онта
верные правительству войска.  Посол в  ответ выразил готовность дать  приказ
английским подводным лодкам,  базировавшимся вместе с русскими в финляндских
шхерах,  подойти  к  Кронштадту и  торпедировать русские корабли,  если  они
отправятся из Гельсингфорса в столицу на помощь большевикам...
     Да,  начало июля вселяло радужные надежды, хотя сэру Джорджу и пришлось
указывать не  раз министру иностранных дел Терещенко на непоследовательность
репрессивных мер,  причину чего он видел в  слабости кабинета министров 6-го
числа посол прямо посоветовал Михаилу Ивановичу и силам,  стоящим за ним, то
есть  крупной  российской  буржуазии,  сменить  правительство.  Князь  Львов
недостаточно силен, - уверенно сказал сэр Джордж.
     Посол   не   церемонился  с   молодым   сахарозаводчиком,   лощеным   и
самоуверенным Терещенко,  который лишь  случайно стал во  главе министерства
иностранных дел.  Министра не приняло всерьез и  высшее общество Петрограда,
называя по аналогии с героем популярной ленты синема -  "Вилли Ферреро,  или
Чудесное дитя". При разговоре Бьюкенен передал ему очередную записку Нокса и
подчеркнул,  что предложения военного агента,  изложенные в  документе,  это
именно то,  чего ждут на Уайтхолле. А предлагал Нокс следующее: восстановить
смертную казнь для военнообязанных по  всей России:  потребовать от воинских
частей,  принимавших участие  в  демонстрациях 3-4  июля  против  Временного
правительства и войны,  выдачи подстрекателей; разоружить рабочих Петрограда
и  Москвы;  учредить военную цензуру и предоставить ей право конфисковать не
только тиражи газет,  но оборудование типографий, печатные материалы которых
призывают к  нарушению порядка;  все  части,  несогласные с  этими пунктами,
разоружить и превратить в рабочие батальоны...
     Терещенко согласно кивал,  слушая наставления Бьюкенена.  А  когда речь
зашла о  генерале Корнилове,  он  даже выразил благожелательные намерения на
его счет. Министр точно знал, что генерал сделался очень близким человеком к
британскому  посольству   в   те   месяцы,   когда   был   главнокомандующим
Петроградским военным округом.
     - Мы  считаем,  -  заявил министр,  -  что генерал Корнилов должен быть
допущен в правительство,  а несколько членов правительства должны находиться
в Ставке, чтобы быть с ним в постоянном контакте.
     Михаил  Иванович  заверил  сэра  Джорджа,   что  и   Керенский,   кумир
влиятельных кругов, целиком разделяет такой взгляд.
     Узнав об  этом разговоре,  генерал Нокс ехидно хмыкнул и  добавил,  что
Керенский в  вожди не годится,  так как у него от Наполеона только актерские
качества,  но отнюдь не воля политика.  Июль заканчивался,  а  у Бьюкенена и
Нокса вместо исполненных дел были одни обещания.  И  то -  Терещенко,  а  не
самого Керенского.
     ...Теперь,  перед завтраком у министра иностранных дел, венчающим собой
июльские встречи,  где,  как знал Бьюкенен,  обязательно будет и  Керенский,
посол продумывал линию разговора. Еще в феврале, покидая пост резидента СИС,
Самюэль Хор  подсказал,  что  если в  этой стране потребуется найти военного
диктатора,  то лучше генерала Корнилова никого не сыскать. Только теперь сэр
Джордж смог оценить всю глубину этого совета.
     По  его  рекомендации  люди  Нокса  сделали  было  подход  к   генералу
Брусилову,  когда тот стал уже верховным главнокомандующим и ему было тяжело
подчиняться политикам-болтунам из Мариинского дворца.  Но,  по мнению посла,
разговор с Брусиловым начали неправильно и сразу все испортили. Самолюбивому
человеку  задали  дурацкий вопрос:  будет  ли  он  поддерживать Керенского в
случае,  если тот  пожелает возглавить революцию своей диктатурой?  Генерал,
естественно,   ответил  отказом  и  понес  какую-то  чепуху,  что,  дескать,
диктатура возможна лишь тогда,  когда большинство ее желает!..  Какая же это
диктатура,  если все ее хотят?!  Понятно,  что после этого и  на вопрос:  не
согласится ли сам Брусилов взять на себя роль диктатора?  -  генерал ответил
решительным отказом.  Пришлось сделать  так,  чтобы  этого  опасного старика
правительство убрало  с  ключевого  поста.  К  счастью,  таково  же  было  и
намерение самого правительства...  На его место был назначен Корнилов.  Этот
не откажется,  когда ему предложат хлыст диктатора.  Нокс прав -  до чего же
пуст и  недальновиден Керенский.  Ведь он  не  видит,  как  под  его  кресло
министра-председателя подводится мина...  Корнилов вполне  устроит Лондон во
главе России.  Он охотно прислушивается к  советам английских военных,  явно
стремится заручиться нашей поддержкой в борьбе за власть...
     - Правда,  генерал  Алексеев,  -  продолжал раздумывать сэр  Джордж,  -
характеризуя Корнилова,  сказал,  что это человек с сердцем льва,  но с умом
барана...  Однако именно такой  диктатор и  нужен в  России,  чтобы интересы
Британской империи были соблюдены.
     Бьюкенен вспомнил лорда Мильнера.  "Министр без  портфеля" стал  теперь
как  бы  "министром по  русским делам".  Так подняла его авторитет поездка в
Россию.  Достойнейший сэр Альфред неоднократно указывал, что на русских надо
сильно  нажимать,  используя  положение Англии  как  кредитора,  перевозчика
военных грузов и поставщика вооружения для русской армии. А сэр Альфред ведь
не  только говорил,  но  и  делал.  Не  без  его влияния к  началу июньского
наступления русская армия получила из Англии менее половины обещанных орудий
калибра от  150  мм  и  выше,  не  прислал и  такого  нового сильного оружия
прорыва, как танки. Не выполнили других поставок оружия и боеприпасов. Посол
знал и о сокращении русских военных заказов, идущих через Англию, о снижении
сумм кредитов,  о  предоставлении с каждым месяцем меньшего количества судов
для  перевозок военных грузов в  Россию.  Посол это  знал и  сам  проводил в
Петрограде нужную Лондону линию.
     Русский "человеческий материал" мог  десятками и  сотнями тысяч гибнуть
на полях Галиции или в болотах Курляндии,  но совесть сэра Джорджа Бьюкенена
оставалась чиста.  Он свято выполнял свой долг перед Уайтхоллом, перед Сити,
перед его  величеством капиталом.  Выцветшие за  десятилетия дипломатической
службы  честные глаза  сэра  Джорджа светились добротой,  ангельская белизна
просвечивала на  висках  и  в  усах,  зычный голос  не  дрожал от  сомнений.
Бьюкенен был полностью убежден в своей всегдашней правоте старшего союзника,
который может и должен указывать младшему партнеру его место.
     Именно  с   таким  настроением  он  собирался  на  завтрак  к  министру
иностранных дел.


                    81. Петроград, конец июля 1917 года

     Багрово-красное здание министерства у Певческого моста ярко пламенело в
лучах солнца,  стоящего в зените. Жара несколько поумерила пыл демонстрантов
и  митингующих.  Народу  на  улицах в  центре города после  июльских событий
заметно поубавилось.
     Черный  громоздкий автомобиль посла  со  стоном  тормозов остановился у
министерского подъезда. Огромный бородатый швейцар в синей ливрее с золотыми
пуговицами привычно  растворил дверь  и  склонился в  поклоне.  Лакированные
ботинки мягко ступили на  бесценный ковер.  Напомаженный секретарь встречает
на  площадке  лестницы,  чтобы  почтительно  проводить  знакомой  дорогой  в
столовую господина министра.
     В  огромном,  почти во  всю стену,  буфете резного черного дуба блестит
вычищенное серебро.  На фоне буфета как-то теряется черноволосый,  в  черном
костюме,  поджарый и  элегантный молодой  человек.  Господин министр  гладко
выбрит, темные глаза источают радушие. Он спешит встретить посла на пороге.
     За  украшенным  цветочными гирляндами круглым  столом  над  белоснежной
скатерью -  коричневое пятно френча,  бледное лицо с горящими глазами,  ежик
волос. "Керенский уже ждет меня!" - с удовлетворением отмечает Бьюкенен.
     Посол занимает свое излюбленное место -  спиной к окну, - и поражается,
что  два известных политика не  додумались еще до  того,  чтобы самим скрыть
свое  лицо в  тени и  наблюдать при  этом каждое движение на  лице партнера,
освещенном дневным светом.
     Официанты в  синих  фраках и  белых перчатках вносят кушанья.  Никто не
удивляется  изысканному  меню.   Ведь  только  рабочим  и   мелким  служащим
недоступны из-за бешеных цен многие продукты.  У купцов на складах есть все,
начиная  от  устриц  и  омаров,  кончая  лиможскими  сырами  и  тропическими
фруктами.  Три  господина едят с  аппетитом,  но  не  забывают и  главного -
серьезного разговора.
     Министр-председатель,  военный и морской министр Керенский просит посла
ускорить поставки тяжелой артиллерии и снарядов. Он высокопарно говорит, что
невыполнение их  в  назначенные сроки грозит замедлить ход  операций русской
армии, напоминает о своей выдающейся роли в исполнении пожеланий союзников.
     Посол не  желает с  ним  дипломатничать.  Бьюкенен прямо заявляет:  его
страна  вряд  ли   согласится  исполнить  эту  просьбу,   если  не   получит
уверенности,   что   Корнилов  будет   наделен  всей   полнотой  власти  для
восстановления дисциплины.
     Керенский  в   ответ  произносит  бурную  речь  о  политике  Временного
правительства,  направленной на  сближение  с  союзниками.  Терещенко словно
заворожен его словами, внимательно слушает.
     А Керенский все говорит и говорит, слушает себя, и лицо его розовеет от
удовольствия.
     Посол чистыми глазами смотрит на  премьера.  Улыбка его отражает вполне
определенную  дозу  восторга,   словно  и  он  заслушался  "соловья  русской
революции". Но думы о кандидате в диктаторы не оставляют его.
     "Наверное, и Хор, и Нокс высоко ценят Колчака, как человека действия...
Есть  еще  и  Савинков...  Он,  может  быть,  даже  сильнее характером,  чем
Корнилов. Нокс говорит, что этому эсеру-террористу недостает военного опыта,
хотя  он  теперь  и  управляет военным министерством от  лица  Керенского...
Савинков явно недопонимает важности возвращения к  старым порядкам в  армии,
чтобы она снова сделалась боеспособной...  Жаль,  что из  Алексеева не вышло
диктатора.  Он авторитетен у солдат,  любим офицерами,  тверд в отношениях с
политиками...  Жаль... Но его придется убирать из России - хотя бы в военные
представители при союзных войсках во Франции,  -  чтобы не мешал здесь своим
авторитетом...  Конечно,  надо еще  надавить на  Керенского,  чтобы передача
власти военному диктатору произошла тихо  и  мирно,  словно поменялись всего
лишь министры...  А  то  солдатские и  рабочие массы вмешаются в  игру,  как
вмешались они в  феврале,  когда Львов обещал Мильнеру верхушечный переворот
всего за две недели, а вышло - уже почти полгода и никаких результатов!.."
     Керенский умолк.
     - Господин министр-председатель!  -  вытянув  губы,  басовито вступил в
разговор Бьюкенен.  -  Хочу напомнить вам  о  предложении генерала Корнилова
включить Петроград юридически в  прифронтовую полосу.  Как скоро собираетесь
вы сделать это и ввести тем самым в столице военное положение?
     Настроение Керенского сразу  стало  тревожным.  В  упорстве  Бьюкенена,
навязывавшего ему  Корнилова,  словно  любимого племянника на  теплое место,
почудилась опасность.  Не  случайно англичане так  настаивают на  выполнении
всех требований этого вздорного и  хитрого генерала.  Сначала Нокс твердил о
нем,  теперь Бьюкенен...  Сам Корнилов держится нахалом,  он уверен в мощной
поддержке со стороны союзников... А если это так? Если союзники выдвигают на
роль Бонапарта именно этого генерала?!  А кто мне поможет?  Коновалов? Но он
сам  убирает конкурентов -  хочет  услать  в  Финляндию генерал-губернатором
Некрасова, который посмел слишком выдвинуться.
     Александр  Федорович сделал  вид,  что  увлечен  едой,  смакует  нежную
форель,  а сам напряженно думал о том, как ответить британскому послу, чтобы
не получилось слишком грубо, но поставило его на место.
     Бас Бьюкенена продолжал рокотать. И словами, и голосом Бьюкенен выражал
недовольство слабостью Временного правительства, упрекал, что оно неспособно
преодолеть партийные разногласия и  поставить великие требования войны  выше
узко эгоистических интересов партий.
     Керенский слушал теперь внимательно,  и  гнев  поднимался в  его  душе.
Александр Федорович был  уязвлен  недооценкой его  роли.  С  запальчивостью,
недостойной в разговоре с послом страны-кредитора и поставщика,  он ответил,
что  его  правительство взяло  задачу  поддержания порядка  в  стране  и  не
намерено торговаться с Англией...
     Терещенко пришел в  ужас.  Так говорить с  послом Великобритании?!  Сын
сахарозаводчика гражданской храбростью не  отличался.  Зато  он  знал  закон
рынка:  диктует свои  условия тот,  кто  силен.  Кто  слаб  -  выполняет эти
условия.   Поэтому  Михаил  Иванович  позволил  себе  перебить  собственного
премьера  и  не  дал  ему  договорить  даже  фразы.  Воспользовавшись правом
хозяина,  он поднял выспренный тост за мужественных английских офицеров, кои
в русской Ставке помогают в борьбе против общего врага.
     Керенский понял,  что получил деликатную поддержку от  своего министра.
Бьюкенен решил, что Терещенко выражает особую заботу о Корнилове.
     ...Завтрак  заканчивался  в   пустых  светских  разговорах.   Терещенко
заметил,   что  посол  остался  недоволен  своей  неофициальной  встречей  с
министром-председателем.   Следовало   как-то   исправить  положение.   Ведь
недовольство Лондона могло перекинуться и  на него,  отнюдь не замешанного в
такие опасные дела,  как  высказывание собственного мнения.  Терещенко очень
хотел сохранить свой пост.
     ...На следующий день послу Великобритании дверь в министерском подъезде
у  Певческого моста  отворял  тот  же  швейцар.  Тот  же  секретарь проводил
господина посла -  на этот раз в  кабинет министра.  При появлении Бьюкенена
встали хозяин дома  и  носатый лысеющий,  некрупный человек во  френче цвета
хаки,  в желтых,  как у премьера,  ботинках и таких же крагах. Это был Борис
Савинков,  управляющий военным министерством. В милом разговоре оба заверили
сэра Джорджа, что Корнилову будет предоставлена полная свобода действий.


               82. Минск - Могилев, начало августа 1917 года

     Алексей Алексеевич Соколов внимательно изучал  свежие московские газеты
с текстами речей на Государственном совещании, когда ему принесли телеграмму
из Могилева. Генерал-квартирмейстер Ставки Романовский вызывал его в главную
квартиру армии  для  доклада об  итогах  июньских и  июльских наступательных
действий на фронте. Соколов удивился столь странной цели командировки - ведь
анализ  стратегических  вопросов  входил  в  функцию  главнокомандующего или
начальника штаба фронта. Однако распоряжение собрать необходимые материалы к
отходу ночного поезда отдал и  стал  готовиться к  докладу.  Газеты пришлось
отложить,  ему  уже  стало  ясно,  что  верховного  главнокомандующего Лавра
Георгиевича Корнилова  встречали  в  Москве  не  как  защитника демократии и
Временного  правительства,  а  скорее  как  будущего  единоличного правителя
России.  Не случайно на перроне Александровского вокзала при стечении народа
купчиха Морозова бухнулась перед ним на колени.
     Утром генерал Соколов вместе с  адъютантом вышел из  вагона на  станции
Могилев и  не поверил своим глазам.  По дебаркадеру прогуливались подтянутые
нижние чины корниловского полка с нашивками на рукавах,  изображавшими щит с
черепом  и  костями,   лихо  козыряли  офицерам  с  такими  же  нашивками...
Расхлябанности солдат, какой-то опущенности офицеров, характерных теперь для
всех гарнизонов,  начиная со столичного,  -  здесь не оказалось и  в помине.
"Ставка начинается с  "батальона смерти"!  Какая  мрачная ирония  войны!"  -
подумалось Соколову.
     Адъютант отправился к коменданту вокзала вызывать штабной автомобиль, а
Алексей  вышел  размяться  на  привокзальную  площадь.   Фасад  приземистого
одноэтажного здания вокзала утратил свою прежнюю нарядность. Площадь и улица
стали  грязнее,  запущеннее.  Лишь  обильная  зелень  садов  украшала город.
Множество торговок  собрались на  привокзальную площадь  со  своим  нехитрым
товаром - яблоками, грушами, вишней, семечками...
     Скоро  приехал штабной "паккард".  За  короткую дорогу  Соколов отметил
кое-какие   многозначительные   признаки.    Эскадрон   текинцев,   любимого
кавалерийского полка Корнилова, гарцевал куда-то по главной улице. Кони были
хорошо вычищены, строй четок, всадники выглядели сытыми и довольными. Нижние
чины подтянуты,  как  и  их  офицеры.  Алексей давно не  видел столь бравого
войска. В Могилеве явно собиралась настоящая боевая сила.
     Внешний вид Ставки за  несколько месяцев,  что Соколов здесь не  бывал,
совсем не изменился.  Только внутри здания все сделалось каким-то полинялым,
обветшавшим.  Но  полевой жандарм у  двери выглядел молодцом.  Он  встал "во
фрунт" перед генералом,  как в  старые времена,  и не уходил с дороги до тех
пор,  пока  ему  не  предъявили документы.  Другие  неуловимые детали  также
говорили о том, что в Ставке что-то готовится.
     Романовского,       генерал-квартирмейстера      штаба       верховного
главнокомандующего,  Соколов знал давно, со времен Николаевской академии. Он
высоко ценил  принципиальность Ивана  Павловича,  демонстративно ушедшего из
Генерального штаба в  знак протеста против просчетов и  ошибок в  подготовке
России к  войне.  Это был умный,  образованный и  храбрый офицер в  расцвете
своих сил - ему было чуть более сорока лет.
     Соколов  поднялся  на  второй  этаж,  забрал  портфель  у  адъютанта  и
направился в  кабинет Романовского.  Генерала он  застал за  работой.  После
взаимных приветствий Алексей приготовился вручить ему оперативные документы.
Но широколицый, коренастый Романовский небрежно махнул рукой, сказав: "Отдай
в  Первое делопроизводство...",  подошел к двери и запер ее,  чтобы никто не
помешал  разговору.   Из  этого  Алексей  понял,  что  беседа  будет  весьма
серьезной.  Он  без приглашения уселся в  кресло,  стоящее подле письменного
стола.
     - Я давно вас знаю,  Алексей Алексеевич,  как выдающегося офицера...  -
начал  Романовский с  комплемента,  положив  крупные руки  на  стол  и  весь
устремившись вперед.  Алексей вскинул на  него глаза.  -  И  хочу привлечь к
спасению России!  - с чувством, чуть картавя, продолжал Романовский. Алексей
иронически улыбнулся, но перебивать не стал.
     - Оно сейчас в том,  -  заметив его улыбку,  сразу посуровел генерал, -
чтобы железной рукой усмирить народную массу.  Особенно солдатскую, ибо если
она начнет выполнять приказы, любой бунт и анархию будет легко подавить...
     Соколов молча слушал.  Он уже понял,  зачем его так спешно вызывали:  о
подготовке  переворота  Корниловым  трещали  все  сороки  по   деревьям,   а
Романовский был одним из самых близких людей к нынешнему главковерху.
     - Рабочие и  крестьяне,  а  теперь уже  и  масса  солдат слепо идут  за
большевиками,  они перестали соблюдать порядок. Революционеры тащат Россию в
германское рабство.  Если бы  мы в  июне и  июле не применили против позорно
отступающих наших солдат пушки и пулеметы - немцы забрали бы уже Киев!..
     - Иван Павлович,  ведь революция спасла Россию от  гнилого режима...  -
спокойно возразил Алексей Алексеевич,  - а без народа революции не бывает...
без народа - это заговор, мятеж, в лучшем случае - удачный переворот!
     - Я вижу,  вы марксистской теории научились!.. - съязвил Романовский. -
Уж не Ленина-Ульянова ли почитываете?!
     - А  хоть  бы  и  так,  -  усмехнулся Соколов.  -  Почему не  набраться
уму-разуму?
     Романовский задохнулся от возмущения.
     - Может быть, еще и жалкого адвокатишку Керенского защищать будете?!
     - Успокойтесь,  Иван  Павлович!  -  спокойно сказал  Соколов.  -  Этого
фигляра я презираю...
     Романовский утер пот со лба.  Он решил,  что все-таки нашел в  Соколове
единомышленника.
     - Я