кресле премьера...  К счастью,  и другие
консервативные министры,  кроме Бальфура, единогласно и решительно выступили
против  участия Черчилля в  правительстве.  Хорошо,  что  мистер Ротшильд не
настоял на его включении -  а  он очень внимательно следит за его карьерой и
помогает ей...  Наверное,  я  пока его больше устраиваю...  Хотя неизвестно,
какие шансы семья Ротшильдов дала  сэру  Уинстону -  ведь  он  абсолютно был
убежден, что получит портфель в моем кабинете.
     Ха-ха,  бедняга так разволновался, огорчился и вспыхнул злобой на обеде
у  Смита,  когда узнал от  Бивербрука,  что "новое правительство будет очень
расположено к  нему,  так как в  его состав вошли все друзья сэра Уинстона".
Бедняга Уинни схватил пальто и шляпу, в гневе покинул застолье друзей".
     Глава  кабинета пририсовал к  бульдожьим чертам  лица  Уинни  цилиндр и
фрак, к фраку - брюки с шелковым лампасом, а вместо ног - якоря.
     "Почему же  консерваторы так ожесточены против него?  Ведь он  в  целом
успешно   подготовил  флот   Британии  к   войне,   будучи   первым   лордом
Адмиралтейства?"  Как  истый  политик,  Ллойд  Джордж принялся анализировать
чужие ошибки,  чтобы на них научиться не совершать своих. Было полезно также
составить реестр положительных качеств сэра  Уинстона,  чтобы,  когда придет
время  и  Черчилля будет  уже  трудно удерживать вне  правительства,  хорошо
аргументировать необходимость его  введения в  кабинет.  А  что такой момент
наступит,  Ллойд Джордж не сомневался - ведь сэр Уинстон был яркой личностью
на бесцветном, в общем, фоне английских политиканов.
     "Итак,  хорошо известно и, слава богу, еще действует то обстоятельство,
что  политическое прошлое сэра  Уинстона приводит в  негодование его  старых
партийных товарищей.  Милый Уинни никогда и  ничего не делает наполовину.  И
когда он  вышел из своей партии и  осудил свои прежние взгляды,  его сарказм
еще долго давал себя чувствовать -  когда начался разгром консерваторов,  он
неблагородно открывал по ним ураганный и смертельный огонь.  Даже когда была
объявлена война и  опасность вынудила все партии к примирению,  консерваторы
не могли забыть или простить перехода Черчилля в  лагерь их врагов.  Если бы
он оставался лояльным членом той политической семьи,  в  которой вырос,  его
неудачная идея с  Дарданелльской операцией была бы  оставлена без внимания и
другая  жертва  выдана народу для  утоления его  гнева.  Но  ошибки Черчилля
помогли консерваторам наказать его за измену.  Кнут для Уинни был сплетен из
тех  оскорблений,  которые он  бросал сам  когда-то,  но  им  размахивали не
мстители, а верные долгу патриоты..."
     Премьер достал чистый лист  бумаги и  записал этот  эпитет "кнут",  "не
мстители,  но верные долгу патриоты".  Затем он вложил листок в  папку,  где
собирал мысли для будущих мемуаров.
     И снова его думы повернулись к Черчиллю.
     Все признают,  что Черчилль -  человек блестящий и талантливый, смелый,
неутомимый работник.  Но,  спрашивается,  почему,  несмотря на это,  у  него
больше поклонников и меньше сторонников,  чем у какого бы то ни было другого
политического деятеля Англии?  Почему сэр  Уинстон не  вызывает и  еще менее
умеет сохранить за  собой привязанность какой-либо группы людей,  общины или
города?
     Наверное,  объяснение в  том,  что  ум  Черчилля,  представляющий собой
мощный механизм, имеет какой-то непонятный дефект, который мешает ему всегда
действовать  искренно.   И   когда   этот   механизм   начинает  работать  с
неисправностью,  сама его сила приводила к  катастрофе не только его самого,
но и тех людей,  с которыми он работал. Вот почему все чувствуют себя весьма
нервно, работая с ним.
     "Вот почему с ним надо держаться осторожно,  очень осторожно!  -  решил
Ллойд Джордж и  потянулся за своей трубкой,  лежавшей в пепельнице.  Премьер
привычно сунул чубук в рот и поднялся -  напольные часы фирмы Нортон пробили
одиннадцать.  Вот-вот должны появиться Мильнер и Черчилль. Беседа предстояла
важная -  о  судьбах империи,  Ллойд  Джордж уже  почти  настроился на  нее.
Вначале  он  решил  принять  гостей  здесь,  в  своем  личном  кабинете,  но
передумал:  большой разговор требует и  соответствующей обстановки.  Премьер
решил  перенести  его  в  зал  заседаний  кабинета.  Поднявшись от  стола  и
застегнув на  верхнюю  пуговицу  визитку,  Ллойд  Джордж  энергичными шагами
отправился в  зал.  Он любил это помещение и все девять лет,  которые судьба
подарила ему быть в  этом зале на  разных креслах,  мечтал только об одном -
премьерском.  Теперь фортуна в  лице истинных хозяев Британии посадила его и
на  это  место  посередине  стола,   вручила  изящный  деревянный  молоточек
заморского,  колониального  дерева,  стуком  которого  объявлялось  принятие
решений.
     С   председательского  места  зал  выглядел  не   так,   как  прежде  с
министерского.  Новое величие появилось в  нем,  хотя  он  и  остался весьма
скромным,  лишенным помпезности.  Стены -  там,  где они свободны от книжных
шкафов,   -  белые.  Этот  цвет  принял  теперь  для  Ллойд  Джорджа  символ
торжественности.  Четыре  коринфские  колонны  подпирают  по  углам  высокий
потолок.  В камине ярко пылает огонь,  прогоняя январскую стужу. На каминной
доске -  бронзовые часы;  выше них -  портрет первого хозяина Даунинг-стрит,
10, лорда Уолпола.
     Подле камина - ведерко красной меди, полное угля.
     Ноги премьера бесшумно ступают по темному ковру, он подходит к стоящему
в  центре  зала  длинному столу,  покрытому зеленым сукном.  Вокруг стола  -
стулья из  красного дерева,  против каждого стула  на  скатерти -  бронзовая
литая  чернильница со  стальным шеффилдским пером.  Против  кресла  премьера
лежит  деревянный молоточек.  Ллойд  Джордж окидывает взглядом комнату -  по
углам стоят удобные кресла.  На одноногих,  словно цветок кувшинки, столиках
лежат журналы...
     "Пожалуй,  лучше  сидеть не  за  столом -  будет  очень  официально,  а
расположиться в креслах - лакеи подвинут их поближе..." - решает премьер.


                      15. Петроград, декабрь 1916 года

     Прекрасный новый пятидесятисильный "роллс-ройс", типа "Сильвер Гоуст" -
"Серебряный  Дух",  только  что  доставленный из  Англии  через  Архангельск
коллежскому  секретарю  Коновалову,  стоял  у  подъезда  дома  номер  31  на
Фурштадской. Его латунные ручки, петли, рожки сигналов, маленькие фонарики у
лобового стекла весело блестели,  начищенные старательным шофером. Тончайшая
замша  подушек была  готова принять в  свое  лоно  седока.  Мягкость сидений
удачно  сочеталась с  двойными рессорами задней оси,  создававшими настоящий
королевский  комфорт.   Александр  Иванович  потому  и  заказал  себе  такой
автомобиль, что услышал - британское королевское семейство пользуется только
произведениями фабрики компаньонов Роллса и  Ройса.  И он не прогадал.  Авто
было действительно чудом британской техники.  Впрочем,  и дороговизны.  Одно
только  шасси  стоило  полторы тысячи фунтов стерлингов -  целое  состояние.
Кузов  седан,  выполненный  за  особую  цену  лучшим  каретником  Манчестера
Джозефом  Кокшутом,   работавшим  на  Роллса  и  Ройса,  стал  произведением
искусства.  А  что  значили все  эти тысячи фунтов стерлингов за  английский
комфорт по сравнению с  десятками миллионов рублей,  которые "сэр Александр"
загреб на военных поставках?
     Александр  Иванович  Коновалов даже  в  привычках и  манерах  стремился
походить на англичанина.  Но черты лица -  расплывчатые,  мягкие, с довольно
широкими скулами - выдавали его чисто славянское происхождение.
     В  своей  англомании Коновалов  доходил  до  того,  что  считал  весьма
полезным для  России именно английский капитал.  Его проникновение в  Россию
Александр  Иванович  обосновывал  тем,   что   английский  капитал  помогает
создавать  в   стране  новые   заводы,   шахты,   фабрики.   Таким  образом,
пропагандировал  свой   взгляд  коллежский  секретарь,   Англия  содействует
экономическому  процветанию  России.   Германский  же  капитал  заваливал  и
заваливает Россию дешевой продукцией своих заводов и  фабрик и  тем  убивает
российскую  промышленность.   Это  был  подход  ярого  сторонника  войны  до
победного   конца,   типичного   представителя   недальновидной   российской
буржуазии,  которая в  своекорыстии и не догадывалась,  что одной из главных
целей союзницы России в  мировой войне -  Англии -  было  ослабление России,
превращение  в   самую   настоящую  колонию   иностранного,   прежде   всего
английского,  капитала,  разделенную и  разодранную на  отдельные части.  Но
таковы уж  были эгоистичные взгляды Коновалова,  что  он  не  желал замечать
политические реалии,  все  яснее и  яснее бившие в  глаза.  К  тому  же  его
англоманию искусно разжигали комплиментами сначала Брюс Локкарт в Москве,  а
затем посол Бьюкенен, которому сэр Роберт, генеральный консул Великобритании
в первопрестольной, передал свой контакт с Коноваловым, когда тот переехал в
Петербург.
     Огромного роста бородатый швейцар в  ярко-синей ливрее без  угодливости
распахнул перед  Александром Ивановичем зеркальную дверь подъезда.  Директор
правления Товарищества мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ" еще не привык к
этому человеку-гиганту и  несколько тушевался внутренне,  проходя мимо него.
Известный миллионщик и  общественный деятель,  депутат Государственной думы,
председатель Совета  российского взаимного  страхового союза,  и  прочая,  и
прочая  -   только  несколько  дней   тому  назад  стал  постоянным  жителем
Санкт-Петербурга.  Разумеется,  он и раньше бывал и живал подолгу в столице,
но  теперь,  ввиду  бурных политических событий,  начинавших наворачиваться,
словно снежный ком,  Коновалов не мог себе позволить оставаться неторопливым
московским обывателем,  наблюдавшим издалека действие на главной сцене. Ведь
он был одним из режиссеров заговора против Николая Второго. Управляющий снял
в фешенебельном районе Петрограда -  на Фурштадской -  квартиру для патрона.
Александр Иванович приказал перевезти кое-что из любимых вещей с  московской
Большой Никитской - и политическое переселение состоялось.
     Выходя  из  своего  подъезда,  господин коллежский секретарь машинально
бросил взгляд на  другую сторону улицы.  Дома через три  от  него,  на  углу
Фурштадской  и   Воскресенского,   жил   другой  Александр  Иванович,   тоже
заговорщик,  действительный статский советник Гучков, член Совета учетного и
ссудного  байка,  член  Особого  совещания  по  объединению мер  по  обороне
государства,  председатель исполнительной комиссии по сооружению канализации
и переустройству водоснабжения, и прочая, и прочая...
     "Надо бы позвонить Александру Ивановичу... Может быть, он дома, и я мог
бы  захватить  его  в  своем  авто  на  встречу..."  -  промелькнуло  в  уме
Коновалова.  Но  шофер  уже  отворил дверцу лимузина,  и  Коновалов прямо из
теплоты подъезда нырнул в натопленное спиртовой печкой чрево "роллс-ройса".
     Денек был  серенький,  начинало смеркаться.  Дворники хорошо расчистили
Фурштадскую, и авто плавно заскользило по торцам.
     В  переговорную трубку Коновалов скомандовал шоферу держать на Морскую,
к Азово-Донскому банку.
     "Вовремя я  стал петербуржцем,  -  размышлял Александр Иванович,  мягко
покачиваясь на подушках сиденья.  -  Грядет великое потрясение,  и наша ложа
должна все рычаги правления забрать в свои руки".
     Коновалов вдруг вспомнил ни  с  того ни  с  сего,  как четыре года тому
назад  принимали  его  в  масонское общество  нового  типа,  не  имеющее  ни
атрибутов традиционного масонства,  ни обрядов, ни мистических целей. Задачи
ложи, названной для конспирации "Верховный совет народов России", были чисто
утилитарными:   надо   было   создать  межпартийный  штаб  крупных  дельцов,
политиков,  профессуры и  интеллектуалов для  того,  чтобы  вырвать власть у
Романовых и по-настоящему распорядиться ею.
     Приятно было вспоминать,  как  перехитрили охранку,  объявив "уснувшей"
разбухшую,  потерявшую весь  боевой  пыл  и  занимавшуюся лишь  мистическими
песнопениями  да  сплетнями  профранцузскую ложу  "Возрождение".  Надо  было
очиститься от болтунов и  агентов охранки,  проникших в ряды братства.  Надо
было  убрать  всю   театральщину  и   риторику,   сделав  кристально  чистым
политический центр,  который предотвратил бы народную революцию, организовал
бы натиск на самодержавие с тем, чтобы бескровно заменить его парламентарной
монархией или даже буржуазной республикой...
     "Разумеется,  -  думал  в  чреве своего авто  Коновалов,  -  совершенно
законспирироваться не  удалось,  организация быстро разрослась до трех сотен
членов,   но   что  это  за  люди!   Цвет  деловой,   военной,   чиновной  и
интеллектуальной  России!   Слава  богу,  удалось  привлечь  даже  некоторых
трудовиков и  меньшевистских лидеров  рабочего сословия -  этого  блестящего
говоруна Керенского, Чхеидзе, кое-кого из эсеров..."
     "Роллс-ройс" доехал до  конца Фурштадской,  развернулся вокруг сквера и
мимо родового особняка Игнатьевых и  других аристократических гнезд,  в  том
числе и дома 20, где обитал Родзянко, устремился в центр города.
     "До чего же  это было своевременно -  объединить влияние представителей
всех  партий  страны,  военных  и  гражданских  чинов,  даже  представителей
гвардии,   чтобы   общими   усилиями   расшатать   трон   упрямого   Николая
Александровича,  не  желавшего поступиться ни  на  йоту  властью в  огромной
империи..."  -  теснились мысли  в  голове московского миллионера,  ставшего
теперь в Петрограде вдохновителем многих интриг и политических комбинаций.
     Неизвестно отчего Коновалову вдруг вспомнился и  его  протеже Некрасов.
Он приметил таланты и фанатичную тягу вверх, к власти, у молодого профессора
Томского технологического института давно  -  когда в  конце 1907  года  тот
прошел по кадетскому списку в  III Государственную думу.  Александр Иванович
сблизился  с  Николаем  Виссарионовичем еще  в  старой,  недееспособной ложе
"Полярная звезда",  постепенно приближал его  к  себе  и  питался блестящими
идеями профессора не только в  политической жизни Москвы,  но и в финансовых
делах на московской и петербургской биржах. За это Коновалов стал продвигать
Некрасова со ступеньки на ступеньку и в новой, нынешней ложе, пока буквально
за  несколько месяцев не привел Николая Виссарионовича к  посту генерального
секретаря "Верховного совета народов России".
     Теперь ему стало жаль, что он упустил момент и на прошлом конвенте ложи
не  подготовил переизбрание Некрасова,  -  его  место занял этот пронырливый
Керенский,  который,  словно ласковый теленок, двух маток сосет: его самого,
Коновалова,  да Гучкова в придачу. Хорошо еще, что не проскочил на это место
Александр Иванович Гучков -  он-то  разгадал бы  закулисные дела Коновалова,
который на  манер  британских финансистов был  особенно расположен именно  к
тайной власти.
     Александру Ивановичу взгрустнулось и  о  Москве -  как  хорошо было там
провертывать большие дела.  Один только Пашка Рябушинский мог быть серьезным
конкурентом.  А  здесь,  в  Питере,  сам  черт  ногу  сломит  в  расстановке
политических и финансовых сил.  Хорошо еще,  что,  покуда в Питере судили да
рядили,  московская организация кое-что  успела провести свое.  Ведь  именно
они,  москвичи,  на квартире тяготевших к меньшевикам Кусковой и Прокоповича
еще  в  15-м  году  отработали список  будущего  министерства "общественного
доверия",   которое  надлежало  создать  после  перехвата  власти  у  вконец
разложившейся династии.
     Александр Иванович вновь с удовольствием повторил про себя этот список:
князь Львов -  ха-ха,  наш  москвич и  мой  человек -  министр-председатель;
министр иностранных дел  -  почтеннейший Милюков,  хотя и  петербуржец и  не
масон,  но любимец общественности;  министр торговли и  промышленности -  он
сам,  Коновалов;  министр земледелия -  Шингарев;  военный министр - хм, хм,
пролаза Гучков;  юстиции -  Маклаков или Набоков;  труда -  Лутугин. Правда,
как-то неожиданно в  расклад прошлого,  15-го года втерся теперь пресловутый
Керенский...  Ну  что  же,  ведь он  теперь стал вместо Некрасова секретарем
"исполнительного комитета" петроградской ложи  и  имеет право в  силу своего
ранга на влиятельную должность в  правительстве...  Наверное,  как адвокату,
ему  следует  отдать  министерство юстиции,  пронеслась  комбинация в  мозгу
Коновалова.
     Вспоминая  нескольких собратьев из  состава  ложи,  мысленно  перебирая
биографии ее влиятельных деятелей, коллежский секретарь ехидно усмехнулся во
мраке своего авто.  "Вот удивилась бы  вся эта черносотенная шваль,  которая
вопит о заговоре жидо-масонов и зря проедает наши купеческие деньги, если бы
узнала  о  чистейшем православном,  а  отнюдь  не  иудейском вероисповедании
членов "Верховного совета народов России". Что бы они завопили тогда?!"
     Небольшой затор в  движении задержал авто на несколько минут у особняка
графа Орлова-Давыдова.  И  снова Коновалову пришло на ум,  что здесь сейчас,
может  быть,  идет  собрание военного отделения ложи.  Ведь  именно  в  этом
скромном доме почти непрерывно шла теперь обработка офицеров из  гвардейских
и  других  полков,  расквартированных  в  Петрограде.  Сюда  приглашались  и
высокопоставленные военные,  прибывавшие на  побывку в  Питер из действующей
армии. Всех их вербовали в братство.
     "Надо  бы  сегодня насыпать соли  на  хвост Гучкову,  чтобы он  быстрей
поворачивался   со    своими    солдафонами,    -    неприязненно    подумал
мануфактур-советник о  толстопузом и усатом крикливом конкуренте в борьбе за
власть.  -  Народный бунт,  который мы  пытаемся задушить всеми  средствами,
поди, вспыхнет раньше, чем мы успеем прочно взять вожжи в свои руки".
     "И вообще пора переходить от слов к делу!  А то болтают во всех салонах
о заговоре военных... Охранка исправно доносит это, очевидно, Протопопову, а
тот -  царю, - и все дело может быть провалено в одну минуту..." - размышлял
Коновалов,  словно "разогревая" себя к тому заседанию,  на которое он сейчас
ехал.  Совет ложи имел быть в  конторе ее  видного члена Михаила Михайловича
Федорова, действительного статского советника, штатского генерала по чину, а
в  финансовом мире  -  председателя совета  Азово-Донского банка,  одного из
богатейших банков России.
     "Роллс-ройс"  выехал  к  Летнему  саду,  проследовал  мимо  английского
посольства.
     "Милый,   милый  Бьюкенен,   -  подумалось  Коновалову,  когда  в  окне
промелькнул трехэтажный темно-красный дом британского посольства.  -  Как он
суетится сейчас,  помогая нам...  Но  мы  сами  должны решить больной вопрос
России,  а уж затем используем всю финансовую мощь Великобритании, ее помощь
военным снаряжением - и опрокинем германца. Кстати, переворот никоим образом
не  должен  быть  связан  с  именем британского посла...  Не  забыть сказать
Терещенке,  чтобы он через полковника Тарнгидля предупредил посла и военного
агента Британии о намеченной дате -  очевидно,  сговоримся, что будем решать
перед пасхой..."
     В  густых  сумерках  на  Дворцовой  площади  открылись два  крыла  арки
величественного Главного штаба. В свете уходящего дня не было видно шестерки
коней,  несущих колесницу бога войны - Марса. Коллежскому секретарю пришло в
голову неприятное соображение:  "Неужели толстый Гучков скоро воссядет здесь
в   роли  военного  министра?"   Потом  Коновалов  вспомнил,   что   военное
министерство помещается совсем в другом месте - на Исаакиевской площади, - и
ему стало от этого чуть легче.
     Когда  проехали сквозь арку  на  Морскую,  взгляд выделил новое  здание
Азово-Донского банка.
     "Довольно  внушительно снаружи  и  чем-то  неуловимо  напоминает здание
Английского банка", - мелькнуло в уме Коновалова.
     У главного подъезда стояли моторы, кареты, извозчичьи проле