ы ударить по Бельгии,  произвели надлом в  душе
генерала.
     "Печальный Юлиус",  как шутливо называл Мольтке император, сделался еще
печальнее.  Его  угнетало  буквально  все  -  и  то,  что  бельгийцы оказали
германской армии жесточайшее сопротивление, совершенно не бравшееся в расчет
"Планом Шлиффена",  и то,  что происходили задержки в графике движения войск
через Бельгию,  и атаки французов в Лотарингии, и первые схватки с русскими,
которые оканчивались отнюдь не победой доблестных пруссаков.
     Зато  император был  в  зените славы.  Штаб  нарочно составлял маршевые
планы многих полков таким образом,  чтобы они  следовали через Кобленц,  где
его  величество пылкими  речами  напутствовал германских рыцарей на  бой  во
славу рейха, во славу германизма.
     Вильгельм остановился в  Кобленце на жительство в  старом замке бывшего
курфюрста Трирского,  где в  предвоенные времена проживал и  принц Прусский.
Прекрасный дворец выходил фасадом на парк и  площадь,  а  задней стороной на
Рейн.  Здесь  кайзер  почти  не  изменил своей  привычке прогуливаться перед
завтраком  пешком  или  верхом  в   сопровождении  дежурного  адъютанта.   В
окрестностях Кобленца сохранилось еще  много исторических рыцарских замков с
богатыми  коллекциями произведений искусства и  оружия.  Император частенько
отправлялся в гости к их хозяевам и проводил за любимым занятием -  говорить
о живописи - всю первую половину дня. Великолепные новейшие "даймлер-бенцы",
специально  изготовленные в  Штутгарте  на  заводах  "Даймлера" для  главной
квартиры и лично императора, сокращали расстояния.
     По  Кобленцу император не  любил гулять после одного инцидента.  В  тот
злосчастный день он дошел до древней церкви св.  Кастора, обошел ее вокруг и
вышел на площадь,  носящую имя того же святого. Здесь его внимание привлекли
две плиты с какими-то надписями по-французски. На первой из них было выбито:
     "1812  год.  Замечателен походом  против  русских.  В  префектуру* Юлия
Доазана".
     ______________
     *  Префектура -  время  правления  французских префектов в  провинциях,
завоеванных Францией в эпоху наполеоновских войн.

     - О!  Колоссально!  -  умилился Вильгельм и  подошел к другой плите.  -
Читайте! - приказал он адъютанту.
     Тот начал бодрым голосом, но затем говорил все типе и тише:
     "Видено и одобрено Нами - Русским комендантом города Кобленца, 1 января
1814 года".
     - Пфуй!  Какой позор! - завопил неожиданно император. - Подойдите сюда!
- приказал он священнику, вышедшему из храма. - Какая свинья это сделала?
     - Ваше  величество!  -  дрожащим голосом  ответствовал пастырь.  -  Эту
надпись  велел  высечь  на  камне  русский  генерал  Сен-При,   когда  армия
императора Александра разбила Наполеона Бонапарта...
     - Опять русские! Опять французы! - возмутился Вильгельм.
     Кобленц потерял для кайзера все свое очарование.
     Вторую половину дня император посвящал стратегии и политике,  беседам с
фон  Мольтке.  Но  в  двадцатых числах  августа спокойствие надолго покинуло
Вильгельма.  В Кобленц стали прибывать делегации юнкеров и городских жителей
из Восточной Пруссии.  Крупные титулованные помещики,  старая аристократия -
опора   империи  -   заливались  горючими  слезами  и   молили  защитить  их
собственность, выбить русских из Восточной Пруссии.
     25  августа  на  вечернем докладе  император был  необыкновенно мрачен.
Напрасно "Печальный Юлиус"  веселым голосом читал  депеши о  том,  что  "3-я
армия французов в  районе Лонгви начала отход на линию Монмеди и южнее ее...
4-я  французская армия,  понеся большие потери в людях и материальной части,
отошла  с  тяжелыми  арьергардными  боями  за  реку  Маас,  куда  немедленно
устремились победоносные германские войска...  В тылу 5-й французской армии,
в  районе Динана появились части  доблестной 3-й  армии,  и  французы начали
отход, оказавшись утром сего дня за Филиппвилем..."
     "Победа близка!..  Победа  близка!"  -  говорили сводки,  но  император
оставался мрачен.
     "Гумбинен! - повторял он. - Главная опасность для Германии и всей войны
- Гумбинен!  Надо  спасти Восточную Пруссию -  ведь именно там  родилось все
могущество Германской империи, выросли самые верные рыцари!"
     - Как на востоке? - коротко спросил он Мольтке.
     Полководец слегка замялся.
     - Генералы  Гинденбург  и  Людендорф  вчера  приступили к  командованию
войсками  в   Восточной  Пруссии.   Русская  2-я  армия  генерала  Самсонова
продолжает движение от границы на Остероде и Алленштайн...
     Мольтке  кривым  ногтем  мизинца отчеркнул на  карте  Восточной Пруссии
линию почти посередине провинции.
     - Как?! - желчно взорвался император. - И вы допустили противника почти
к побережью Балтийского моря?! Это неслыханно! Следующим шагом русских будет
Берлин!..  Мне остается только отречься от престола!..  - истерически кричал
император. - И это тогда, когда моя армия почти поставила на колени Францию!
Когда  разгром галльских петухов в  красных штанах стал  почти совершившимся
фактом!
     Кайзер внимательно разглядывал обстановку на карте.
     - Что мы можем выделить для Гинденбурга? - почти спокойно спросил он.
     - Ваше  величество,   Гинденбург  не  просит  пока  подкреплений...   -
осмелился возразить Мольтке.
     - Я спрашиваю...  - с угрозой в голосе заявил император, - что мы можем
снять  с  Западного фронта,  чтобы  выгнать  русских из  колыбели германской
цивилизации?!
     Мольтке  молчал.  Военный  министр генерал-лейтенант Эрих  Фалькенгайн,
присутствовавший на докладе, решил осторожно вмешаться:
     - Ваше величество,  полагаю,  что  Гинденбургу можно было бы  направить
гвардейский резервный корпус из  2-й  армии,  11-й  армейский корпус из  3-й
армии и  8-ю  кавалерийскую дивизию из  6-й  армии.  Еще  один корпус -  5-й
армейский из 5-й  армии,  дислоцированный в районе Меца,  -  можно с этой же
целью пока  придержать,  не  бросая в  наступление.  Если  дела в  Восточной
Пруссии пойдут совсем плохо, 5-й корпус тоже направим против русских...
     - Молодец! - вырвалось у императора. - Готовьте приказ.


                     41. Барановичи, сентябрь 1914 года

     Ошибка  кайзера  и  Мольтке,  когда  под  влиянием  русских  успехов  в
Восточной Пруссии  два  корпуса и  кавалерийская дивизия были  направлены на
Восточный фронт,  а еще один корпус не вводился в бой против Франции, ожидая
исхода  сражений на  востоке,  весьма дорого обошлась стратегам в  Кобленце.
Части германских армий,  с  боями пробивавшиеся через Бельгию к  французской
границе,  в битве на Марне решающего преимущества не имели. "План Шлиффена",
предначертавший  разгром  Франции  на  40-й  день  войны,  не  осуществился.
Германские войска теряли силы и темп.
     Корпуса,  отправленные на восток, очевидно, могли решить исход битвы на
Марне и  открыть немцам дорогу на Париж.  Но паника среди юнкеров и  жителей
Кенигсберга,  вызванная наступлением русских,  сделала свое  дело -  эшелоны
спешили из Бельгии через всю Германию в Восточную Пруссию.
     И  русские войска,  нещадно подгоняемые приказами Янушкевича и  Николая
Николаевича,  стремились туда  же.  Они  шли  через  сосновые перелески,  по
песчаным   дорогам,   размалываемым  десятками   тысяч   солдатских   сапог,
деревянными колесами обозных  фургонов и  телег,  железными шинами  пушек  и
зарядных ящиков...
     В  песках Восточной Пруссии,  у  Мазурских озер,  сближались армии  для
сражения,  которое  вызвало у  современников необыкновенный и  незаслуженный
резонанс.  Никакой особенной стратегической перспективы новая битва не имела
и иметь не могла. Она нужна была только ставкам. Отступая от своих тщательно
разработанных  планов  войны,   германская  спасала  имущество  и   владения
восточнопрусских помещиков-юнкеров.  Русская, также отступая от своего плана
стратегического развертывания,  -  исполняла  требования союзников,  которым
нужно было оттянуть как можно больше германских войск с Западного фронта.  А
где произойдет бойня,  на каком участке фронта русское пушечное мясо оплатит
своей кровью векселя,  выданные Петербургом парижским и лондонским банкирам,
- почти не имело значения...
     Подполковник Сухопаров спешил в Ставку верховного главнокомандующего. С
начала  войны   он   занимался  в   главном  управлении  Генерального  штаба
организацией шифрованной связи  управлений Ставки с  военным министерством и
Царским Селом.  Ехал он в  Барановичи впервые.  В серенький день с моросящим
дождем Сухопаров вышел на перрон.  Перед ним, за невысоким зданьицем станции
открывался унылый  городишко,  лишь  недавно  ставший  таковым  из  обычного
белорусского местечка. Ставка оказалась расположенной не в самом городе, а в
версте  от  него,  в  большом  лесу.  Следующих в  Ставку  оказалось человек
двадцать.  На казенных моторах они добрались до места за несколько минут.  В
лесу  желтели свежим  песком  насыпи для  рельсов,  на  которых стоял  поезд
великого князя и еще несколько составов из классных вагонов. Между составами
кое-где  вросли в  землю бараки.  Над вагонами курился дымок,  вокруг поезда
главнокомандующего выстроилось кольцо часовых.
     Сухопарова и других офицеров,  прибывших в Ставку, встретил комендант и
разместил их по вагонам.  Сухопарову досталось купе рядом с  его сослуживцем
по  Генеральному штабу полковником Скалоном.  Он  отдал вестовому свой тощий
чемодан    и     пошел    представляться    непосредственному    начальнику,
генерал-квартирмейстеру Данилову.
     Генерал сразу  же  смутил подполковника,  заявив ему,  что  работать он
будет в  том  самом маленьком станционном домике,  где теперь помещалось все
управление   генерал-квартирмейстера,   а   завтракать   и   обедать   -   в
вагоне-столовой великого князя.  Тут же Данилов на чертеже показал его место
за столом.
     Сухопарова удивило такое экстравагантное, без всяких удобств размещение
Ставки главнокомандующего российской армии.
     - Видите ли,  - не без юмора развеял его недоумение полковник Скалон, -
стоицизм в  жизни всегда похвален,  а на войне просто необходим.  Одно дело,
когда  офицеры,  сражающиеся на  передовой,  получают приказы из  роскошного
особняка,  где нежится их верховное руководство, а другое - когда они знают,
что  их  военный  вождь  также  испытывает лишения...  Если  же  говорить  о
специфически военных причинах учреждения Ставки в столь малом местечке,  то,
во-первых,  оно  равно удалено от  двух  наших фронтов -  Северо-Западного и
Юго-Западного,  во-вторых,  это  не  какой-нибудь  губернский  город  с  его
ресторанами и  злачными местами,  ночные бдения в  которых способны серьезно
подорвать  здоровье   и   умственные  способности  некоторых  слабых   духом
офицеров...
     Сухопаров понял,  что Скалон выражает своей иронией мнение очень многих
чинов штаба верховного главнокомандующего.  Нелепое размещение Ставки отнюдь
не повысило авторитета великого князя и  Янушкевича в  глазах подполковника,
который и  раньше весьма скептически относился к  "лукавому" и его любимцу -
начальнику  штаба,  со  странным  юмором  называвшему  себя  "стратегической
невинностью".
     ...Подошло  время   обеда.   Скалон  повел   новоприбывшего  коллегу  в
вагон-столовую великого князя.  Их  столик стоял  у  стеклянной перегородки,
отделявшей стол его  высочества,  за  которым сидели Янушкевич и  специально
приглашаемые лица,  и столики военных представителей союзных стран.  Главную
роль,  как  выяснил  Сухопаров  впоследствии,  играл  представитель  Франции
генерал Д'Амад со своим заместителем, генералом де Ля-Гишем.
     В том же отделении сидели Данилов, протопресвитер армии отец Шавельский
и семь адъютантов великого князя.
     Великий князь вошел с  некоторым опозданием.  На его лице были написаны
умиление и радость. Офицеры встали.
     - Прошу садиться!  -  скомандовал отрывисто Николай Николаевич и,  взяв
серебряную чарочку,  полную какого-то напитка,  радостно поведал: - Господа!
Из  французской Главной квартиры сообщили,  что  одержана грандиозная победа
над германцами на Марне!  Ура,  господа офицеры!  Виват Франция!  Германские
войска отступают на север!..
     Все  снова встали и  подняли свои  бокалы.  Нестройным хором прокричали
"ура!" и уселись за столики в тесном и узком вагоне.
     У верховного главнокомандующего русской армией блестели на глазах слезы
восторга  от  блестящего триумфа  союзников.  Его  верное  союзникам  сердце
трепетало от  радости за  огромную удачу  милых и  очаровательных французов.
Николай Николаевич со  всей своей душевной щедростью забыл,  выбросил из ума
напрочь  воспоминания  о  том,  как  он  всего  две  недели  назад  подгонял
несчастную армию Самсонова на Млаву и  Сольдау,  заталкивая ее ради спасения
Парижа в мешок неизвестностей Восточной Пруссии.
     Великий князь был  истинным сыном династии Романовых.  "Мелочи" его  не
волновали.
     Уже были сданы в архив сведения о том, что "...германцам в период 29-31
августа удалось взять в  плен около 30 тысяч человек,  6  тысяч человек было
убито и  до 20 тысяч раненых русских солдат и офицеров осталось на поле боя.
Около 20 тысячам войск удалось прорваться на юг и  выйти из окружения".  Уже
потрясло всю Россию сообщение Ставки о несчастье при Сольдау, составленное в
следующих  выражениях:  "Вследствие накопившихся подкреплений,  стянутых  со
всего  фронта  благодаря широко развитой сети  железных дорог,  превосходные
силы  германцев обрушили на  наши силы около двух корпусов,  подвергнувшихся
самому сильному обстрелу тяжелой артиллерии,  от  которой мы понесли большие
потери...  Генералы  Самсонов,  Мартос  и  Пестич  и  некоторые чины  штабов
погибли..."
     "Чудо на Марне" всколыхнуло весь вагон-столовую.  Была забыта и  победа
под  Гумбиненом,   и  гибель  армии  Самсонова,   и  победы  в  Галиции  над
австрийцами. За каждым столиком зажужжал свой особый разговор.
     Сухопаров задумался о превратностях военной судьбы,  играющей десятками
тысяч человеческих жизней.  Вдруг до него донесся разговор из-за стеклянного
барьера, отделявшего их стол от места трапезы французов.
     Генерал Д'Амад  давал  собственную оценку  положения своему заместителю
генералу Ля-Гишу, недавно прибывшему в Ставку.
     - Какой  правильный инстинкт двигает великим князем и  его  начальником
штаба!   Этот  же  инстинкт  проявляется  сейчас  в  Петербурге  -   русское
общественное  мнение  и  военные  руководители гораздо  больше  интересуются
сражением на Марне, чем собственными победами в Галиции...
     - О да,  мой генерал!  -  глубокомысленно изрек Ля-Гиш.  -  Ведь судьба
войны воистину решается на  Западном фронте.  Если Франция не  устоит,  то и
Россия  принуждена будет  отказаться от  борьбы  с  германизмом.  Сражение в
Восточной Пруссии,  я  имею  в  виду  разгром России под  Сольдау,  дали мне
доказательства того, что русским не по плечу воевать с немцами. К сожалению,
боши  подавляют  славян  превосходством тактической  подготовки,  искусством
командования, обилием боевых запасов... У них богаче и разнообразнее способы
передвижения войск, в частности, множество грузовых моторов... Русских можно
сравнить разве что с  австрийцами!..  До войны я лично более высоко оценивал
русское пушечное мясо...
     У   Сухопарова  кровь  ударила  в   голову  от  невольно  подслушанного
разговора.  Он хотел встать и  дать пощечину Ля-Гишу,  вызвать его на дуэль.
Лишь  огромным усилием воли сумел он  себя сдержать,  понимая,  что  никто в
штабе не поймет его душевного движения и ему придется расстаться с армией, а
возможно,  и попасть под военно-полевой суд. Он сразу потерял всякий аппетит
и  лишь  ковырял вилкой для  приличия в  жарком,  мучительно дожидаясь конца
обеда.
     Так начиналась его командировка в Ставку.


                     42. Петербург, сентябрь 1914 года

     Тайная советница Шумакова была счастлива.  То,  о  чем  она мечтала всю
жизнь,  воплощалось в  действительность.  В  ее квартире у  зятя и  дочери -
настоящий политический салон.
     Петербург говорил  о  салонах  светских дам:  о  салоне  графини  Ирины
Илларионовны Шереметьевой,  урожденной Воронцовой-Дашковой,  где  собирались
оппозиционно настроенные офицеры гвардии и  судачили о  Распутине,  о салоне
графини Софьи Сергеевны Игнатьевой,  где собирались правые и поносили на все
лады левых и кадетов, о германофильствующих салонах графини Марии Эдуардовны
Кляйнмихель, фрейлины Софьи Карловны Буксгевден, тетки очаровательного князя
Феликса  Юсупова  -  Елизаветы Феликсовны Лазаревой.  Остроты,  родившиеся в
салонах, разлетались по всей столице.
     Когда  еще  было  неизвестно,  вступит ли  в  войну  Англия на  стороне
союзников,  из  гостиной  графини  Игнатьевой  полетело:  "Британский сфинкс
молчит на весь Петербург!"
     Послы  и  военные  агенты  блистали в  салонах  остроумием,  генералы и
полковники  делились  свежайшей  военной  информацией,  политики  предлагали
оригинальнейшие решения вечных проблем.  Словом,  салон -  это  законодатель
умственных мод, источник мудрости для всех, кто удостоен чести бывать в нем,
гордость и слава хозяйки и хозяина.
     А  вот теперь салон и  у  Шумаковых,  как по  привычке называли фамилию
советницы и ее дочери,  забывая при этом,  что есть здесь муж Татьяны - Глеб
Иоаннович  Кожин.  Забывчивость  простительная,  ведь  всегда  салон  славен
хозяйкой.
     Зато Глеб Иоаннович трудился как пчелка,  чтобы собрать в свой улей уже
знаменитых или  только еще  нарождающихся "общественных" деятелей.  Словечко
становилось модным,  кто-то серьезно запускал его в оборот,  как жука в ухо.
Обозначало оно  главным  образом  шумливых депутатов Государственной думы  и
других пылких ораторов, обличающих всяческие беспорядки в империи.
     Два  или  три  известных  в  думских  кругах  депутата  регулярно стали
приходить по четвергам к Шумаковым на вечерний чай. Им нужна была аудитория,
чтобы  самовыражаться,  и  они  нашли  ее  не  только в  лице  доброй тайной
советницы,  ее  славной  дочери,  грешившей  в  юности  даже  марксизмом,  и
скромного, но деловитого господина инженера путей сообщения. Дом бывал полон
гостей -  милых и приятных интеллигентных людей,  один из которых,  кажется,
даже сотрудничал в газетах.
     Для  полного  торжества  Татьяны  пригласили  Шумаковы  и  кое-кого  из
участников старых,  довоенных  "четвергов".  Попала  в  их  число  и  Настя.
Во-первых,  она  теперь была  женой  Генерального штаба полковника и  весьма
недурна собой, что очень могло украсить политический салон. Во-вторых, когда
полковник вернется с фронта -  Шумаковы были убеждены, что Соколов находится
именно  там,  -  его  рассказы о  военных действиях послужат к  вящей  славе
собраний у Шумаковых.
     Настя  ничего  не  знала  о  подобных сложных политических рассуждениях
Аглаи  Петровны  и  была  весьма  удивлена,  когда  Татьяна  разыскала ее  и
пригласила к  себе на  "четверг".  Оказывается,  она не держала обиды за тот
маленький  инцидент,   который  Соколовы  учинили  со  спиритом  в  доме  на
Пушкинской прошлой зимой. Она была бы счастлива видеть у себя давнюю подругу
- ведь соберется кое-кто из старых друзей,  придут и  новые люди -  депутаты
Думы и даже один профессор - гордость Петербурга.
     Анастасия давно,  с самого начала войны, не имела вестей от Алексея. Ее
дни  и  вечера без  него  были просто мучительны.  Славная и  добрая тетушка
Соколова заботилась о ней как о родной дочери,  опекала как могла и делила с
ней тревогу об Алексее.  Но ничто не могло рассеять молодую женщину, томимую
неизвестностью. Повинуясь своему характеру - быть там, где трудно, где нужны
заботливые женские руки,  - Настя решилась пойти работать сестрой милосердия
в  лазарет Финляндского полка,  неподалеку от  дома,  где еще недавно жила с
родителями.
     В  начале сентября,  когда  в  столицу стали поступать