ел
арестовать тех  офицеров,  кои  остались верны  государю.  Понизив  зачем-то
голос,  словно  на  поминках,  рассказал о  том,  что  великий князь  Кирилл
Владимирович с  красным бантом  на  флотском пальто явился во  главе  своего
гвардейского  флотского  экипажа  к   Думе  и  предложил  услуги  по  охране
революции...
     Генералы удивлялись,  видя лицо императора спокойным и безучастным, как
на парадных портретах. Зато пачка бумаг в руках сидящего главкосева выдавала
дрожь его рук.
     После доклада Рузский положил на  стол перед царем листки телеграмм.  У
него не было сил читать их вслух.
     Государь  начал   с   депеши   великого  князя   Николая   Николаевича,
главнокомандующего Кавказским фронтом.  "...Считаю по долгу присяги, - писал
дядя  царя,   -  необходимым  коленопреклоненно  молить  ваше  императорское
величество  спасти  Россию  и   вашего  наследника.   Осенив  себя  крестным
знамением, передайте ему ваше наследие..."
     "Правильно говорила Аликс,  что Николаша -  змея,  вскормленная на моей
груди", - думал Николай, читая телеграмму великого князя.
     В   следующем  листочке  уважаемый  им  за  прямоту  главкоюз  Брусилов
подчеркивал, что "необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие
размеры народный пожар  был  скорее  потушен".  Он  взял  телеграмму Эверта.
Главкозап тоже  просил  его  "во  имя  спасения родины  и  династии" принять
решение, на котором настаивает председатель Государственной думы.
     - А  ваше  мнение,  Николай Владимирович?  -  в  упор спросил верховный
главнокомандующий Рузского.
     - Ваше  императорское  величество,   -   торжественно  прозвучал  голос
генерала,  -  мое  мнение  не  расходится  с  верноподданническими просьбами
главнокомандующих  другими  фронтами  и  начальника  вашего  штаба.  Я  тоже
полагаю,  что  вашему величеству невозможно принять никакого иного  решения,
кроме того, которое изложено в телеграммах...
     У  царя  дрогнуло  лицо,  он  сделал  несколько  шагов  к  окну,  затем
повернулся к генералам.
     - Но  что скажет армия,  если ее  главнокомандующий покинет свой пост?!
Что скажет вся Россия?! Юг?! Казачество?!
     - Ваше величество,  я прошу вас выслушать еще мнение моих помощников, -
неожиданно для генералов сказал Рузский.
     Данилов  вспыхнул краской волнения.  Стал  что-то  невнятно бормотать о
любви царя к  родине,  о  жертвах,  которые надо нести из-за  этой любви,  о
старших начальниках армии.
     - А вы какого мнения? - обратился государь к Савичу.
     - Я человек прямой,  -  стоя по стойке "смирно",  выпалил Савич.  - Я в
полной мере присоединяюсь к тому, что доложил вам генерал Рузский.
     Снова Николай прошелся по салону.  Остановился и стал глядеть в зеленый
шелк  задернутых занавесок одного  из  окон.  Генералам показалось,  что  он
вздохнул. Мертвая тишина стояла в вагоне.
     Наконец  Николай  повернулся.   Его   лицо  было  бледно,   уголки  губ
страдальчески опущены.
     - Я решился... Я отказываюсь от престола в пользу моего сына Алексея...
- Николай перекрестился широким размахом.
     Его лицо снова стало бесстрастным.
     - Благодарю вас за доблестную и верную службу.  Надеюсь,  что она будет
продолжаться и при моем сыне.
     Николай сел за стол.  Взял перо,  придвинул лист бумаги. Этих мгновений
ему  хватило,  чтобы  решить:  верхушка  армии  заставила  его  отречься  от
престола.   Но  первая  телеграмма  должна  пойти  в  Думу  Родзянке.  Пусть
сомнительные лавры достанутся черни,  но не генералитету.  Тогда легче будет
подавить этот бунт.
     "Председателю Государственной думы.
     Нет той жертвы,  которую я  не принес бы во имя действительного блага и
для спасения родной матушки-России.  Посему я  готов отречься от  престола в
пользу моего сына,  с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при
регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича.
     Николай".
     Он  прочитал  текст.  "Да,  совершенно правильно.  Слово  "отрекаюсь" в
совершенной форме не употреблено.  "Готов отречься" - это совсем другое, это
еще не отречение, а готовность. Можно побороться..." - подумал он.
     "Сейчас надо выиграть время..." -  и твердой рукой он начертал,  словно
швырнул кусок дворовым псам, прицелившимся к штанине:
     "Наштаверх. Ставка.
     Во  имя  блага,  спокойствия и  спасения горячо любимой России я  готов
отречься от  престола в  пользу моего сына.  Прошу всех служить ему  верно и
нелицемерно.
     Николай".
     "А  хорошо я  уел  изменников и  лицемеров,  когда  призвал их  служить
нелицемерно моему сыну!..  -  злорадно думал Николай.  - Я им скоро припомню
все!  Как только найду опору в верных частях и офицерах! Ах, как жаль, что я
не успел заключить сепаратный мир с  Вилли!  Не успел!  Проклятая чернь меня
опередила!.."
     - Отправляйте!
     Рузский  встал,  принял  два  листка.  Положил их  в  сафьяновую папку.
Генералы откланялись.
     Высокий,  сухой Фредерикс, величественно возвышавшийся в прихожей перед
салоном,   увидел,   как   вышли   три   генерала.   Генералы  и   Фредерикс
перекрестились.  Данилов искоса посмотрел на Фредерикса:  тот был лютеранин,
но сейчас крестился по-православному.  Затем Рузский,  Данилов и Савич молча
оделись и тяжело спустились с вагонного трапа.
     Острота  минуты,   словно  по   какому-то   беспроволочному  телеграфу,
мгновенно,  когда он крестился,  передалась Фредериксу и дальше - в соседний
вагон, в купе свиты. Воейков, Нилов, Нарышкин, Мордвинов, Дубенский ринулись
в прихожую.
     - Это конец, - сказал по-французски Фредерикс. - Император отрекся.
     - Владимир Николаевич,  - накинулся на Фредерикса Нилов. - Почему вы не
у государя?! Почему не отговорили?! Не умолили?! Бегите скорее!
     - Государь уже  отдал бланки генералу Рузскому,  -  размеренно вымолвил
министр двора.
     Тогда Нилов повернулся к Воейкову:
     - Может быть, вы успеете, ваше превосходительство?
     Воейков  исчез  за  дверью,  ведущей  в  салон.  Пулей  вылетел  спустя
несколько секунд.
     - Государь  согласился не  посылать  телеграммы.  Нарышкин,  бегите  на
телеграф,  возьмите депеши обратно и скажите, чтобы не посылали! Мне Рузский
их не отдаст...
     Нарышкин исчез.  Нилов  и  Дубенский вышли в  коридор соседнего вагона,
стали ждать.  Через четверть часа вернулся Нарышкин и сказал, что телеграммы
вернуть не успел. Ушли.
     Нилов  в  изнеможении  прислонился  к  окну  и  вдруг  увидел,  как  по
платформе,  в  черкеске  Пластунского полка  и  башлыке,  спокойно  гулял  с
Лейхтенбергским государь и  что-то  ему  размеренно говорил.  Когда  Николай
приблизился к вагону, где стоял Нилов, он увидел адмирала за стеклом. Кивнул
милостиво и  даже весело.  Нилова покоробило.  Он  затрясся от  возмущения и
бросил Воейкову, сидевшему за его спиной в купе:
     - Так  кустарно не  отрекаются!..  Это же  черт знает что!..  Как будто
эскадрон сдал или подал прошение об отставке!  А  разве этого достаточно для
отречения - сегодня Рузский потребовал, завтра - поручик Горлохватов?!
     Нагулявшись по  дорожкам между  поездами,  Николай  вернулся в  зеленый
салон. Пригласил Фредерикса.
     - Граф,  вы лучше меня знаете все законы империи, связанные с троном...
Мне сообщили,  что в  Псков выехали Гучков и Шульгин,  чтобы склонить меня к
отречению от  престола.  Но я  вынужден был дать на это согласие еще раньше,
под нажимом высших начальников моей армии.  Однако я уверен, что среди войск
есть верные мне. Надо выиграть время... Что говорят законы об отречении?
     - Ваше величество,  согласно Акту о  престолонаследии,  изданному вашим
пращуром Павлом Первым, вы можете передать наследие ваше только сыну, причем
следует указать регента.  Никакого другого пути закон не предусматривает,  -
четко доложил Фредерикс,  сохранивший все же в своей рамолизированной памяти
все то, что учил в молодости.
     Николай задумался.  Неожиданно коварная улыбка  мелькнула и  погасла на
его губах.
     - А если я откажусь и за царевича? - спросил он.
     - Тогда  отречение  будет  считаться  юридически  недействительным,   -
невозмутимо пояснил министр двора.  Он говорил и действовал,  как заведенная
кукла,  и не понял,  что именно имел в виду император,  когда задал вопрос о
двойном отречении -  своем  и  за  сына.  Но  именно эта  лазейка нужна была
Николаю. Его глаза немного повеселели.
     - Пригласите ко мне лейб-медикуса, - приказал он Фредериксу. Граф пошел
в соседний вагон за хирургом Федоровым...


                      57. Петроград, 2 марта 1917 года

     Сброшены,  разбиты и расколоты царские гербы с вывесок аптек, магазинов
"поставщиков дворца его величества",  а  там,  где эти гербы невозможно было
сбросить, они аккуратно затянуты красной материей. Чем ближе к Таврическому,
тем гуще поток,  двигающийся в его сторону,  несмотря на раннее утро. У всех
лица  изумленные,  счастливые.  Незнакомые люди  говорят друг  другу  что-то
радостное,  приятное.  Много солдат.  Бывшие затворники казарм,  они  теперь
вглядываются  в  городскую  жизнь,  бушующую  вокруг,  вслушиваются  во  все
призывы, все речи, все лозунги. Голова идет кругом.
     Часов  около трех  по  всем  помещениям дворца прошелестел слух,  будто
сейчас Милюков сделает важное сообщение в  Екатерининском зале.  Настя и  ее
"советские" товарищи отправились туда.
     Полосы  яркого  солнечного света  пробивались из-за  колонн в  западном
овале зала,  делая видимой пыль и махорочный дым. Зал из просто наполненного
сделался набитым до отказа.  В  его восточном полукружье на трибуну степенно
взошел сухощавый седовласый,  с  темными усами и седеющей бородкой человек в
золотых  профессорских  очках.   Маленькие  глазки   сверкали  за   стеклами
энтузиазмом.
     - Господа,  внимание,  господа!  -  напряг голос Милюков.  Шум  в  зале
притих.  -  Настала великая историческая минута, - провозгласил профессор, -
родилось Временное правительство русской  демократии!  Еще  пять  дней  тому
назад такое было  немыслимо,  мы  были  в  оппозиции к  подлому,  грозному и
кровавому правительству...
     - А кто вас выбрал? - раздался вдруг голос из гущи шинелей.
     - Нас выбрала русская революция!  - гордо бросил Милюков в зал и тем же
тоном продолжал,  что самоотверженные люди,  вступившие в  правительство для
того,  чтобы принести себя в  жертву обществу,  готовы уйти,  как  только им
скажут, что они больше не нужны.
     Он    уже    заканчивал   перечислять   список   министров   Временного
правительства, когда сразу со многих сторон прозвучал один и тот же вопрос:
     - А династия Романовых?!
     - Вы  спрашиваете о  династии?  -  громко  и  отчетливо сказал  министр
иностранных дел Временного правительства. - Я знаю наперед, что мой ответ не
всех вас удовлетворит.  Но я  его скажу.  Старый деспот,  доведший Россию до
границы гибели, добровольно откажется от престола или будет низложен...
     Последовали дружные аплодисменты.
     - Власть перейдет к регенту - великому князю Михаилу Александровичу...
     Зал   потряс  взрыв  негодования.   Свистки,   громкие  крики:   "Долой
династию!",  "Да  здравствует республика!",  "Не  хотим!"  -  заглушили речь
оратора. Тем не менее он продолжал:
     - Наследником  будет  Алексей...   -  Снова  раздались  крики.  Свистки
заглушили жидкие аплодисменты.  Милюков стушевался и исчез с трибуны.  Шум и
крики усилились.  Вскоре на  одной из  колонн Екатерининского зала  появился
рукописный лозунг: "Долой монархию! Да здравствует республика!"


                        58. Псков, 2 марта 1917 года

     В  девять вечера на  станцию Псков-Главная прибыл поезд из  Петрограда,
состоящий из  паровоза и  одного вагона.  Из  вагона выскочили два солдата с
красными бантами  на  рукавах и  встали  по  бокам  входной двери,  негромко
стукнув прикладами.  На  мягкий снежок вышли  двое  господ в  зимних шубах и
ботинках с гетрами.  Это были Шульгин и Гучков,  тайком от Совета угнавшие с
помощью  начальника Варшавского вокзала  паровоз и  вагон  для  того,  чтобы
отправиться в  Псков и  вырвать отречение у  царя.  Они не подозревали,  что
проект  такого  манифеста был  уже  подготовлен в  Ставке  после  того,  как
государь  дал  согласие  отречься  от  престола  в   пользу  наследника  при
регентстве Михаила.  То есть запущен в  дело тот самый вариант,  который так
долго муссировался "общественностью" и буржуазными заговорщиками.
     К вагону скорым шагом подошел флигель-адъютант царя полковник Мордвинов
и пригласил депутатов следовать прямо в царский вагон.
     - Но ведь я небрит с утра, мы выехали ночью... - пытался что-то сказать
Шульгин,  чтобы и оттянуть время, и привести себя в порядок для исторических
минут. Депутатов хотел сначала принять Рузский и расспросить их. Но посланец
главкосева опоздал, и Мордвинов повел новоприбывших к царскому поезду. Синие
вагоны стояли через несколько путей от  их  собственного.  Под  голубоватыми
станционными фонарями серебрились линейки рельсов.
     В  вагоне с  депутатов сняли верхнее платье.  Граф Фредерикс ввел их  в
просторный салон,  обтянутый зеленым  шелком.  Нарышкин,  начальник походной
канцелярии и друг царя, пристроился в уголке, чтобы записывать происходящее.
Фредерикс тоже  выбрал незаметное место.  Воейков встал  в  тамбуре вагона с
другой стороны так, чтобы никто не мог подслушать, но ему самому было бы все
видно и слышно.
     Запыхавшись  от  быстрой  ходьбы,  досадуя,  что  Мордвинов  перехватил
уполномоченных и его приказание не выполнено,  пришел со злым лицом Рузский.
Полевая форма цвета хаки маскировала его на фоне зеленых стен и занавесок.
     Вошел  государь.   Одет  он  был  в  серую  черкеску  и  был  вовсе  не
величествен,  а скорее очень обыден. Лицо спокойно, словно ничего особенного
здесь не происходит. Поздоровался за руку с депутатами.
     Жестом  пригласил  всех  сесть...  Сам  занял  место  по  одну  сторону
маленького четырехугольного столика,  придвинутого к зеленой шелковой стене.
Наискось от  государя сели  Шульгин и  Гучков.  Граф Фредерикс -  по  ту  же
сторону, что и Николай.
     Спокойно,  словно на  обычном визите,  император спросил,  что  господа
имеют ему сообщить.
     Гучков  начал  взволнованную речь.  Говорил  о  том,  что  происходит в
Петрограде.  Постепенно он  овладевал собой.  Его привычка говорить,  слегка
прикрывая лоб рукой, как бы сосредоточиваясь, лезла всем на глаза. Гучков не
смотрел на государя, а говорил, словно обращаясь к самому себе.
     Лицо царя было совершенно непроницаемо.
     Шульгин заметил,  что  государь немного похудел и  на  бледном его лице
кожа  вокруг голубых глаз  была коричневая,  разрисованная белыми черточками
морщин.  Он вдруг почувствовал,  что это загорелое лицо,  эти морщинки - все
было  маской,  казенным портретом,  а  настоящее лицо государя,  может быть,
редко кто и видел. Маска была невыразительна.
     Гучков все описывал события последних дней,  народные волнения, переход
войск  на  сторону народа.  Он  указал и  на  критическое положение думского
комитета,  который не сегодня завтра может быть сметен РСДРП и Петроградским
Советом  рабочих  и  солдатских  депутатов.  Только  немедленные радикальные
решения могут предотвратить катастрофу в армии и государстве.
     - Что бы вы считали желательным? - обыденно спросил царь.
     - Отречение  вашего  императорского величества  от  престола  в  пользу
наследника цесаревича Алексея Николаевича,  -  последовал патетический ответ
Гучкова.  Он  никак не  мог понять,  почему так спокойно царь принимает весь
этот  разговор.  Депутат,  так  много  сделавший для  компрометации в  среде
военных и  гражданских лиц  царского семейства,  был взволнован до  нервного
срыва. А объект нападок - холодно спокоен.
     - Считаете ли  вы,  что своим отречением я  внесу успокоение?  -  снова
спросил Николай Романов.
     - Другого выхода не существует,  -  пылко заявил Гучков.  -  О том, что
делается в Петрограде,  вашему величеству известно,  но перед нашим отъездом
явились в  Думу  представители воинских частей  Царского Села  и  объявили о
своем присоединении к новой власти.  На пути мы связались по прямому проводу
с  генералом Ивановым,  и  Николай  Иудович  сказал,  что  и  георгиевцы уже
разложились.
     Царь  слегка  поморщился.  Видно  было,  что  длинная речь  Гучкова ему
изрядно наскучила, но, как вежливый человек, он не мог прервать говорящего.
     А Гучков все говорил, говорил:
     - Полагаю,  что никакие вызовы войск с  фронта не  помогут;  фронтовики
сразу же перейдут к  восставшим,  как только прибудут в  Петроград.  Я знаю,
ваше величество,  что предлагаю вам решение судьбоносное, и я не жду, что вы
примете его тотчас.  Если хотите обдумать и решить, мы готовы уйти из вагона
и  подождать,  пока  вы  не  примете решение.  Однако все  должно свершиться
сегодня же вечером.
     Царь  безразлично посмотрел на  Гучкова и  спокойно,  только  немного с
гвардейским акцентом, сказал:
     - Я  этот вопрос уже обдумал и  решил отречься от  престола...  До трех
часов сегодняшнего дня я думал,  что могу отречься в пользу сына, Алексея...
Но я  посовещался с  хирургом Федоровым и  переменил решение в  пользу брата
Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца больного ребенка...
     На  лицах думских уполномоченных ясно проступило разочарование.  Они не
ожидали столь быстрого успеха.  Их  удивил и  даже  насторожил новый вариант
отречения -  в пользу Михаила, не предусмотренный еще ни в каком раскладе на
власть. Гучков пытался что-то возражать, но Николай был тверд.
     Шульгин мгновенно прикинул:  допустим, уполномоченные не согласились бы
с новой формой отречения...  Но каков был бы результат?  Государь передал бы
престол "вопреки желанию Государственной думы",  и  тогда  вся  эта  возня с
отречением ничего не прибавила бы к "авторитету" и сдерживающим возможностям
"народного представительства"...  Совет мог бы тогда вступить в игру... Нет,
опасно.  К тому же Михаил может отречься от престола, чтобы все вернулось на
круги своя, а малолетний Алексей не может...
     Шульгин с  волнением стал  вынимать заготовленный текст отречения.  Его
назвали "наброском". Государь взял его и вышел в свой кабинет.
     Когда Николай удалился,  обстановка немного разрядилась. Оказалось, что
в салоне находился еще один генерал,  Данилов-черный. Он как бы отделился от
зеленых стен и присоединился к остальным.
     - Не вызовет ли отречение в  пользу Михаила Александровича впоследствии
крупных осложнений,  ввиду того что такой порядок не  предусмотрен законом о
престолонаследии? - задал он мучивший всех вопрос.
     - Этот выход имеет в данных обстоятельствах серьезные удобства, - сразу
же  возразил Шульгин.  -  Если  на  престол  взойдет малолетний Алексей,  то
придется решать, останутся ли родители при нем. Если Николай Александрович и
Александра Федоровна останутся в  России,  то опять будут говорить,  что при
малолетнем Алексее правит Александра Федоровна, как правила при муже... Если
же  разлучить их,  то на троне будет расти человек,  ненавидящий окружающих,
как тюремщиков, отнявших у него отца и мать...
     Через полчаса государь вышел и  передал Гучкову листок бумаги.  На  нем
был  напечатан  на  "ремингтоне"  совсем  иной  текст,  чем  привезенный  из
Петрограда.  Проект манифеста уже  был  составлен в  Ставке и  по  телеграфу
передан Рузскому. Но делегаты хотели, чтобы в манифесте были вставлены слова
о присяге нового монарха конституции.  Посоветовавшись,  вставили "принеся в
том всенародную присягу".
     Сделали  еще  две-три  поправки.  Все  было  внесено  в  текст.  Гучков
предложил составить дубликат - ввиду могущих быть случайностей. Согласились.
Оба  документа царь подписал -  скорее всего умышленно,  чтобы был  еще один
юридический изъян, - карандашом.
     Конец  этой   тяжкой  для   всех  присутствующих  сц