Анастасия не  успела  оглянуться,  как  Василий  растворился в  темноте
придела  и  исчез.  Девушка,  потрясенная услышанным,  машинально подошла  к
подсвечнику,  зажгла от какого-то огарка свечу,  поставила ее и  так же тихо
отошла.
     "Ал-ли-лу-и-я, ал-ли-лу-и-я, ал-ли-лу-и-я!" - гремел хор.
     Вечерня кончалась, народ стал расходиться. Вместе с прихожанами вышла и
Анастасия. Неторопливо, раздумывая об услышанном, она направилась к дому. От
радужного настроения не  осталось и  следа.  Омерзение от подлости предателя
мешалось у Насти со страхом подвести родителей и друзей. Девушка решала, как
ей быть.
     Придумав план, Настя ускорила шаги, но тут же чуть было не остановилась
- так неожиданно в  голову пришла мысль о  том,  что ведь Алексей приедет за
ней в полдень,  а он никогда не опаздывал. Она должна или успеть съездить на
Малую Охту, или... Это "или" поразило Анастасию своей простотой.
     С  непредусмотрительностью молодости  Настя  решила  дождаться Алексея,
вместе с ним съездить по указанному адресу и отдать опасную корзинку.
     "Ведь будет еще целый час до прихода полиции..." - думала Настя, но, не
искушенная в делах подполья, не могла предполагать многого...
     Воскресенье началось,  как  обычно,  с  ожидания  Василисы Антоновны от
заутрени, после возвращения которой начиналось утреннее кофепитие со свежими
булками,  только что  испеченными в  соседней пекарне.  Время приближалось к
полудню. Без пяти двенадцать Настя, одетая в шубку и новую шапочку, поставив
у  входной двери корзинку,  по  верху которой,  под  салфеткой,  угадывались
французские булки,  с  волнением ожидала  в  прихожей звонка.  За  несколько
минут,  пока  девушка томилась подле  двери,  масса  самых панических мыслей
промелькнула у  нее в голове.  То ей казалось,  что сейчас войдут жандармы и
схватят ее  с  уликами,  то  думала,  что  Алексей совсем  не  приедет из-за
какой-нибудь  случайности,  то  хотелось  раздеться и  броситься в  постель,
сказавшись больной...
     Соколов,  верный своим привычкам разведчика,  был пунктуален. Настенные
часы в  комнате родителей еще не  начали своего перезвона,  как на  лестнице
послышались  шаги  с  характерным звоном  шпор.  Настя  распахнула  дверь  и
бросилась ему на шею.
     - Милый,  здравствуй,  как я рада,  что ты не опоздал!  - выпалила она,
поцеловав Алексея в бритую и пахнущую одеколоном щеку.  Подхватив корзинку и
не  дав полковнику возможности поприветствовать своих будущих родственников,
Настя сбежала вниз по  лестнице.  Соколов последовал за ней и  успел открыть
перед ней дверь подъезда.  На  пороге Настя остановилась,  ослепленная ярким
солнцем и блеском чистого снега.
     У подъезда стоял лихач,  рысак был покрыт красивой модной сеткой синего
цвета, предохранявшей пассажиров от комьев земли, льдышек, вылетающих из-под
копыт лошади. Настя поспешно уселась в сани. Соколов укрыл ее ноги медвежьей
полстью с кистями и приказал: "Лететь!"
     Улица плавно тронулась назад.  Вместе с  ней  остался почти у  подъезда
Настиного  дома   человек  в   студенческой  шинели  и   шапке  с   эмблемой
технологического института. Это был Костя-технолог.
     Полиция  еще  вчера  решила  начать  операцию  по  изъятию  нелегальной
литературы на час раньше, но приход Соколова спутал охранке все карты. Увидя
отъезжающих Настю и  полковника,  Костя бросился к соседней подворотне,  где
стояла карета с нарядом жандармов.
     - Проворонили!  -  выпалил Костя жандармскому ротмистру, возглавлявшему
наряд. - Птичка упорхнула...
     - Растяпа вы,  господин студент!  -  выругался ротмистр.  - Спать долго
любите!..  В  восемь утра  надо  было  начинать...  Теперь попробуйте добыть
улики-с!  А  без улик мы не можем дело прокурору передать!..  Теперь госпожу
Холмогорову и не тронешь!..
     Костя стоял с отсутствующим видам,  словно втайне радуясь,  что дело не
выгорело.
     - На  всякий случай двум филерам остаться для  наблюдения,  -  приказал
ротмистр и бросил кучеру: - Разворачивай и п-шел в управление!


                      10. Петербург, февраль 1914 года

     Настя благополучно сдала корзинку на Малой Охте,  Соколов, которому она
сказала,   что   мама  просила  отвезти  провизию  заболевшей  родственнице,
терпеливо ждал в  санях и предвкушал настоящий праздничный день из таких,  о
которых память сохранилась с самого детства.  Его лишь слегка тревожило, что
Настя была сначала неестественно оживлена, потом словно бы успокоилась, а на
Охтенском мосту  снова  разволновалась.  Чутьем разведчика и  душой любящего
человека Соколов точно уловил моменты переживаний Анастасии,  но отнес их на
счет болезни родственницы.
     Девушка вернулась умиротворенная, и Алексей тоже успокоился.
     Лихой "ванька" быстро домчал их  до  Петровского острова,  где в  парке
шло-гремело народное гулянье.  Уже от  Тучковой набережной в  морозном ясном
воздухе  слышались  звонкий  веселый  гуд  голосов,   звуки  гармони,   писк
свистулек,  смех и отдаленные выкрики.  Народ тянулся напрямик по льду Малой
Невы, состоятельная публика катила в каретах и авто, скользила на санях.
     Показались дощатые балаганы.  Отдаленный шум  превратился в  неумолчное
гудение толпы. Веселая и оживленная Анастасия, щеки которой разрумянились от
быстрой езды,  легко выпрыгнула из  саней,  как только Алексей открыл полсть
Оба сразу попали в толпу.  Чтобы не потеряться, Настя взяла Алексея под руку
и  прижалась к  нему Полковнику захотелось поднять девушку над  толпой,  как
поднимают детей,  чтобы они лучше видели Он поделился этой идеей с  Настей и
получил в ответ заряд веселого смеха и влюбленный взгляд.
     Народное гулянье было совсем не  тем местом,  где можно было любоваться
друг другом.  Настя и Алексей поняли это, радостно, беспричинно засмеялись и
стали разглядывать вывески,  обращая внимание друг друга на самые смешные из
них.
     На одном из балаганов красовалось огромное полотнище,  где в  пороховом
дыму  на  белом  коне  скакал храбрый генерал и  махал сабелькой,  вслед ему
валили  солдаты  со  штыками  наперевес.   Как  водится,   противник  быстро
улепетывал.
     Внутри  балагана слышались трубные звуки,  пальба,  музыка и  барабаны,
восторженные клики зрителей.
     К  другому балагану -  Малофеева -  было не протолкнуться.  Здесь народ
облепил  боковые  деревянные  лестницы,   ведущие  в   раек.   Ждали  начала
"Куликовской битвы".
     - Пойдем? - спросила Настя.
     - Пойдем! - с удовольствием ответил Алексей.
     На  рубль они  взяли два  билета в  лучший ряд  амфитеатра и  очутились
внутри  балагана,   где,   казалось,   было  еще  холоднее,  чем  на  улице.
Единственным источником тепла было дыхание публики.
     Бой  происходил словно в  утреннем тумане,  за  несколькими завесами из
тюля.   Его  начали,   как  и   в   настоящей  Куликовской  битве,   русские
воины-богатыри,  монахи Пересвет и Ослябя. Зазвенели мечи, бой разгорался, и
израненный князь Дмитрий Донской улегся под картонным деревом,  чтобы оттуда
давать  приказания громить басурманов.  Несчастные актеры,  для  которых это
представление было уже третьим за  день,  от беспрерывных криков на холодном
воздухе несколько осипли, но воевали с азартом.
     Анастасия вдруг заледенела в ознобе,  и оба стали пробираться к выходу.
В двух шагах от балагана,  в валенках,  тулупе и белом переднике, надрывался
во весь голос сбитенщик. В фарфоровые кружки он налил Анастасии и полковнику
из  медного  чайника,  укутанного полотенцем,  горячего сбитня  и  развлекал
господ прибаутками,  пока  они  тянули обжигающе-горячий напиток.  Сбитень и
движение сделали свое дело.
     Полюбовались Петрушкой,  который выскакивал по  соседству из-за пестрой
ширмы.   Вся   толпа  вокруг  ликовала,   когда  Петрушка  знатно  отдубасил
здоровенной дубиной черта и  полицейского,  а  сам  остался невредим.  Настя
особенно весело  хохотала,  вспоминая сегодняшнее утро,  и  свои  страхи,  и
Костю-технолога,  разинувшего рот на улице вслед саням. Неожиданно ей пришла
мысль,  что спасением своим от обыска,  а может быть,  и ареста, она обязана
Соколову,  его полковничьей форме.  И сразу расхотелось смотреть приключения
Петрушки.
     Покатались с высоченных ледяных гор, слетая на утлых салазках в брызгах
искрящейся на солнце ледяной пыли. Дух захватывало от такой красоты.
     Рядом  с  американскими горами  у  дощатого буфета  под  навесом пыхтел
огромный самовар,  парились пузатые  расписные чайники с  заваркой.  Тут  же
лежали горками вяземские,  тульские,  мятные,  печатные пряники в виде рыб и
зверей,  человечков и всадников.  Толпа прибила Алексея и Настю к буфету,  и
они не могли удержаться от лакомств.
     Самой  колоритной  фигурой  в   этом   клокочущем  людском  море   была
расфранченная "кормилица у господ" - типично петербургский персонаж. Пышная,
с  толстыми красными щеками "мамка",  как правило,  сопровождала на народное
гулянье  свою  барыню,   одетую  по  последней  парижской  моде.   На  мамке
обязательно была  парчовая  кофта  с  пелеринкой,  цветастые бусы,  кокошник
розового,  если  она  кормила  девочку,  или  голубого цвета,  если  кормила
мальчика.  Юбка обшивалась множеством мелких золотых или стеклянных пуговок.
В таком наряде "мамка" являла собой яркое зрелище.
     В толпе простого народа из солдат гвардии, мещан, толстых купчих и иных
женщин торгового сословия попадались и  тонюсенькие барышни из благородных в
сопровождении  кавалеров-чиновников  или   офицеров.   Иногда   мелькали   и
аристократы  из  гвардейской кавалерии,  окружавшие  дам  в  меховых  боа  и
собольих пелеринах.
     Всюду  сновали лоточники с  мочеными грушами и  яблоками,  разных видов
колбасами и  студнем,  ситными пирогами с  грибами,  с  ливером...  Их товар
расхватывался на лету и не успевал замерзать.
     Когда  сияние  дня   начало  угасать,   для   вящего  веселья  зажглось
электричество.  Настя утомилась, стала реже улыбаться и тяжелее опираться на
руку Алексея. Он почувствовал это и, полуобняв ее, направился к выходу.
     Взяли свободного "вейку".  Под  меховой полстью Настя уютно прижалась к
шинели Алексея и  задремала,  как сморенный усталостью ребенок.  У  нее было
такое состояние,  словно она спала и  в  то  же время все видела и  слышала.
Настя заметила,  что Алексей схитрил и попросил возницу ехать кружным путем.
Девушке было так  тепло и  хорошо,  что не  хотелось останавливать спокойное
движение саней, скрип снега под полозьями. Ехать бы да ехать...
     Внезапно тревожная мысль словно ожгла Настю, и сон сразу пропал.
     "Как там дома?.. - подумала она. - Все ли благополучно? Не вторглись ли
жандармы в ее отсутствие?"
     Алексей почувствовал, что девушка шевельнулась, и велел финну держать к
Восемнадцатой линии.  Когда они подъехали к Настиному дому,  большая круглая
луна разливала свой жемчужный свет над городом.
     У дома и в подъезде было тихо.  Алексей проводил девушку до квартиры и,
когда открылась дверь,  хотел было откланяться.  Хозяйка, однако, пригласила
его  на  блины.  Скрывая свою радость побыть с  Анастасией еще  целый вечер,
Соколов принял приглашение.
     "...Все было отменно хорошо в этот день",  -  думал полковник,  покидая
радушный кров Холмогоровых.  Он шел к Среднему проспекту в надежде взять там
извозчика и вдруг какое-то смутное беспокойство овладело им. Он заметил, что
стал объектом наружного наблюдения Офицер военной разведки,  он в  два счета
определил незадачливого сыщика,  прикинувшегося пьяным гулякой,  и повел его
за собой.  На Большом проспекте простейшим приемом он сбил преследователя со
следа, выждал с четверть часа и кликнул проезжавшего мимо "вейку".
     По дороге домой полковник упорно размышлял,  почему это он попал в поле
зрения филеров.  Он сопоставил это с утренним волнением Анастасии, невзначай
замеченным около ее  дома возбужденным студентом-технологом и  сделал вывод,
что  слежка за  Настей и  затеяна она  в  связи с  какими-либо студенческими
беспорядками.
     "Не за мной же следят,  -  решил полковник,  -  весь жандармский корпус
знает про аполитичность армии. Не стоит волноваться из-за пустяка". Домой он
явился в  отличнейшем настроении,  напился с  тетушкой чаю  и  рассказал ей,
истосковавшейся по  разговорам,  веселые  впечатления от  народного гулянья.
Оба,  довольные  прожитым  днем,  разошлись по  своим  комнатам.  Тетушка  -
почитать  Шопенгауэра  для  более  крепкого  сна  грядущего,   а  Алексей  -
просмотреть иностранные отделы петербургских газет  перед завтрашним днем  в
штабе, который обещал быть довольно напряженным.


                       11. Варшава, апрель 1914 года

     В  начале тысяча девятьсот четырнадцатого года  генеральные штабы  всех
крупных европейских держав уже предчувствовали большую войну. В неизбежность
всеобщей схватки верили императоры и короли, министры и генералы, разведчики
и  генштабисты,  хотели ее.  Все,  в  том числе и  профессиональные военные,
ошиблись лишь в длительности ее и масштабах.
     В  российском Генеральном штабе  опасались войны еще  в  прошлом,  13-м
году,  но  он,  слава  богу,  истек.  Однако  военно-политическая обстановка
продолжала обостряться,  разведка  приносила все  новые  сведения о  военных
приготовлениях германцев,  австрийцев,  румын,  болгар,  и  военный  министр
Сухомлинов решился испросить милостивого соизволения государя на  проведение
стратегической игры генералитетом русской армии.
     На сей раз,  дабы придворные бездарности не вмешались в  штабные дела и
не сорвали задуманное,  как это было в 1911 году, Сухомлинов решил проводить
игру в Киеве, то есть подальше от двора.
     Когда  высочайшее одобрение игры  было  получено и  машина Генерального
штаба пришла в движение,  один из винтиков этой машины -  полковник Соколов,
начальник австро-венгерского делопроизводства разведывательного отделения, -
получил  предписание своего  командира,  генерала  Монкевица,  отправиться в
Варшаву.  Полковнику следовало получить  в  разведывательном отделении штаба
Варшавского округа имеющиеся у них свежие данные о потенциальном противнике,
а затем прибыть в Киев и принять участие в штабном учении.
     Деятельной и  энергичной натуре  Алексея Алексеевича подобные поручения
всегда  доставляли большое  удовлетворение.  Несмотря на  месячную разлуку с
Анастасией,  он с  легким сердцем собирался в  дорогу.  Подумал было взять с
собой в Варшаву Настю, чтобы показать ей город, который так любил, побродить
вместе  с  нею  в  свободные часы  по  милым  варшавским улицам,  посидеть в
кофейнях и на концертах.  Однако по зрелом размышлении оба решили, что такая
поездка сейчас может вызвать толки сомнительного свойства...
     Под перестук колес варшавского экспресса мысли о  Насте,  о предстоящей
свадьбе  уходили в  интимные уголки  сознания полковника.  На  передний план
выдвигались  сложные  переплетения больших  европейских и  мировых  проблем.
Верный конспиративным привычкам,  Алексей не  доверял бумаге свои планы.  Он
мысленно  формулировал  вопросы,  которые  поставит  начальнику  варшавского
разведпункта полковнику Батюшину,  так и  эдак прикидывал,  кого из офицеров
привлечь к  трудоемкой подготовительной работе,  намечал для  себя  основные
линии,  но так,  чтобы ни слова, ни листа бумаги не уплыло в Берлин. Соколов
знал о немецком засилье в Варшавском военном округе и учитывал это.
     Варшавский экспресс приближался к цели.  Он обдал дымом лачуги бедняков
на  Праге  и  с  небольшим опозданием прибыл  на  Санкт-Петербургский вокзал
Варшавы.  Коляска из штаба ждала Соколова на площади,  он погрузился в нее и
велел кучеру везти себя в  Европейскую гостиницу,  что  на  улице Краковское
предместье.  Алексей любил этот удобный отель,  сооруженный на  месте дворца
Огинских и  до открытия его конкурента "Бристоля" славившегося первым отелем
Варшавы.
     Пароконная коляска  повлекла его  по  грязноватым улицам  Праги,  через
решетчатый Александровский мост на гору, где у Королевского замка начинается
прекрасная варшавская улица Краковское предместье.
     Соколов очень любил этот город -  веселый,  бесшабашный, с его открытой
всем взглядам уличной жизнью,  обилием цветов,  маленьких кафе со столиками,
вынесенными  на  улицу  под  полосатые  маркизы,   элегантными  женщинами  и
вежливыми мужчинами.  С теплой улыбкой смотрел он на маленькие лавочки,  где
товар,  полученный из  Одессы или  Лодзи,  именуется самым  последним криком
парижской моды.  Ему  нравились роскошные магазины  в  центре  города  с  их
громадными витринами из  зеркальных стекол,  где собраны товары буквально со
всего  света,   нравились  дворцы  магнатов  -   словом,  весь  блеск  этого
прекрасного города,  жители  которого  по  праву  сравнивают  его  только  с
Парижем.
     В Варшаве Соколов чувствовал себя как дома оттого, что вокруг слышалась
либо  славянская быстрая  речь  поляков,  либо  родная  русская  с  приятным
польским акцентом.
     Портье в  отеле,  человечек с бородавкой на носу и прилизанными редкими
волосами,   внимательно  изучал  вид  на  жительство,   выданный  полковнику
Генерального штаба Соколову,  и внимательно сверял указанные в нем приметы с
внешностью красивого военного в  черном  мундире.  Соколову вдруг  очень  не
понравился этот  маленький человечек,  его  манера исподлобья взглядывать на
гостя и  вся  его важная медлительность.  Он  нахмурился,  человечек понял и
мгновенно вернул документ.
     - У иностранцев мы вообще не спрашиваем их бумаги,  господин полковник!
- пояснил он,  и  Соколов уловил какой-то  не польский акцент в  его русской
речи.  Но  он  не  успел  разобраться в  своих наблюдениях,  как  коридорный
подхватил его чемодан и бросился с ним к подъемной машине.
     Алексей не стал отдыхать с дороги, а тут же пошел побродить по Варшаве,
чтобы ближе к четырем часам явиться в штаб округа к Батюшину.
     На  улице было  тепло,  Соколов оставил шинель в  номере.  Он  прошел к
Иерусалимским аллеям,  повернул на Маршалковскую, по ней налево, затем через
Багателю  вышел  к  летней  резиденции генерал-губернатора -  Бельведерскому
дворцу.   Полюбовавшись  его  строгими  пропорциями,   Соколов  повернул  по
Уяздовской аллее к центру. Время летело быстро, и Соколову пришлось кликнуть
извозчика,  чтобы успеть в  назначенное им самим время в отель переодеться и
по всей форме предстать перед окружным начальством.
     За четверть часа до четырех -  условленного с Батюшиным срока, Соколов,
затянутый  в  строгий  мундир  Генерального  штаба,   с  саблей,  украшенной
анненским  темляком  "За  храбрость",  причесанный варшавским  парикмахером,
вышел  из  отеля  на  Саксонскую площадь,  залитую  ярким  солнечным  светом
апрельского дня.
     Над  площадью горели  золотом купола  грандиозного православного собора
Александра  Невского,   пестрая  толпа   устремлялась  через   гостеприимную
колоннаду входа  в  Саксонский сад.  Соколов решил  обогнуть площадь,  чтобы
прибыть в штаб округа ровно в четыре.
     Генерал Орановский, начальник штаба Варшавского военного округа, принял
Соколова очень любезно. Он слышал об этом умном и храбром офицере и теперь с
удовольствием пожал ему  руку.  Долго задерживать визитера он  не  стал -  в
Варшавском офицерском собрании был  назначен бал,  где  генерал  должен  был
присутствовать  вместе  со   своей  супругой,   игравшей  роль  первой  дамы
гарнизона.
     Николай  Степанович Батюшин  был  не  менее  любезен -  хотя  по  сроку
производства в  чин полковника он  был намного старше,  но Соколов как-никак
был его начальником в Петербурге.
     Они не виделись чуть меньше года.
     - Как идет венская и чехословацкая агентура? - задал он вопрос Соколову
после  того,   как  они  обменялись  приветствиями  и   приветами  от  общих
петербургских знакомых.
     - Группа Стечишина дает первоклассную информацию,  - поделился Соколов.
- А  помнишь,  е