ов  и  Мезенцев  увидели  в  этих  словах  намек  на  данные  ГАУ,
официально сообщенные британскому союзнику.
     - Россия  с  ее  огромным  протяжением  и  разнообразными ресурсами,  -
наступал Мильнер,  -  способна, вероятно, с экономической точки зрения стать
наиболее самоснабжающейся страной в мире...
     Далее  лорд  принялся  предъявлять своим  русским  хозяевам  обвинения,
которые были прямо списаны с  речей оппозиции царю в  Думе.  Отбросив всякие
дипломатические обороты,  резко  и  зло  министр британской короны заявлял о
правительстве своей союзной страны,  что у него "недостаток организации". Он
упрекал в неправильном распределении сырья и топлива, в излишестве военных и
гражданских  заказов  у  западных  союзников  и  Японии,  в  неумении  вести
промышленность в военное время.
     Лорд  Мильнер  прямо  вмешался  во   внутренние  дела  союзной  России,
предъявив ей,  в частности,  требование,  словно колониальной стране,  чтобы
всякий   военный   материал,   поступающий  из-за   границы,   сопровождался
несколькими  представителями  Британии,   опытными   в   обращении  с   этим
материалом.
     - Они должны пользоваться свободой действий и  возможной поддержкой при
наблюдении  за   транспортированием  и   сборкой  различных  орудий  и   при
инструктировании... - уточнил Мильнер.
     Соколов и Мезенцев возмущенно переглянулись.  "Подумать только,  словно
африканцы  в   какой-нибудь   африканской  колонии,   русские  люди   должны
подчиняться белым  английским  колонизаторам!"  -  пронеслось  у  Алексея  в
голове.  Мезенцев явно испытывал те же чувства гнева и обиды за свою страну,
за  то,  что  российский  министр  иностранных  дел  не  дал  отпора  наглым
притязаниям британского министра.
     ...Гулким эхом отдавались под  куполом прекрасной беломраморной ротонды
голоса  иностранных делегатов,  обсуждавших,  когда  русской  армии  следует
начать наступление для  подкрепления своих западных союзников.  Уже  генерал
Гурко,  делегированный на  конференцию,  чтобы  отстаивать интересы  русской
армии,  заявил,  что  "Россия доныне лишена была  возможности в  полной мере
проявить свои силы ввиду недостатка в военном снабжении",  а мрачные думы не
покидали Алексея.  Он с горечью думал о том, что опять десятки тысяч русских
солдат должны отдать свою  жизнь ради  того,  чтобы Париж и  Лондон сберегли
свой "цвет нации",  что  конца-краю войне не  видно,  что  льются чудовищные
потоки крови, людям причиняются неисчислимые страдания, а все ради интересов
вот  таких  "белых  людей",   как  лорд  Мильнер,  примеряющий  теперь  свои
колониальные  замашки  к  России.  Аналитический ум  разведчика,  владевшего
политическими категориями большого масштаба, рождал горькую мысль о том, что
царская Россия вообще не была уже равноправным партнером в  системе Антанты,
что союзники стремились сделать из нее полуколонию.
     Соколов  твердо  решил  отказаться от  малоприятной чести  сопровождать
главу английской делегации в Москву,  о чем его уговаривал Беляев, а поехать
лучше  с  генералом  Вильсоном  на  фронт,  где  атмосфера будет,  очевидно,
значительно чище.


                   36. Петроград, конец января 1917 года

     После  закрытия  конференции Алексей  поехал  в  Генеральный штаб.  Ему
хотелось встретиться с Сухопаровым,  поговорить об австро-венгерских друзьях
и проверить, на месте ли томик Пушкина. Соколов часто вспоминал свою прежнюю
работу,  связанную  с  постоянным  риском,  опасностями,  умением  принимать
молниеносное решение.  Работу такую трудную,  но и радостную.  Каждый раз он
рисковал жизнью ради своего Отечества.
     На  душе  у  Алексея было  скверно.  Из-за  наглой речи лорда Мильнера,
требовавшего еще  больших  человеческих жертв  и  затрат  от  России,  из-за
полного бессилия российского командования,  не сумевшего,  а может быть,  не
желавшего дать  отпор зарвавшемуся англичанину.  Почему-то  в  его  сознании
связывались воедино выступление лорда Мильнера и  попытка шантажа в  поезде.
Для себя он  сделал вывод:  Англия уже строит послевоенные планы.  Она хочет
посеять рознь между славянами и Россией.
     Все эти мысли тревожили Соколова, бередили его душу.
     С   тех   пор,   как   Сухопаров  принял   у   него   австро-венгерское
делопроизводство,  Алексею не приходилось с ним по-настоящему говорить.  Все
не хватало времени, тянули неотложные дела.
     Встретились они радостно,  обнялись.  Поговорив о  делах на  фронте,  о
союзнической конференции,  Сухопаров рассказал Соколову  о  Монкевице.  Ведь
столько лет служил с ним, знал человека, а не разглядел в нем подлеца.
     Соколов выслушал Сухопарова спокойно.  Все складывалось теперь в единую
линию:  Марков  -  Ассанович -  Монкевиц -  английская разведка...  Цель  их
совершенно ясна:  им  нужны  головы друзей России в  Богемии,  Словакии,  на
Балканах...  В средствах они не будут щепетильны. Кто же руководит всей этой
операцией?  Во главе,  конечно,  Нокс,  но нити ведут дальше -  к  туманному
Альбиону.  Лондон не только явно собирается лишить Россию ее победы в войне,
но  он  уже  и  сейчас  замышляет оторвать  славянских друзей  и  превратить
государства на западных границах России в ее врагов.
     "Лорд Мильнер, очевидно, ключевая фигура в этом деле", - решил Соколов.
     Обсудив все дело с Сухопаровым,  они пришли к выводу, что обращаться по
команде  или  прямо  к  исправляющему должность главнокомандующего не  имеет
смысла.  Ведь  и  Михаил Васильевич Алексеев и  Василий Иосифович Гурко явно
участвуют в  заговоре,  а британская шпионская служба,  совершенно очевидно,
имеет прямые связи с заговорщиками,  если не целиком вдохновляет их. Значит,
любой прямой и официальный путь пресечения английской интриги исключен.  Тем
более что союзники, как всегда, действуют под маской доброжелателей. Соколов
и  Сухопаров решили ни в коем случае не передавать на связь англичанам своих
друзей.  Они пришли к выводу,  что Нокс стремится к этому для того,  чтобы в
острый момент нейтрализовать,  а  может быть -  что  будет еще подлее,  -  и
выдать  австро-венгерской и  германской контрразведкам тех,  кто  помогает и
будет после войны помогать России и славянскому делу.
     Теперь Соколов решил отправиться с лордом Мильнером в Москву,  чтобы не
только внимательно изучить повадки и характер этого врага,  но и пристальнее
присмотреться к его связям и знакомствам.  Друзья пришли также к выводу, что
следует принять самые строгие меры, чтобы обезопасить от "любопытных", в том
числе и начальников, каналы связи и адреса тех, кто вместе с Россией боролся
против пангерманизма.


                    37. Москва, начало февраля 1917 года

     Теплая вода в ванне ласкала худое,  угловатое тело сэра Альфреда.  Лорд
"отмокал" от нервных нагрузок прошлых дней. Неудачная конференция, упрямство
русских, не хотевших идти в наступление без того, чтобы хорошо не содрать за
это военными материалами,  завтраки, обеды и приемы в посольствах, особняках
и  дворцах,  бесконечные разговоры и выпрашивания у богатой Британии разного
рода помощи - все это чрезвычайно утомило господина министра.
     Чуть-чуть   улучшило  настроение  лишь  почтение  к   главе  британской
делегации:  для его поездки в  Москву был предоставлен салон-вагон одного из
великих  князей,   а  в  гостинице,  считавшейся  лучшей  в  Москве,  отвели
королевские апартаменты.  Комнаты были красивы, теплы и уютны. Ванна огромна
и  глубока -  больше,  чем в его лондонском особняке.  А сама ванная комната
просторна и прекрасно оборудована.  Здесь есть высокая кровать для массажа и
шкафчик с различного рода притираниями, мазями, одеколоном...
     Все  это  располагало к  неге  и  размышлениям,  тем  более  что  снова
предстоял трудный день парадных обедов,  встреч и  визитов.  За  двое суток,
отпущенных регламентом для  посещения второй российской столицы,  нужно было
многое сделать и осмотреть.
     Сэр Альфред вспоминал свои встречи в  Петербурге и  прикидывал,  что из
впечатлений включить в  отчет премьеру,  а  что и в каких красках рассказать
патронам - братьям банкирам.
     Посол Франции Палеолог,  подвижный как  ртуть,  показался ему  довольно
поверхностным человеком.  Однако  данная  им  русскому народу характеристика
заслуживала, с точки зрения лорда, самой благоприятной оценки.
     - На  какую точку зрения ни  стать,  -  говорил Палеолог на  завтраке в
своем посольстве,  - политическую, философскую, нравственную, религиозную, -
русский   человек   предстает  всегда   парадоксальным  явлением  чрезмерной
покорности,   соединенной  с  сильнейшим  духом  возмущения.  Русский  мужик
известен своим терпением и фатализмом,  своим добродушием и пассивностью, он
иногда поразительно прекрасен в  своей кротости и  покорности.  Но  вдруг он
переходит к  протесту и  бунту.  И  тогда его неистовство доходит до ужасных
преступлений и жестокой мести, до пароксизма преступности и дикости.
     Я не знаю,  - выразительно закатывал глаза Палеолог, - ни одной страны,
где  семейная жизнь  была  бы  серьезнее,  патриархальнее,  более  наполнена
нежностью и привязанностью, более окружена интимной поэзией и уважением, как
у  русских;  где  семейные тяготы  и  обязанности принимаются легче;  где  с
большим  терпением  переносят  стеснения,  лишения,  неприятности  и  мелочи
повседневной жизни.  Зато ни в одной другой стране индивидуальные возмущения
не  бывают так  часты,  не  разражаются так  внезапно и  так шумно.  Хроника
светских  скандалов  и  романтических преступлений изобилует  поразительными
примерами.  Нет излишества,  на  которые не были бы способны русский мужчина
или русская женщина, если они решили "утвердить свою свободную личность"...
     Лорд улыбнулся воспоминаниям.  Во всяком случае, он почерпнул из беседы
с Палеологом больше,  чем с собственным послом, хилым и немощным Бьюкененом.
Оценки Палеолога он  и  взял  на  вооружение.  С  этим  инструментом Мильнер
подходил теперь  к  каждой русской душе,  в  том  числе  и  к  душе  Николая
Романова.
     Сэр  Альфред вспомнил две  свои встречи с  российским самодержцем.  Вся
манера царя, его нежелание вести серьезную беседу о серьезных вещах поразили
в  самое  сердце гордого лорда.  Он  намеревался очень серьезно поговорить с
Николаем,  намекнуть,  что если верховный главнокомандующий России не станет
выполнять  пожеланий британского посла,  то  Лондон  вынужден  будет  теснее
сойтись с оппозицией и оказывать ей внимание... Но условия пока не позволяли
провести  откровенную беседу.  Подумать  только!  Его,  главного британского
делегата,  министра его королевского величества,  царь даже не  удостоил еще
личной встречи. Тридцать первого января, в жуткую рань - в одиннадцать часов
утра  -  он  принял  за  городом,  в  Александровском  дворце,  скопом  всех
делегатов,  причем послы,  а не главы делегаций были по протоколу поставлены
впереди  полукруга.  А  российский самодержец не  удостоил их  ничем,  кроме
банальных вопросов:  "Вы хорошо доехали?",  "Вы не  слишком устали?",  "Вы в
первый раз в России?" Подумать только, царь совершенно не оказывает внимания
ему,  лорду и  графу Британской империи,  получившему свой титул за  великие
заслуги.
     Не только у него,  главы британской делегации, но и у Думерга, Шалойя и
всех других гостей осталось одно разочарование от визита к  русскому двору и
его  хозяину...  "Черт побери,  -  зло  чертыхался капризный лорд.  -  А  на
парадном обеде четвертого февраля?! Ведь вся торжественность выражалась лишь
в  пышных  ливреях,  ярком  освещении  и  серебре!  Меню  было  прескверное,
совершенно буржуазное - где тут знаменитая кухня русских бар?! Министр двора
граф Фредерикс,  самое доверенное лицо императора, как говорят - совершенный
маразматик.  Сидя рядом,  он  доказывал мне,  что его род не  германский,  а
происходит  от  померанских  шведов  -   все  равно  он  не  кто  иной,  как
прибалтийский барон...  А  чего стоят его заявления,  что конференция должна
была  прийти к  согласию насчет того,  чтобы  союзники после  войны  взаимно
оказывали друг другу помощь в случае внутренних беспорядков, сообща боролись
с революцией?!  Этот старый дуралей не ушел,  оказывается, дальше Священного
союза,  заключенного сто лет назад на Венском конгрессе.  Воистину он отстал
на  целое столетие!  И  что это за обед,  на котором хозяин говорит всего по
нескольку  любезных  слов  гостям  и  совершенно не  желает  решать  никакие
вопросы, ради которых делегаты пересекли бурный океан.
     А  тут еще арест властями так называемой Рабочей группы при Центральном
военно-промышленном комитете.  Брюс Локкарт явно встревожен и  огорчен этим.
По  его  словам,  группу  полностью контролировали его  московские друзья во
главе с  Коноваловым и Терещенко,  сам Челноков был готов вступиться за них,
поскольку именно  они  и  их  люди  должны были  подорвать могущую вспыхнуть
социальную революцию изнутри...  Какие же глупцы эти "охранники": арестовать
тех,  кто  успокаивает возмущенные массы!  Брюс сказал,  что  Коновалов даже
телефонировал пресловутому министру  внутренних  дел  Протопопову  и  самому
премьеру князю Голицыну,  но  оказалось,  что  их  власть без санкции царя -
пустышка!..
     Злые думы теснились в голове у достопочтенного лорда и тогда,  когда он
вышел  из  ванны  и  его  заворачивал в  махровые простыни камердинер.  Злым
приехал он и в Городскую думу.
     Здание на Воскресенской площади,  где был дан прием в  честь британской
делегации,   приятно  поразило  лорда  своим  русским  стилем.  Украшения  -
наличники,  колонки,  розетки и  прочее -  все были из  терракоты и  приятно
сочетались с красным облицовочным кирпичом стен.
     Городской голова Челноков встретил лорда Мильнера на ступенях крыльца с
хлебом-солью  на  золотом  подносе:  поднос  гость  тут  же  передал  своему
секретарю.  Прихрамывая,  Челноков проводил гостя по  парадной беломраморной
лестнице через стрельчатый вестибюль на  второй этаж,  где последовал обед в
стиле московских Гаргантюа, совершенно выбивший из сил британского министра.
Хорошо  еще,  что  свою  приветственную речь  в  адрес  Челнокова  и  Москвы
благородный лорд произнес в  самом начале обеда и  тут же  вручил городскому
голове  знаки  ордена  Подвязки,  которые король пожаловал ему  за  заслуги.
Официально эти заслуги назывались "в пользу русско-английского союза", хотя,
как доложил королевскому министру всеведающий Брюс,  этот хромоногий русский
оппозиционер был  попросту агентом британской разведки.  Правда,  агентом не
мелким,  получающим грошовый гонорар за пустые сплетни. Нет, Челноков, как и
некоторые другие широко известные москвичи,  вроде князя Львова, Коновалова,
были просто откровенными друзьями молодого Брюса.  Они очень возмутились бы,
если бы  он предложил им гонорар.  Однако секретные резолюции "общественных"
организаций, планы этих организаций и их руководителей - все было немедленно
доставляемо Брюсу,  а им,  в свою очередь, - в Лондон, в Сикрет интеллидженс
сервис.
     Прием-завтрак в Городской думе длился пять часов. Он грозил перерасти в
поздний  обед,  когда  измученный длинными  речами  и  обильным столом  лорд
покинул его и направился на экскурсию в Кремль.  Русскую святыню ему удалось
осмотреть только мельком,  снаружи,  потому что  снова  надо  было  ехать на
другой  берег  Москвы-реки,  туда,  где  напротив Кремля располагался дворец
сахарных королей Москвы миллионщиков Харитоненко.
     Когда господин министр прибыл в дом, здесь, словно в театре, было полно
по-европейски одетых господ и  дам.  Его  это  очень  удивило.  Лорд  ожидал
увидеть русских купцов в старообрядческой одежде и в сапогах.
     Несмотря на  постоянный зверский аппетит,  таившийся в  худощавом теле,
сэр  Альфред  совершенно не  мог  видеть,  по  крайней мере  еще  два  часа,
накрытого стола.  Его помощник Джордж Клерк сообщил это Брюсу, а тот - своим
близким  московским друзьям  -  устроителям вечера.  Хозяева были  вынуждены
согласиться,  что гость удалится для отдыха в отдаленный и тихий покой. Но и
это время министр использовал с пользой для Британской империи.  Не успел он
расположиться в  уютной  гостиной,  как  ему  был  представлен  председатель
Всероссийского земского  союза  князь  Львов,  кандидат в  премьеры будущего
министерства общественного доверия.
     Князь был спокоен,  говорил сдержанно. Его седая бородка была аккуратно
подстрижена.  Темные глаза  светились умом.  Из  его  шевелюры,  несмотря на
возраст,  не упало,  наверное,  еще ни одного волоска.  Изящный фрак облегал
худое тело человека, явно привыкшего к верховой езде.
     Господа расположились в покойных креслах.  Кроме князя,  из русских был
еще Коновалов.  Но он держался на втором плане,  памятуя о том, что назавтра
лорд  принял  приглашение  побывать  у   него  и  встретиться  с  избранными
промышленниками.  Тем  не  менее сэр Альфред знал,  что именно Коновалов был
самой влиятельной фигурой в Москве и "серым кардиналом" Львова.
     Князь  Львов  без  предисловий стал  зачитывать меморандум,  который он
подготовил  для  передачи  лорду  Мильнеру.  Предварительно  он  вручил  сам
документ.  На  нескольких  страничках  были  напечатаны  двенадцать пунктов,
сообщавшие  цели  и  задачи  буржуазных  заговорщиков.  Меморандум  говорил,
во-первых,  что  война ведется на  два фронта:  против искусного и  упорного
врага вовне и не менее упорного и искусного -  внутри. Под внутренним врагом
явно имелась в  виду царская клика и  администрация,  в том числе и охранка.
Далее  ставилась  задача  отделения "своих",  то  есть  людей,  понимающих и
признающих наличие внутренней войны,  от  тех,  кто не понимает или не хочет
признавать равенства внешнего и внутреннего фронтов.  В-третьих, требовалось
признание того обстоятельства,  что  победа над внешним врагом немыслима без
предварительной победы над внутренним.
     Один из пунктов извещал о назначении штаба из десяти лиц, среди которых
основная ячейка - князь Львов, А.И.Гучков, А.Ф.Керенский и А.И.Коновалов.
     Воспитанному лорду  вдруг  захотелось  присвистнуть по-простонародному.
Встреча  с  князем  Львовым открыла наконец глаза  Мильнеру,  для  чего  его
повезли в первопрестольную.  Москва явно сделалась важным центром буржуазной
оппозиции,  ибо ее промышленная и  финансовая мощь сковывалась самодержавным
строем, и московские промышленники, торговцы и финансисты стремились вырвать
власть у царя, петроградского чиновничества и дворянства.
     Меморандум указывал,  что важным фактором успеха является влияние газет
на  публику,  а  посему  журналистов необходимо подчинить  штабу  оппозиции,
требовать  их  согласованных  действий.  Неподчиняющихся заставить  молчать,
изгоняя   с   работы...   "Ну   совершенно   британские  методы   подавления
инакомыслящих!" - умилился лорд Мильнер.
     Закончив чтение  и  подняв  на  собеседника чистые глаза,  князь  Львов
подытожил,  что если позицию царя в  ближайшие дни не  удастся изменить,  то
есть  не  удастся  "мирным"  путем  вырвать  "ответственное  перед  народом"
министерство, то через три недели произойдет переворот.
     Лорд уже слышал этот срок,  который называли ему и Бьюкенен,  и Хор,  и
Палеолог.  Он даже рекомендовал британскому послу, как деятелю, стоящему под
ярким прожектором общественного внимания,  отправиться в  ближайшие недели в
отпуск,  чтобы молва не связала его с изменением формы правления в России, а
может быть,  и  со смертью государя и  государыни.  Уайтхоллу этого не надо.
Бьюкенен принял  совет  и  отвечал,  что  давно  хотел  немного  отдохнуть в
Финляндии. Там он будет и вне пределов досягаемости газетчиков, и достаточно
рядом, чтобы вовремя прибыть в Петроград, когда начнутся важные события...
     Все это промелькнуло в мыслях сэра Альфреда,  пока длилась пауза. Князь
складывал  и  прятал  в  карман  свой  экземпляр меморандума.  Затем  бе