овитую плоть...
     Потрясенный и растерянный Кюльман,  германский министр иностранных дел,
просит на  завтра назначить пленарное заседание.  Но  Троцкий заявляет,  что
российская  делегация  исчерпала  свои  полномочия  и  полагает  необходимым
вернуться в Петроград. По сигналу Троцкого члены делегации поднимаются и, не
прощаясь,  направляются к выходу.  Кюльман успевает лишь спросить Троцкого о
том, как же теперь будут сноситься правительства России и Германии?
     - Как сносились до переговоров, - грубо отвечает Троцкий. - По радио!..
     В  тот  же  вечер  Троцкий  потребовал  у  немцев  экстренный поезд,  и
большинство делегации,  за исключением нескольких экспертов и юзиста,  ночью
выехало из  Брест-Литовска.  Алексею Соколову выпало остаться еще  несколько
дней в  цитадели.  Немцы не обращали на него теперь никакого внимания.  Штаб
Гофмана  явно  готовился  к   наступлению.   А  через  два  дня  австрийский
доброжелатель   показал    Алексею    копию    телеграммы   дипломатического
представителя при  ставке  "Ост"  Лерснера  в  Берлин...  "Здесь  почти  все
считают,  что для нас вообще не могло произойти ничего более благоприятного,
чем решение Троцкого...  Конечно,  на первый взгляд оно ошеломляюще, - читал
Алексей, и возмущение росло в его душе. - Этим решением Троцкий отказывается
от всех преимуществ страны,  ведущей войну и заключающей мир. При заключении
мира мы все-таки должны были сделать ему различные серьезные уступки. Теперь
мы   сможем   все   урегулировать   по   нашему   собственному   усмотрению.
Территориальный вопрос будет  полностью решен  по  нашему желанию.  В  наших
руках по праву сильного и  победителя будут все оккупированные нами области,
и  мы сможем хозяйничать там по своему усмотрению.  Троцкий заявил,  что для
него не существует больше военнопленных.  Следовательно,  мы получим обратно
наших пленных и вернем за это столько русских пленных, сколько захотим..."
     "Сколько же судеб русских людей разбито всего несколькими словами главы
нашей делегации...  - с горечью думал Алексей. - Сколько жен и детей никогда
не  увидят кормильца,  потому что  теперь немцы всех  самых здоровых русских
пленных  будут  использовать как  рабочую силу  на  самых  тяжелых работах и
превратят их в бесправных рабов..."
     Он заставил себя дочитать документ до конца.
     "...поскольку,  со  своей стороны,  мы ведь находимся с  Россией лишь в
состоянии перемирия,  то  мы  свободны во всех отношениях.  Зато Троцкий сам
себя обезоружил".
     "Что  это  -  глупость или  измена?"  -  задал себе вопрос Алексей,  но
ответить на него так и не смог.

     Странное  ничегонеделанье продолжалось  до  шестнадцатого.  В  эти  дни
Соколову стало известно,  что тринадцатого кайзер провел в  Берлине Коронный
Совет, на котором были приняты грозные решения. Вильгельм Второй приказывал:
Россию  Советов  поставить на  колени,  ибо  большевики представляют крайнюю
угрозу в  политическом и  экономическом отношении.  От  них на империю может
перекинуться  зараза  пролетарской  революции.   Бациллы  этой   заразы  уже
возбуждали  германских  рабочих  на  ужасные  забастовки  конца  января,   и
продолжение их  следует исключить железом и  кровью.  Начать  наступление на
Петроград, дабы навести в нем прочный германский порядок. Немедленно оказать
самую широкую помощь Центральной Раде и  правительству буржуазной Финляндии,
вплоть до оккупации.
     Исполняя  директиву кайзера,  утвержденную Коронным  Советом,  тридцать
германских  дивизий  развернулись  от  Балтийского  до  Черного  моря.   Они
готовились обрушиться на Лифляндию,  Курляндию и Эстляндию, ударить на Минск
и Могилев,  Киев и Екатеринослав. Немцы нагло шли на нарушение статьи первой
договора о перемирии.
     Перед отъездом из Бреста шестнадцатого числа Соколова пригласил к  себе
генерал Гофман.  Сначала он официально объявил о разрыве перемирия. А затем,
любезно   обращаясь   к    строптивцу,    "обер-Ост"    выразил   комплимент
работоспособности и  талантам Соколова.  Алексей молчал,  но  его  подмывало
ответить какой-нибудь грубостью.  Наконец герр  генерал посоветовал русскому
коллеге  остаться  служить  в  германской армии  или,  на  худой  конец,  на
самостийной Украине,  которая теперь будет под немецким протекторатом,  и ей
потребуются знающие деятели.
     - Германское правительство позаботилось о  некоторых из  ваших  военных
экспертов,  которым  их  офицерская честь  и  присяга  царю  внушили решение
отказаться от  службы у  большевиков...  -  предъявил Гофман свой  последний
аргумент и вкрадчиво улыбнулся.
     - Господин генерал!  -  гордо поднял голову Алексей.  -  У  меня другие
понятия об  офицерской чести.  Я  должен  служить своему  народу  и  русской
земле...  А  что  касается присяги  царю,  то  ведь  Николай  Романов первым
уничтожил ее,  отрекшись от престола.  Наши солдаты давно поняли это. Что же
касается некоторых изменников,  то их покарает либо судьба, либо собственная
совесть!
     - Что ж,  господин генерал!  - поклонился Гофман одной головой. - Может
быть, мы займем противоположные стороны по линии фронта? Но учтите, немецкое
военное искусство - самое высокое из всех существующих...
     - Придет время,  когда мы докажем вам противное!  - также только кивнул
на прощание Соколов.


                       98. Могилев, февраль 1918 года

     В  день,  когда началось немецкое наступление по всему фронту,  Алексей
Соколов выехал из Минска,  куда он добрался накануне,  в Могилев,  в Ставку.
Ему было приказано доложить все данные о германской армии, которые он собрал
во время своего пребывания в Брест-Литовске,  новому генерал-квартирмейстеру
армии  генералу  Гришинскому и  изложить  собственные наблюдения  начальнику
штаба   верховного  главнокомандующего  Михаилу  Дмитриевичу  Бонч-Бруевичу.
Соколов служил когда-то  в  Киеве  под  командой этого известного генерала и
искренне обрадовался тому,  что  Михаил  Дмитриевич остался верен  Советской
власти. Он не думал, что причиной было его родство с Владимиром Дмитриевичем
Бонч-Бруевичем,   одним  из  ближайших  соратников  Ленина.  Ведь  революция
разводила в  противоположные лагеря не только братьев,  но отцов и  сыновей,
других самых близких людей.  Михаила Дмитриевича оставили на службе народу и
уважение к  младшему брату-революционеру,  и  такое же  понимание офицерской
чести, как у Соколова.
     Однако в Могилеве даже доложить о том, что происходило в Брест-Литовске
и  о дислокации германских частей,  Соколову по-настоящему так и не удалось.
Он  прибыл в  Ставку девятнадцатого,  как  раз  в  тот  день,  когда  Михаил
Дмитриевич  закончил   все   дела   по   расформированию  штаба   верховного
главнокомандующего.  Нашел он  его  в  гостинице "Франция".  Оказалось,  что
только сегодня генерал Бонч-Бруевич сдал  Могилевскому Совету губернаторский
дом,  где  помещались  главные  службы  ликвидированной  уже  Ставки  и  его
квартира.
     В  той же гостинице снял номер и  Алексей,  ожидая,  что придется здесь
хотя   бы   переночевать.   Коридорный  проводил  его   сначала  к   комнате
Бонч-Бруевича. Сухой и подвижный генерал, начавший лысеть, с массивным носом
и пышными усами,  с гвардейской выправкой,  был на месте.  Он сразу же узнал
своего старого сослуживца.  Михаил Дмитриевич кое-что знал о брест-литовских
переговорах и тоже был рад, что такой знающий и дельный офицер, как Соколов,
без малейших сомнений остался на службе у Советской власти. Они обнялись.
     Михаил Дмитриевич поведал,  что теперь он отставной генерал, собирается
отправиться на днях а Чернигов,  откуда он со своим полком уходит на фронт и
где теперь намерен поселиться.  Чувствовалось,  что он  обижен столь быстрой
ликвидацией Ставки,  где он  лишь недавно стал играть главную роль и  где он
искренне хотел  принести пользу  Родине,  организуя не  только сопротивление
немцам,  но  и  переброску огромных материальных запасов  русской  армии  из
угрожаемых территорий в глубь страны.
     Бонч-Бруевич рассказал товарищу о том,  что творится сейчас на фронтах,
а  Соколов  -  о  мирной  конференции  в  Брест-Литовской  цитадели.  Михаил
Дмитриевич выглядел плохо.  Под глазами у  него легли черные круги.  Генерал
как-то сгорбился и  говорил глухо,  словно старец.  Сорокасемилетний военный
выглядел на все шестьдесят.
     Только  генералы  расположились  пообедать,  как  пришел  посыльный  из
Совета.  Он  подал Бонч-Бруевичу телеграмму.  Расслабленным движением Михаил
Дмитриевич вскрыл  ее,  пробежал глазами и  вскочил со  стула,  как  молодой
человек. На глазах он преображался. Плечи распрямились, глаза повеселели, он
заулыбался и, ни слова не говоря, протянул листок Алексею. Соколов прочитал:
"Предлагаю вам немедленно с  наличным составом Ставки прибыть в  Петроград".
Подпись  "Ленин" заставила Соколова встать  и  еще  раз  перечитать короткий
текст.
     - Алексей Алексеевич!  Но  ведь Ставка-то расформирована...  Что бы это
значило?..  -  задумчиво взялся за пышный ус Бонч-Бруевич.  -  Не иначе, как
вызов связан с наступлением немцев... Нужно действовать! Поговорим в поезде!
- добавил генерал,  нисколько не сомневаясь,  что Соколов отправится с ним в
Петроград.  Он  вызвал  начальника  военных  сообщений  генерала  Раттэля  и
приказал ему сформировать экстренный поезд.
     Две  ночи и  два  дня шел в  Петроград поезд с  генералами и  офицерами
Ставки,  оставшимися верным революционному правительству,  по большой дуге с
юга  на  север.  Путь  проходил через тылы  армии,  солдатские массы которой
откатывались  с  фронтов  и  сметали  на  своем  пути  всякое  сопротивление
гражданских и  тыловых  начальников.  Паровозы у  экстренного поезда  меняли
только на  разъездах вдали от  узловых станций,  чтобы толпы солдат не смяли
маленькую охрану, которую возглавлял бывший комендант поезда Крыленко матрос
Приходько.   Все  крупные  станции  проскакивали  с  ходу:   Оршу,  Витебск,
Новосокольники,  пресловутое Дно. Авторитет генерала Раттэля делал свое дело
- железнодорожные  начальники  всех   рангов  по   первому  его   требованию
пропускали загадочный поезд без задержки. Двери бронированных пульманов были
закрыты наглухо,  из приоткрытых, несмотря на холод, нескольких окон торчали
рыльца пулеметов...


                    99. Петроград, 22 февраля 1918 года

     Уже  темнело,  когда на  первый путь  Царскосельского вокзала паровоз с
намерзшими сосульками осторожно втащил короткий состав.  Перрон был  засыпан
снегом.   Под  его  застекленным  полукружьем  несколько  жителей  пригорода
высматривали, будет ли поезд на Царское.
     Михаил Дмитриевич вышел  один  на  поиски телефона.  Он  нашел  кабинет
комиссара  вокзала  и  связался  со  Смольным.  Владимир  Дмитриевич коротко
ответил:  "Высылаю за  вами машины,  Владимир Ильич вас ждет!  Приготовьтесь
включиться в работу по обороне Петрограда..."
     Авто от Смольного подошли быстро и  стали у бывшего Царского павильона.
Генералы Бонч-Бруевич,  Лукирский,  Раттэль,  Гришинский, Сулейман и Соколов
немедленно заняли места в  них.  Машины помчались.  Петроград был  холоден и
мрачен  как  никогда.   На  пустынных  Загородном,  Владимирском  и  Невском
проспектах встречались только  редкие  фигуры прохожих,  пробиравшихся через
сугробы,  наметенные порывами буйного ветра.  Миновали Знаменскую площадь. У
Алексея что-то екнуло в  груди,  но он подавил в себе желание сойти с авто и
зайти домой.
     Суворовский проспект,  Лафонская площадь,  Смольный... Матрос-порученец
управляющего  делами   Совета   народных  комиссаров  Владимира  Дмитриевича
Бонч-Бруевича, увешанный гранатами, двумя револьверами, белозубый и озорной,
повел, расталкивая толпу, группу новоприбывших по коридорам.
     Ладно скроенные из особого сукна шинели, фуражки генеральского образца,
но  без  царских  кокард,  крепкие сапоги  и  отутюженные галифе,  хотя  без
лампасов,  неистребимая выправка кадровых военных выдавали в  них людей явно
не пролетарского происхождения.  На них смотрели с интересом - вроде бы и не
арестованные, а какие-то не свои.
     И генералы глаз не отводят,  в них тоже затаился жгучий интерес:  какие
же они -  люди,  сотворившие революцию,  опрокинувшие старый мир,  а  теперь
противостоящие германской интервенции?  Матросы,  красногвардейцы,  солдаты,
рабочие -  с  винтовками и  без  них,  спешащие или  мирно беседующие друг с
другом,  сидящие прямо в  коридоре вдоль стен или  выслушивающие указания от
товарищей с  красными от недосыпания глазами и  серыми усталыми лицами.  Вот
парадная лестница,  второй,  третий этаж. Быстрый шаг заканчивается у двери,
на которой красуется цифра 75.
     Дверь  открывается,  генералы  входят.  Им  навстречу  спешит  Владимир
Дмитриевич,  но ему некогда даже обняться с братом - такой темп работы задан
в  Смольном  в  эти  дни.  Он  только  успевает  сказать,  что  немцы  ведут
наступление на Петроград, положение архисложное.
     Открыта дверь в  соседнюю комнату.  Видно,  что в  центре ее  на  столе
разложена карта-десятиверстка Петрограда и окрестностей.  Почти все спутники
Соколова уже успели войти в ту комнату, как раздается вскрик: "Алеша!"
     Это Анастасия подняла на  миг глаза от  машинки и  вдруг увидела своего
Алексея.  Соколов  задержался  лишь  на  секунду  у  порога,  остолбенев  от
удивления и счастья,  но превозмог себя и только посмотрел на Настю глазами,
в которых она прочитала все - и любовь, и радость, и надежду, и уверенность,
что все будет очень хорошо, раз они снова вместе.


                               Вместо эпилога

     Алексей  Алексеевич Соколов  прошел  трудными  дорогами провинциального
гусарского  офицера,  военного  разведчика,  затем  генерала  старой  армии.
Патриотизм,  честь и  долг привели его под красное знамя Советов.  "Нарвские
позиции,  23 февраля 1917 года" -  мог бы называться очередной эпизод...  Но
это уже другая тема, иной сюжет, другой этап жизни героя романа и революции.
     Вероятно,  вдумчивого читателя  заинтересует,  существовал ли  реальный
человек,  который  послужил  прообразом герою  трилогии "Негромкий выстрел",
"Вместе с  Россией",  "Честь и  долг"?  Образ Соколова -  собирательный.  Но
многое  в  его  жизнеописании  навеяно  событиями  и  фактами  из  биографий
генерал-лейтенантов Советской Армии А.А.Самойло и А.А.Игнатьева.
     Далеко  не  все  офицеры и  генералы старой армии  а  1917  году  стали
белогвардейцами.  Сотни и  тысячи их после Великого Октября честно и  твердо
стали на  службу Советской власти,  народу,  революции.  Об этом убедительно
свидетельствует история.
     За  два  с  лишним года  иностранной интервенции и  гражданской войны в
Красную Армию добровольно вступили или были призваны по декрету от июля 1918
года  около  пятидесяти тысяч  офицеров и  генералов старой армии.  Около 30
тысяч из них воевали в  действующих войсках и внесли свой вклад в победу над
интервентами и  контрреволюционерами.  Многие  погибли  на  красной  стороне
фронта, разделившего весь мир после 7 ноября 1917 года.
     К концу 1920 года в РККА насчитывалось около 217 тысяч командиров.  Две
трети из  них  были  подготовлены в  годы военной интервенций и  гражданской
войны  из  числа рабочих и  крестьян в  советских военно-учебных заведениях.
Военные специалисты старой армии составляли 34 процента командных кадров.  В
том числе кадровые офицеры насчитывали 6 процентов,  а подготовленные в годы
мировой войны -  28 процентов. Велик вклад этих опытных военных специалистов
и   в  строительство  Рабоче-Крестьянской  Красной  Армии  в  период  мирной
передышки.  С  их  участием Советское государство и  Коммунистическая партия
вырастили огромный отряд  командиров,  прославивших нашу  Родину  и  русскую
военную школу блестящими победами.
     Это  о  тех  офицерах  и  генералах  старой  армии,  кто  сознательно и
добровольно перешел  на  службу  советской Отчизне,  сказал  Владимир  Ильич
Ленин:  "Вы  слышали о  ряде блестящих побед Красной Армии.  В  ней работают
десятки тысяч старых офицеров и  полковников.  Если бы  мы  их  не  взяли на
службу и  не заставили служить нам,  мы не могли бы создать армии".  И  еще:
"Они помотали нам работать и давали нам взамен свои технические познания.  И
только при  помощи их  Красная Армия могла одержать те  победы,  которые она
одержала".
     В  унтер-офицерских чинах  воевали  на  фронтах  первой  мировой  войны
прославленные    маршалы    Советского    Союза    Г.К.Жуков,     И.С.Конев,
К.К.Рокоссовский,  С.М.Буденный.  Маршалы Советского Союза М.Н.Тухачевский и
А.М.Василевский  до  октября  1917  года  были  поручиками,  Ф.И.Толбухин  -
штабс-капитаном,  А.И.Егоров  и  Б.М.Шапошников вступили  в  Красную  Армию,
будучи полковниками.
     В  строительстве Вооруженных Сил  нашей  страны,  в  обороне Республики
Советов участвовали на  разных  постах три  военных министра старой России -
А.А.Поливанов,  Д.С.Шуваев,  А.И.Верховский,  крупнейшие военные  деятели  -
А.А.Брусилов,  М.Д.Бонч-Бруевич,  К.И.Величко, В.Н.Егорьев, В.Н.Клембовский,
А.А.Маниковский, Д.П.Парский, Н.М.Потапов...
     Да, некоторые из бывших членов офицерской касты царской России пришли в
Красную Армию не сразу,  прошли тяжкий путь сомнений.  Но,  встав в ее ряды,
они  храбро сражались,  честно и  не  покладая рук  работали,  вели научную,
педагогическую деятельность  в  военных  и  гражданских  учреждениях  Страны
Советов.
     Подвиг генерала Советской Армии Д.М.Карбышева,  мученически погибшего в
гитлеровском концлагере Маутхаузен,  но не предавшего свой народ, - особенно
ярко  показал,  что  офицеры старой  русской армии,  добровольно пришедшие в
Октябре 17-го  на  службу революции,  стали  пламенными патриотами Советской
Родины.
     Пытливому читателю я  хотел бы  подтвердить,  что  в  этих  трех книгах
описаны в  основном реальные события.  Подлинные факты,  а  также  диалоги и
мысли конкретных исторических лиц даются по документам,  речам, выступлениям
в периодике или их изложениям, мемуарам, работам историков и биографов.
     Роман-хроника - трудный и не всегда благодарный жанр литературы. Иногда
он  может  показаться сухим,  слишком документальным.  При  этом,  я  думаю,
драматургия истории выше и сильнее того, из чего она складывается - из судеб
отдельных людей и  их  драм.  Вместе с  тем  жанр романа-хроники может нести
какие-то новые сведения, вызвать отклик читателя, мозг которого в наше время
привык ежедневно, ежечасно впитывать миллиарды бит информации.
     Роман-хроника  -  это  отнюдь  не  развлекательное  чтение.  Поэтому  я
благодарю читателя за его труд - чтение этого романа.
                                                                 Егор Иванов