, единственной и неповторимой женщиной мира.
     Алексей словно онемел,  не  мог вымолвить ни слова.  Из этого состояния
его  внезапно вывело  легкое  покашливание над  самым  ухом.  Соколов  резко
повернул  голову  и  чуть  не  ударил  полковника Скалона.  Встретив  взгляд
Алексея, долговязый Скалон, затянутый в парадный мундир, взял костлявую руку
под  козырек.  Очевидно,  в  самую  радостную  минуту  встречи  супругов  он
деликатно держался  в  стороне,  а  теперь  счел  момент  подходящим,  чтобы
проявить свое присутствие.
     - Прошу вас,  господин полковник,  принять самые сердечные поздравления
от  корпуса  Генерального штаба  офицеров  с  благополучным возвращением!  -
высокопарно, чуть гнусавя, произнес он.
     Алексей,   поотвыкнув  от   строгих  российских  уставных  предписаний,
по-дружески просто обнял коллегу.
     - Мы восхищались вами, Алеша! - В углу глаз внешне чопорного полковника
блеснула  слеза.   -  Генерал  Беляев,  наш  новый  командир,  приказал  вас
расцеловать и от его имени...
     Сослуживцы снова обнялись.
     - А  теперь  я  вас  оставлю...  -  продолжал проявлять такт  Скалон  и
поклонился Анастасии.  -  Авто  начальника Генштаба в  вашем распоряжении...
Генерал Беляев просил передать, что был бы рад видеть вас еще сегодня, если,
разумеется, Анастасия Петровна соблаговолит отпустить вас из своего плена...
- снова поклонился, словно кузнечик, длинный и тощий Скалон.
     В   просторном  "роллс-ройсе"   Беляева  Алексей  поместился  спиной  к
движению,  напротив Насти,  и не отрываясь,  с восторгом смотрел ей в глаза.
Оба не могли говорить.
     Соколов не видел ничего и  никого вокруг.  Только Настя,  ее глаза,  ее
лицо,  ее улыбка влекли его,  как магнит.  Шофер промчал по Литейному, потом
свернул на Кирочную,  с нее - на Знаменскую. Вот и дом, где Алексею довелось
прожить всего несколько дней,  но  который так  часто вставал в  его думах в
тюремной камере.  Он казался таким высоким, таким красивым. Теперь, с высоты
страданий Алексея,  дом на Знаменской поблек и посерел.  Может быть,  в этом
была виновата война,  во  время которой старые ценности обветшали?  А  может
быть, это просто от небреженья домовладельца?
     Поднялись в  квартиру.  Дверь  открыла  незнакомая молодая  женщина,  с
быстрыми смышлеными глазами, худенькая и почтительная.
     - Это Агаша, наша новая кухарка... - представила ее тетушка.
     На пороге своего дома волнение Алексея улеглось, и он почувствовал, что
очень устал за эти два года.  Единственное,  что придавало ему силы,  -  это
любовь к  Насте,  желание стать  для  нее  защитой от  всех  жизненных бурь.
Правда,  он  с  удовольствием примечал,  что  его  молодая жена  -  вовсе не
беспомощное  и  робкое  существо.  В  ней  чувствовался  волевой  и  крепкий
характер.
     Вошли  в  гостиную.  Здесь  теперь  стояла  старая тетушкина мебель,  к
которой он привык еще с  детства.  Настя положила розы на лакированное крыло
рояля, и Алексей восхитился этим благородным натюрмортом. Все, что ни делала
Настя, каждое ее движение очаровывало Алексея. Ему хотелось ходить за ней по
пятам и любоваться всем, что она делает.
     Тетушка оставила их  в  гостиной,  а  сама  пошла хлопотать с  парадным
завтраком. И снова Алексей и Настя потянулись друг к другу. Он молча целовал
ее глаза, нос, щеки, шею. Гладил ее мягкие, душистые волосы...
     - Как я тебя люблю...  родной!  - шептала ему Настя. Он впитывал каждый
звук  ее  голоса.  Когда  она  погладила его  по  щеке,  его  будто  ударило
электрическим током.
     - Пойдем  завтракать!  -  потянула  Настя  мужа  в  столовую.  -  Потом
наговоримся...
     Тактичная тетушка не  донимала Алексея расспросами за столом.  Он начал
что-то  рассказывать о  пережитом,  о  своей  благодарности чешским друзьям,
которые,  рискуя жизнью, дважды организовывали ему побег. О том, как нелепый
случай -  встреча в вагоне с германским офицером -  чуть не стоил ему жизни.
Пригорюнившись,  его  слушала,  стоя у  двери,  и  Агаша,  пришедшая сменить
тарелки.
     Настя  узнавала  и  не  узнавала в  этом  человеке своего  Алексея.  Он
изменился не только внешне.
     Муж  был  еще в  штатском платье,  к  которому привык за  месяцы своего
пребывания за рубежом.  Он и  в  штатском был подтянутым и ладным,  словно в
военном мундире. Но черты его лица обострились, на лбу пролегли две морщины.
Линии  рта  стали  твердые,  и  только изредка прежняя белозубая обаятельная
улыбка Алексея словно освещала лицо изнутри.
     "Сколько надо было пережить, чтобы так измениться!" - подумала Настя.
     Мария  Алексеевна,  отзавтракав  и  налюбовавшись Алешенькой,  тактично
удалилась, заявив, что ее ждет старая знакомая.
     - Настенька,  любовь моя!  -  вымолвил Алексей негромко, и в душе Насти
задрожали все струны.  -  Я столько передумал разных дум,  столько размышлял
над нашей жизнью и  задавал вопросов о ее смысле,  что пришел к очень важным
выводам...
     Алексей делился с  женой своими переживаниями,  мыслями о  человеческом
величии и  низости,  о  чести и бесчестье,  о служении Родине и службе царю.
Настя хорошо его понимала.  Она оказалась не только милой подругой в  жизни,
но и большим и умным другом.
     "Какое это  великое счастье,  иметь  всегда рядом такого человека,  как
Настенька!" -  думал Алексей, чувствуя, что жена разделяет каждую его мысль,
каждое движение души.  Насте  можно  было  доверить самое  сокровенное,  еще
неустоявшееся и только нарождающееся в душе,  оказывалось,  что в тот же миг
те же мысли и те же слова готовы были сорваться и с ее уст...
     Им казалось,  что они и на минуту не могут расстаться, но Алексею нужно
было  сегодня  же  явиться  в  Генеральный штаб  и  представиться начальнику
генералу Беляеву. Он рассчитывал испросить хотя бы недельный отпуск.
     Полковнику повезло.  Начальство приняло во  внимание всю  его одиссею и
расщедрилось на целых три недели. Соколовы уехали в Крым, в Гурзуф.


                        84. Могилев, июль 1916 года

     После утреннего кофе,  велев сообщить генералу Алексееву, что доклад на
сегодня  отменяется,  Николай отправился в  загородную поездку.  Два  мощных
кабриолета "рено",  в  первом из которых расположились царь и  один из самых
приближенных к нему людей - дворцовый комендант Воейков, а во втором глотали
пыль солдаты-конвойцы во главе с  офицером,  устремились по дороге на Шклов.
Живописный и  неширокий Днепр  вьется здесь  среди пологих холмов -  отрогов
Смоленской и Оршанской возвышенностей.  Радовали глаз светлые сосновые леса,
их не успели свести предприимчивые перекупщики.
     Сегодня  царю  предстоял  важный  разговор  с   человеком,   специально
вызванным  в  Ставку  -   председателем  съезда  металлургистов,   товарищем
председателя Государственной думы Александром Протопоповым.
     У  Николая голова  шла  кругом.  Штюрмер,  которого он  считал  сильной
личностью и  потому назначил в  январе премьером,  пока не  мог справиться с
думской оппозицией.  Совсем недавно,  в начале июля, царь, наконец, решился.
Когда   Сазонов,   этот   заводила  смуты  внутри  Совета  министров,   взял
краткосрочный отпуск и  поехал отдохнуть в Финляндию,  Николай уволил его от
должности и  назначил исполнять ее  того же  Штюрмера.  Не  беда,  что новый
министр,  принимая иностранных послов, сажал с собой рядом товарища министра
Нератова,  и  тот вел всю беседу,  а  Штюрмер лишь произносил "Мгм!" и "Надо
полагать!..".
     Гораздо большую опасность государь видел  в  поведении союзных послов и
правительств. Первыми, как водится, о смещении своего милого дружка Сазонова
пронюхали Палеолог и Бьюкенен.  И что возмутительно -  прослышав от Нератова
об  отставке Сазонова,  бесцеремонный сухарь Бьюкенен снова осмелился влезть
во внутренние дела русской империи!..
     "Это совершенно невероятно!  -  возмущался мысленно Николай,  - который
раз он позволяет себе учить меня,  вмешиваться в мои распоряжения!.. Однажды
он  посмел предлагать мне отдать нашу половину Сахалина японцам за  японский
корпус и  так  и  не  понял,  что совершил грубую бестактность...  Теперь он
осмеливается присылать мне секретную телеграмму..."
     На лице главковерха,  мчащегося в автомобиле по мягкой грунтовой дороге
со скоростью пятьдесят верст в час, не отражалось ничего, кроме удовольствия
от  езды.  Но  разум его кипел,  он даже вспомнил слова телеграммы Бьюкенена
ему, самодержцу всея Руси:
     "До  меня дошли упорные слухи,  что  ваше величество возымели намерение
освободить  господина  Сазонова  от  обязанностей министра  иностранных  дел
вашего величества.  Так как мне невозможно просить аудиенции,  я  решаюсь на
это  личное обращение к  вашему величеству и  прошу,  прежде чем вы  примете
окончательное решение,  взвесить серьезные последствия,  которые может иметь
отставка г.  Сазонова на важные дипломатические переговоры,  которые ведутся
сейчас,  и на еще более важные переговоры, которые не замедлят возникнуть по
мере продолжения войны".
     "Каков нахал!  -  думал царь.  -  Указывать мне, кого следует держать в
министрах!.. Угрожать провалом дипломатических переговоров сейчас и потом!..
Это переходит всяческие границы! Самое возмутительное, что это, оказывается,
не личная позиция,  позиция зарвавшегося британского посла,  а  мнение и его
правительства!..  Ведь Бенкендорф из Лондона сообщает, что отставка Сазонова
сразу же подернула дымкой доверие британского правительства к русскому,  что
в Лондоне считают этот законный акт русского царя событием такого "глубокого
значения", что им "потрясен весь мир"!..
     "Зашевелились крысы в норе...  -  размышлял Николай. - Когда я назначил
Штюрмера председателем Совета министров,  они тотчас поняли,  что мы сделали
знак  Вильгельму о  нашей  готовности к  разумным  переговорам.  Теперь  эта
история с Сазоновым -  долго не удавалось избавиться от него, но теперь дело
должно  пойти  на  лад...  Вот  и  Воейков доложил,  что  Протопопов имел  в
Стокгольме какие-то  беседы с  немцами...  Надо посмотреть на  него -  может
быть, он один из тех, на кого можно опереться?"
     - Кто  этот  господин Протопопов,  кого мы  будем сегодня принимать?  -
спросил Николай дворцового коменданта.
     - Достойнейший человек!  -  мгновенно  отозвался Воейков,  словно  ждал
именно этого  вопроса.  -  Он  -  офицер конногвардейского полка,  получил в
наследство расстроенное имение отца  и  поэтому немного "земец"...  Посему -
понимает помещиков и  крестьян...  Получил большое промышленное дело и  стал
металлургистом...   Значит  -   понимает  и  господ  промышленников.   Через
металлопроизводство связан с Круппом и Стиннесом...
     На  дороге показалось большое село.  В  солнечных лучах над  ним высоко
золотился крест на маковке церкви.
     - К собору! - приказал Николай шоферу.
     Церковь была  открыта,  но  службы не  велось -  все  прихожане были на
работах в  поле.  Увидев два авто,  через церковный двор рысцой бежал старый
священник. Он сослепу не узнал в военном, одетом в походную форму Ахтырского
полка, государя императора, но сообразил, что прибыло лицо очень высокое.
     - Владимир Александрович!  -  обратился царь к Воейкову. - У вас есть с
собой какая-либо сумма? Я хочу дать на храм!..
     - Что вы,  ваше величество!  -  отказался скупой до крайности дворцовый
комендант. - Я с собой наличные не имею...
     Поручик - начальник конвоя осмелился протянуть свой бумажник.
     - Ваше величество! Отдайте все!..
     Царь милостиво кивнул ему, взял деньги из портмоне и протянул попу.
     - Святой отец, примите мой вклад...
     Настоятель стоял ни  жив ни  мертв.  "Ваше величество!"  -  так вот кто
пожаловал в деревенскую церковь... Машинально он взял ассигнации.
     - Пойдемте,  господа!  -  пригласил Николай всех в церковь.  - Отслужим
молебен о благополучии в начинаниях...
     Кивнул Воейкову:
     - Запишите, сколько я должен поручику!..
     ...Обратно  Николай ехал  умиротворенный общением с  богом.  Его  мысли
плавно текли,  он  думал,  что,  может быть,  этому Протопопову дать сначала
министерство торговли и  промышленности,  учитывая его  опыт металлургиста и
связи с  иностранными промышленниками...  А может...  Ах,  как нужна сильная
рука в министерстве внутренних дел!..  Не поставить ли туда Протопопова?.. И
Аликс  что-то  в  этом  роде  писала...  Во  всяком случае этот  господин ей
понравился... Бог даст, может, и замирение с Вильгельмом еще выйдет!
     Только одна  злая  мысль мелькнула у  Николая:  "Надо перестать цензуре
одергивать тех журналистов,  коим не нравится коварство Альбиона!" Он тут же
сообщил ее Воейкову для принятия дальнейших мер...


                        85. Могилев, июль 1916 года

     В  семь часов двадцать минут приглашенные к высочайшему обеду офицеры и
статские  господа  собрались  в  апартаментах бывшего  губернаторского дома.
Скороход спрашивал фамилии тех,  кого не  знал в  лицо,  и  сверял со  своим
списком.  Тут же,  у дверей, стояли навытяжку двое солдат Сводного пехотного
полка, охранявшего государя императора.
     В зале уже находились гофмаршал,  генерал-майор свиты князь Долгоруков,
свиты генерал-майор граф Татищев,  начальник конвоя Граббе и  адмирал Нилов.
Постепенно подходили иностранные военные  представители -  первым  однорукий
генерал По, о котором полковник Андерс из Ставки сострил, что и тут союзники
подсунули  России  некондиционный товар.  Подошел  полковник  Нокс,  военные
агенты Бельгии и Японии.  Протопопов поднялся по лестнице немного ранее, чем
в  вестибюле  появились  великие  князья  Сергей  Михайлович  -  генеральный
инспектор артиллерии и  Георгий  Михайлович,  только  недавно вернувшийся из
поездки в Японию, где был обласкан японским императором.
     Затем  вышел  Воейков,  маленький и  напыщенный,  сделал общий поклон и
любезно  подошел  поздороваться  с  Протопоповым.  Всех  это  заинтриговало,
поскольку Воейков никогда не делал того, что было невыгодно.
     Вслед  за   дворцовым  комендантом  появился  его  тесть,   благородная
развалина,  но  напомаженная и  завитая -  министр двора граф Фредерикс.  Он
тоже,  слегка согнувшись,  сделал общий  поклон и  встал  у  дверей царского
кабинета. Собрались и другие приглашенные.
     Ровно в половине восьмого вышел царь. Он обошел офицеров, выстроившихся
у   стены,   задавая   никчемные  вопросы  и   пожимая  руки,   демонстрируя
поразительную память на ничего не значащие мелочи,  вплоть до того,  когда и
где на  маневрах он  видел штаб-офицера,  представлявшегося ему теперь.  Это
поражало объекты его внимания и внушало верноподданнический трепет -  на что
и было рассчитано.
     Невысокого роста полковник с рыжей бородой и усами,  в суконной рубашке
защитного цвета с погонами Ахтырского полка,  в брюках с напуском на сапоги,
подпоясанный нешироким кожаным ремнем,  шел по  залу.  На  рубахе -  белый с
золотом крест  св.  Георгия 4-й  степени.  Холодные голубые глаза  ненадолго
останавливались на собеседнике и ускользали в сторону...
     Поворотом головы подав знак великим князьям и всем остальным, царь идет
в столовую, двери в которую открываются перед ним как по волшебству изнутри.
Сначала  -  маленький стол  с  закусками у  окна.  Окно  по  летнему времени
раскрыто, синеют днепровские дали, аромат сада вливается в комнату.
     Лакей   наполняет  водкой  небольшие  серебряные  чарочки,   золоченные
изнутри.  Никакого фарфора или  стекла.  Лакеи,  тоже в  защитной солдатской
форме, действуют бесшумно и слаженно.
     Гофмаршал,  пока  не  покончили с  закусками,  обходит  всех  гостей  с
карточкой и указывает, кому куда сесть Протопопов с изумлением видит, что по
одну сторону царя посажен японский военный агент,  только что вернувшийся из
Токио, а по другую сторону - он сам.
     Все  усаживаются за  стол,  государь весь  обед  очень весело говорит с
японским генералом,  лишь изредка обращается к Протопопову. Тому это пока на
руку - ведь надо прийти в себя, продумать, зачем ему оказано столько милости
- "наверное,  это из-за поездки думской делегации за границу, особенно из-за
встречи в Стокгольме", - решает Протопопов.
     У  каждого  прибора  -  стопка  для  кваса,  рюмки  разного калибра для
красного,  портвейна и мадеры.  Сосуды эти тоже серебряные, как и кувшины, в
которых подают вино и квас.  Когда налили по первой,  царь, не поднимаясь со
своего места,  провозгласил тост:  "Я  с  удовольствием пью за  здоровье его
величества императора Японии,  моего брата, друга и союзника!" Выпили. Далее
повторяли уже без тостов - кто сколько и чего хочет.
     Меню простое, как в богатом доме, когда не ждут особенно важных гостей:
суп с  потрохами,  ростбиф,  пончики с шоколадным соусом,  фрукты и конфеты,
которые с  начала обеда стоят в вазах посреди стола.  Всех гостей -  человек
30.
     После  пончиков  царь  достает  массивный  серебряный  портсигар:  "Кто
желает, курите!" - разрешает он.
     Лакеи подали кофе.
     Ровно через пятьдесят минут царь поднялся из-за  стола,  взял милостиво
под руку Протопопова и, откланявшись остальным, повел его в свой кабинет.
     Разговор был  долог и  исключительно приятен обоим собеседникам.  Как и
ожидал Протопопов - о стокгольмском свидании.
     - Наша  беседа с  Варбургом,  -  умиленно глядя  на  царя,  прошелестел
Протопопов, - началась его заявлением, что моя статья в английских газетах о
том, что державы Антанты приобрели нового мощного союзника в лице отсутствия
в  Германии  провианта,  не  соответствует истине.  Выдача  продовольствия в
Германии действительно ограничена,  но эта мера дает возможность вести войну
еще  очень  долго...   Далее,   ваше  величество,   Варбург  доказывал,  что
продолжение войны бесцельно...  Эту мировую войну сделала Англия... Она вела
лживую политику и  обманывала своих союзников.  Дружба с  Германией дала  бы
России больше, чем союз с Англией...
     - А вы как думаете? - любезно спросил царь.
     - В этом что-то есть...  - брякнул Протопопов и устрашился, попал ли он
в точку. Оказалось, что попал. Тогда он продолжал смелее: - Немцы, по словам
Варбурга,  не  желают новых территориальных приобретений.  Они  хотят только
справедливого исправления границ...  Немец  отметил,  что  Курляндия  должна
принадлежать Германии,  да  она и  не  нужна России,  она ей чужда по языку,
национальности и вере... На мой вопрос: "А как же латыши?" - Варбург заявил,
что...  это  мелочь.  Польша должна составлять особое государство,  и  почин
вашего государя в  этом отношении как нельзя больше соответствует и гуманным
началам, и пожеланиям польского народа...
     Царь поморщился.  Он вспомнил,  что перед уходом Сазонова тот предлагал
ему законопроект об ограниченной автономии Польши. После него и Штюрмер тоже
выскочил с  таким  же  проектом.  "Несвоевременно все  это,  может  помешать
главному -  замирению с Германией... - подумал Николай, но все же решил чуть
позже вернуться к этому вопросу.  -  Хотя какой смысл в этом,  если германцы
вытеснили наши  войска из  польских пределов и  акт  будет  встречен повсюду
насмешками - дал то, что ему не принадлежит!" - опять поморщился Николай. Он
с вниманием слушал Протопопова,  и тот ему начинал очень нравиться. Господин
тараторил, как по писаному.
     - На мой вопрос:  "Какая же должна быть граница Польши,  географическая
или этнографическая?" -  Варбург ответил:  "Конечно,  этнографическая".  Мне
пришлось напомнить Варбургу про  раздел Польши...  в  состав этого  будущего
государства должна войти и часть Польши, отошедшая по разделу к Германии. На
это  Варбург вдруг возразил,  что  в  Германии нет поляков.  Поляки только в
России  и  Австрии,  а  в  Германии  каждый  поляк  по  национальности и  по
убеждениям -  такой же немец,  как он,  если не больше.  "Что касается наших
французских владений,  -  уточнил Варбург,  - Германия сознает допущенную ею
после  фран