   Долгорукова,   князя   и   светского  жуира,
флигель-адъютанта Нарышкина,  графа Татищева, интимного друга царя, до войны
состоявшего от его имени при Вильгельме...  Начальник конвоя Граббе, адмирал
Нилов -  собутыльник царя, доктор Боткин стояли в группе с великими князьями
Сергеем Михайловичем и Георгием Михайловичем.
     К  Алексею почему-то  подошел министр двора,  тощий и  рассыпающийся на
части  граф  Фредерикс,  и  принялся нудно рассказывать,  что  он  состоит в
офицерских чинах 60  лет,  в  генеральских -  35  лет  и  25  -  министр его
величества.  Что за верную службу он заслужил не только высшие ордена,  но и
уникальные награды - портреты трех государей с бриллиантами - Александра II,
Александра  III  и  нынешнего.  Затем  прижимистый старик  поведал,  что  во
избежание похищения или потери бриллиантов из портретов он сделал у  Фаберже
точную  копию  награды  с  фальшивыми  камнями  и  носит  теперь  ее  вместо
подлинной, запрятанной далеко и надежно.
     - Каково?!  -  покрутил он  хилой грудью с  портретами на  ней,  словно
старая кокетка вырезом на платье.
     После этой странной исповеди министр двора отошел и встал подле дверей,
ведущих в царские комнаты.
     Алексеев оторвался от своих великосветских почитателей и  вновь подошел
к  Соколову.  Но  не  тут-то  было.  Какой-то  свитский генерал,  худощавый,
высокого роста,  но с узкой низкой талией, с лысиной на продолговатой голове
и  в  отличие от других свитских голобритый -  без усов и бороды,  подошел к
наштаверху и  мило поздоровался с ним.  Алексеев представил ему Соколова,  а
когда генерал в казачьем бешмете отошел,  тихо шепнул полковнику:  "Это брат
царя, великий князь Михаил Александрович!"
     С особым любопытством посмотрел Алексей вслед великому князю,  вспомнив
сразу слухи,  ходившие в  Петрограде в  офицерской среде о том,  что кое-кто
прочит Михаила Александровича за его либеральные, чуть ли не демократические
взгляды в конституционные монархи взамен Николая и Александры.
     Когда  из   столовой  вышел  маленького  росточка  дворцовый  комендант
Воейков,  зять  Фредерикса,  и  по-приятельски кивнул снизу вверх долговязым
великим  князьям,  которых он,  очевидно,  уже  сегодня видел,  общество без
особого чинопочитания стало разбиваться на две шеренги. Воейков обошел всех,
поздоровался и с Соколовым.
     Бесшумно растворились двери,  у которых стоял Фредерикс, все смолкло, и
появился царь.  Он был в форме Ширванского полка - в суконной рубахе, брюках
защитного цвета и в сапогах с красными отворотами.
     Соколов в своей шеренге был восьмым. Царь сначала переговорил с Сергеем
и Георгием Михайловичами, стоявшими ближе, затем двинулся вдоль строя.
     Пока царь не спеша приближался к  нему,  Алексей мог близко рассмотреть
того,  кому присягал,  словно Отечеству,  "не щадить живота своего". Николай
Александрович Романов не  вышел ростом и  статью.  Довольно правильные черты
лица его  нельзя назвать красивыми,  а  желто-табачный цвет бороды и  усов с
рыжиной  выглядели просто  крестьянскими.  Довольно толстый нос,  а  голубые
невыразительные глаза, лишенные интереса и мысли, казались просто каменными.
     В  душе  у  полковника  Соколова  не  шевельнулось ничего  святого,  не
поднялось трепетного волнения,  когда  самодержец подошел  к  нему.  Алексей
поймал себя на мысли, что он уже иначе, чем четыре года назад, когда впервые
представлялся ему, смотрит на этого человека.
     "Вот  я  и  лишился иллюзий!"  -  отметил мысленно Алексей,  внешне еще
больше  подтянувшись  и  браво  выпятив  грудь  с  многочисленными  военными
наградами.
     Царь  остановился подле полковника,  в  каменных его  глазах можно было
уловить вопрос.
     - Помощник  генерал-квартирмейстера штаба  Западного  фронта  полковник
Соколов! - отрапортовал Алексей Алексеевич.
     - Помню, гусар, тебя и твою победу на конкур-иппике в двенадцатом году,
- сказал царь  с  глупой улыбкой.  Или  она  только показалась такой Алексею
теперь? Громадные длинные брови Николая еще больше поднялись в вопросе:
     - А  где  знаки ордена Белого Орла,  который я  тебе пожаловал тому два
месяца назад за храбрость? - уставился он на ордена Соколова.
     Алексей не ожидал такого поворота, но нашелся и сказал истинную правду:
     - Ваше императорское величество,  знаки ордена купить я  не  посмел,  а
казенные еще не прислали!..
     Царь полуобернулся к Фредериксу, следовавшему за ним по пятам:
     - Распорядитесь!
     И затем, без перехода, вновь поднял глаза на рослого Соколова:
     - Поздравляю тебя генерал-майором!
     Соколова точно молния ударила,  он онемел.  Мгновение длилось вечность,
пока  Алексей  пытался вспомнить какую-либо  формулу благодарности.  Наконец
застрявшие в  памяти  откуда-то  слова:  "Повергаю глубокую благодарность за
высокомилостивую оценку моей работы!" - вырвались из его уст.
     Государь,  казалось,  и не ждал их.  Он подал наконец свою руку,  слабо
ответил  на  пожатие  Соколова и  перешел  к  французскому представителю при
штаб-квартире российской армии, однорукому генералу По.
     Фредерикс тоже  поздравил Соколова.  Только  теперь Алексей понял,  что
имел в  виду старая развалина,  когда столь долго плел что-то  об  орденах и
наградах.  Министр намекал на  то,  что  Соколов мог бы  и  сам купить знаки
ордена,  коль скоро о  награждении было объявлено,  а  не  ждать,  когда они
поступят к нему за казенный счет.
     Шествие царя  вдоль строя продолжалось.  Гофмаршал князь Долгоруков шел
за министром двора и  указывал по карточке,  которая белела у  него в руках,
кому  куда  сесть.  Место царя  отмечено в  ней  красными чернилами,  словно
кровью.
     Соколов еще не пришел в  себя от неожиданности,  как оказался за столом
между двумя генералами,  судя  по  свитским вензелям,  членами императорской
фамилии.
     Сложные чувства бурлили в  его  душе.  Конечно,  это была радость,  ибо
какой солдат не мечтает стать генералом. Он давно уже понял, что присягал на
верность Отечеству,  а  не лично царю,  но элементарное чувство человеческой
благодарности  оттеснило  на  время  убеждение,   что  император  -   просто
ничтожество,   неспособное  не   только   руководить  огромным   и   великим
государством и  его народами,  но не поднимается своим уровнем мышления выше
батальонного полковника Преображенского полка.  Вместе с  жалостью к России,
имевшей  во  главе  этого  упрямого  и  недалекого солдафона,  испытывавшего
вредное  влияние жены,  недобросовестных советчиков,  покровительствовавшего
разным проходимцам,  звучала еще  в  душе  Алексея привычная нота послушания
начальникам, нота верности долгу, верности символам государственной власти -
знамени,  гербу,  гимну...  Соколов сознавал,  что он служит в  армии хотя и
формально,  но  предводительствуемой этим лицом,  в  его руках сосредоточена
огромная самодержавная власть,  символом которой он  является в  глазах  150
миллионов своих подданных.
     Соседи по  столу не донимали новоиспеченного генерала вниманием,  а  он
сам,  боясь  нарушить  придворный  этикет,  не  сказал  им  ни  слова,  лишь
механически отмечал атрибуты царского завтрака. Его смущали вина, наливаемые
лакеями в солдатской форме в четыре серебряные с позолотой стопки,  стоявшие
у  каждого  прибора.   Скрывая  чувства,  бушевавшие  в  его  душе,  Алексей
остерегался много пить вина,  опасаясь сделаться излишне разговорчивым. Он с
нетерпением дожидался окончания завтрака,  боясь,  что царь или кто-либо еще
вновь обратит внимание на него.  Однако "августейший" хозяин, по правую руку
от  которого сидел  Алексеев,  а  слева -  великий князь Михаил,  бесконечно
моловший какой-то гвардейский анекдот,  слава богу, больше и не посмотрел на
Соколова.
     Через час  с  четвертью завтрак закончился,  все закурили.  Царь первым
встал из-за стола,  перекрестился и  вышел в  зал,  за ним вышли все и снова
стали,  как до завтрака. Николай поговорил еще о чем-то с великими князьями,
обошел всех, подавая руку, и отправился в кабинет, сделав общий поклон.
     Алексеев взял под руку Соколова и,  поклонившись Воейкову, направился с
ним вниз по лестнице.
     - Пойдем ко мне,  я приготовил для тебя новые погоны...  - шепнул он на
ухо Соколову.


                     4. Цюрих, конец октября 1916 года

     Осень  в  старинном городе на  берегу Цюрихского озера  мягка и  тепла.
Солнце еще греет вовсю, река Лиммат плавно катит свои воды из озера, не надо
тепло одеваться,  даже когда идешь на гору,  близкую к городу, - Цюрихберг -
ведь она всего каких-то 679 метров над уровнем моря.
     В  воскресенье город  Цюрих,  раскинувшийся между  сверкающими белизной
Альпами и голубизной вод,  вытянувшихся, словно брошенный сарацинский меч, у
их подножия, особенно красив. Будничная сутолока финансового, промышленного,
студенческого центра затихает. Почти в безмолвии и безлюдье, нарушаемом лишь
треньканьем  редких  трамваев,   идущих  по  воскресному  расписанию,  и  по
полуденным звоном колоколов, призывающих прихожан на молитву, на первый план
выступают  громады  исторических  зданий.   Гросмюнстер,  Большой  собор  XI
столетия с  двумя  колокольнями,  старинный Мюнстерский мост...  Он  ведет к
святая  святых  почти  для   каждого  швейцарца  -   к   Бирже,   где  рядом
Фрауенмюнстеркирхе -  церковь  женского собора  с  ее  знаменитыми стенами и
колокольней,  возведенными в XII веке... Большой город на правом берегу реки
Лиммат  с  его  извилистыми,   кривыми  и  узкими  средневековыми  улочками,
застроенными так,  что верхний этаж дома выступает над нижним,  почти совсем
перекрывает путь солнечным лучам.  А от их отсутствия -  сырость и зловоние,
плесень на древних бревнах...
     Знакомые,  не спеша идущие в такой прекрасный осенний день на прогулку,
при встрече друг с другом на улице вежливо в знак приветствия поднимают свой
котелок или шляпу...
     Шляпу  снимали и  перед  известным русским эмигрантом Владимиром и  его
женой  Надеждой  Ульяновыми,  которых  знал  каждый  социал-демократ Цюриха.
Ульяновы спешили из Большого города, чтобы ехать к другим русским эмигрантам
- Харитоновым - и вместе подняться в лес на Цюрихберге.
     Бодрый и  энергичный Владимир Ильич,  одетый в  неизменное демисезонное
пальто,  крепкие горные башмаки и мягкое кепи,  бережно поддерживал под руку
Надежду Константиновну.  Он  был  рад  свободному дню  и  очень  хорошо умел
использовать для отдыха от напряженной работы редкие часы прогулок.  Надежда
Константиновна,  еще не совсем оправившаяся от болезни и  угнетенная стойким
эмигрантским безденежьем,  но улыбающаяся и расцветшая от возможности побыть
с Володей почти целый день рядом, без дела, без книг, переписки, рефератов и
подготовительных записей;  они вышли на конечной остановке трамвая. Здесь, в
новом отдаленном предместье, их под большим каштаном уже ожидали товарищи по
эмиграции - Раиса Борисовна Харитонова и ее муж, Михаил Михайлович.
     Харитоновы так  же  долго,  как и  Ульяновы,  жили в  эмиграции.  Раиса
вступила в  партию в  1905 году,  в  том же  году участвовала в  революции в
Николаеве,  была арестована и в 1907 году вынуждена была уехать за рубеж.  В
Германии и  Швейцарии она работала швеей на фабриках,  активно участвовала в
рабочем  и  женском  движении,  была  членом  цюрихской секции  большевиков.
"Ильичи",  как называли Ульяновых Харитоновы,  очень ценили Раису,  ее остро
классовый подход к  жизни и  революционный опыт.  Михаил Михайлович был тоже
большевиком,  добрым  и  славным  человеком.  Он  с  удовольствием  выполнял
поручения Владимира Ильича.
     Минута на приветствия,  и вот уже пологая, извилистая дорога-тропа мимо
красивых,  аккуратных  и  ухоженных  коттеджей,  живописно  пристроившихся к
склону горы,  ведет Ульяновых и Харитоновых вверх, к лугам и зарослям пышной
южной  сосны  на   вершине  Цюрихберга.   Впереди,   как   всегда,   Надежда
Константиновна,  стройная и  легкая,  несмотря на свои сорок семь и болезни,
шагала в ногу с тридцатилетней Раисой.
     Владимир Ильич и Михаил сзади,  полной грудью вдыхая воздух,  напоенный
сладковатым, почти одеколонным ароматом сосны.
     - Надежда Константиновна,  -  в который раз уговаривала Раиса,  - может
быть,  все-таки согласитесь переехать к  нам  из  вашего мрачного и  шумного
Большого города? Ведь и улицы там - в гору и с горы, кривые, в полдень света
не увидишь...  А у нас совсем свободна светлая и тихая комната... Вот только
на трамвае в центр ехать надо, а так - все удобно...
     - Спасибо,   Раечка,   -   с  доброй,  немного  страдальческой  улыбкой
отказывалась  Крупская,  -  хорошую  вы  нам  комнату  предлагаете,  уютную,
прекрасную...  Но ведь нам надо жить поближе к библиотекам.  Во-вторых,  нам
хочется жить в швейцарской рабочей семье,  чтобы поближе видеть и хорошенько
понять,  как и  чем живут здесь рабочие...  А  в-третьих,  людей к нам много
ходит -  практически все большевики,  что в  Цюрих попадают,  да и множество
социал-демократов -  все к нам...  В центре принимать их удобнее,  там много
маленьких  кафе,   ресторанчиков  дешевых...   Потом  учтите  -   у   нас  и
корреспонденция большая, по многу раз придется почтальону к вам на четвертый
этаж залезать - глядишь, и забастовку объявит... Словом, беспокойство вам!..
     - Что вы! - горячо отозвалась Раиса. - Мы только рады будем...
     - Не хотела я, но придется еще один аргумент привести, - с извиняющейся
улыбкой взяла спутницу за локоть Надежда Константиновна. - Ведь Ильич прибыл
из Австрии в Швейцарию как политический эмигрант, по специальному разрешению
швейцарского правительства.  Он находится под особым наблюдением швейцарской
полиции,  и  ему  полезнее  поселиться в  семье  швейцарца,  нежели  русских
эмигрантов...   Для  вас  это  тоже  лучше,  -  тактично  объяснила  Надежда
Константиновна.  -  Давайте я  вам расскажу,  как мы жили здесь у некой фрау
Прелог...  Весьма,  весьма  любопытны  некоторые черты  цюрихского "дна",  с
которыми мы в этом пансионе познакомились...
     Харитонов старался идти в  ногу с  Ильичем -  это  помогало ему  ловить
каждое слово спутника, успевавшего не только говорить, но и зорко оглядывать
окрестности -  обширные  луга,  полные  ароматных трав  и  душистых  осенних
цветов.
     - Владимир  Ильич,  -  спрашивал  Харитонов,  -  не  привлекли ли  ваше
внимание статьи и заметки из "Бернер тагвахт" одиннадцатого,  тринадцатого и
четырнадцатого сего месяца? Это о сепаратном мире?..
     - Вы имеете в  виду сообщение "Подготовка сепаратного мира",  передовую
"Слухи о мире" и заметку "К сепаратному миру"?  - спросил Ильич. - Не только
привлекли, но и дали повод для размышлений!
     - А разве возможен сейчас сепаратный мир,  Владимир Ильич?  -  удивился
Харитонов.  -  Ведь  говорят,  российское  посольство в  Берне  выступило  с
решительным опровержением,  а  французы  приписали  распространение подобных
слухов тому, что "немец гадит"!
     - Разумеется,  -  хмыкнул Владимир Ильич, - возможен обман и со стороны
России, которая не может признаться в ведении переговоров о сепаратном мире.
Да  и  Германия  может  обмануть,  попытаться  рассорить  Россию  с  Англией
независимо от того, ведутся ли переговоры и насколько успешно.
     Тема увлекла Ильича,  его глаза сильнее заискрились, ему было интересно
вслух высказать мысли, "проговорить" их перед тем, как они лягут на бумагу и
превратятся в стройную статью или книгу.
     - Чтобы  разобраться  в  вопросе  о  сепаратном  мире,  дорогой  Михаил
Михалыч,  мы должны исходить не из слухов и сообщений о том,  что происходит
теперь в Швейцарии.  Факт переговоров доказательно установить невозможно.  А
исходить нужно только из  непреоборимо установленных фактов политики.  Война
порождена империалистическими отношениями между великими державами.  То есть
- борьбой за раздел добычи,  за то,  кому скушать такие-то колонии и  мелкие
государства. Причем на первом месте в этой войне стоят два столкновения.
     Ильич выделил слово "два" и продолжал,  видя в Харитонове внимательного
слушателя:
     - Первое  -  между  Англией и  Германией.  Второе -  между  Германией и
Россией.  Эти  три  великие державы,  эти три великих разбойника на  большой
дороге  являются  главными  величинами  в   настоящей  войне,   остальные  -
несамостоятельные союзники...
     Харитонову хотелось бы  спросить,  а  как же Франция?  Но он не захотел
прерывать Ильича.
     Ульянов  чуть  помедлил,  его  мысль  работала стремительно,  пропуская
детали, которые не нужны были единомышленнику.
     - Наряду  со  столкновением разбойничьих "интересов" России и  Германии
существует не  менее,  если  не  более глубокое столкновение между Россией и
Англией.   Задача  империалистской  политики  России,  определяемая  вековым
соперничеством и  объективным  международным  соотношением  великих  держав,
может быть кратко выражена так: при по