кие выводы...  Если бы не известная апатия в ее руководстве...  как бы
это выразиться поделикатней...
     - Скажите лучше,  если бы  не старые дураки генералы и  первый из них -
ваш  друг  Владимир Александрович Сухомлинов,  который только и  живет,  что
своим  "очаровательным демоном" -  Екатериной Викторовной!  -  резко выпалил
Манус.
     - Согласен с  вами,  что  мой  друг Владимир Александрович не  отдается
целиком работе,  как  это было бы  пристойно столь высокому государственному
деятелю, а стремится побольше времени побыть со своей очаровательной молодой
женой,  потакая всем ее капризам. Но вы несправедливы, говоря, что он дурак.
Его  превосходительство достаточно умен  для  того,  чтобы быть  в  неплохих
отношениях с  Вильгельмом Вторым  и  симпатизировать улучшению  отношений  с
Германией в ущерб Англии и Франции. Однако, как говорится, ближе к дельцу...
Хотелось  бы  обратить  ваше  внимание,  дражайший Игнатий  Перфильевич,  на
некоторые подозрения, имеющиеся у его величества Вильгельма в адрес офицеров
армии Франца-Иосифа,  в жилах коих течет славянская кровь, - чехов, поляков,
словаков, русинов и других. Видимо, следовало бы изучить прежде всего именно
эту  категорию русских друзей.  Ведь  ни  один  истинно германский офицер не
согласится торговать тайнами своей империи...
     - Ай,  бросьте,  Александр!  -  снова  перебил его  хозяин дома.  -  За
приличные деньги любой германский офицер продаст вам не только тайны, но всю
свою родню с потрохами! Дело только в цене.
     - А  как  ваш "ручной" Генерального штаба полковник,  которого я  часто
вижу у вас за ломберным столиком?  -  поинтересовался Альтшиллер,  подходя к
главной цели  своего визита.  -  Есть ли  у  него доступ к  таким сведениям,
которые нужны в  Берлине?  Ведь он служит в  отделе генерал-квартирмейстера,
сиречь занимается разведкой...
     Манус задумался. Он размышлял о том, стоит ли подвергать опасности свое
знакомство с  Энкелем,  давая ему задание разузнать источник утечки секретов
из Вены и Берлина, но жажда получить новые привилегии в торговле с Германией
из рук самого кайзера пересилила осторожность.
     - Хорошо,  я  поговорю с ним сегодня вечером,  если он придет на партию
винта,  -  сказал Манус и  потянулся к черному эбонитовому ящику телефонного
аппарата  новейшей  конструкции.  Он  попросил телефонистку соединить его  с
Генеральным штабом и повел с полковником Энкелем тот самый разговор, который
случайно услышал Соколов.
     Когда   банкир  повесил  трубку  на   высокую  медную  вилку  аппарата,
Альтшиллер  снова  настойчиво стал  поворачивать разговор  на  использование
связей с Энкелем в интересах кайзера.
     - А  что  за  тип этот ваш полковник?  -  поинтересовался Александр.  -
Надежны ли сведения,  им доставляемые? Не заподозрит ли из разговоров с вами
о сотрудничестве с германской разведкой?
     - Не беспокойтесь, - самодовольно отозвался Манус, - он у меня давно на
золотом  крючке.  Оскар  Карлович,  говоря  о  своем  богатстве,  ссылается,
разумеется, не на мою щедрость, которая его сделала материально независимым,
а  на капиталы своего папаши,  который служит в  Гельсингфорсе в  канцелярии
генерал-губернатора,  занимая там какой-то  важный пост.  Энкель -  типичный
швед:  презирает Россию,  но  побаивается ее  мощи.  Поэтому он сделает все,
чтобы ослабить эту империю.  Ха-ха-ха!  Предателей Австро-Венгрии и Германии
будет вынюхивать предатель России, а мы от оного получим прибыль...
     Подобная ситуация весьма  насмешила купца  первой гильдии.  Смех  долго
колыхал его грузное тело.


                      29. Петербург, январь 1913 года

     Когда  Соколов после  доклада Монкевицу вернулся домой,  тетушка подала
ему поднос с  письмами и  визитными карточками,  пришедшими,  пока он  был в
отлучке.  Среди них  был конверт городской почты с  письмом тайной советницы
Шумаковой.  Советница напоминала,  что  она  была  когда-то  очень  дружна с
покойной матерью Соколова,  сообщала,  что  по  четвергам у  нее  собирается
общество  молодежи,   что   они   решили   ставить  любительским  спектаклем
"Разбойников" Шиллера и  просили бы  его,  Соколова,  как знатока германских
стран и немецкого языка в особенности помочь им советом.
     Соколов показал это письмо тетушке. Мария Алексеевна, старая жительница
Петербурга, хотя никуда не выходила, но знала преотлично весь столичный свет
и все так называемое "культурное общество".
     - Сходи,  Алешенька,  развейся,  -  сказала тетушка.  -  Никакие там не
"Разбойники",  а  дочь-невеста и  другие  барышни,  которым женихов надобно.
Матушку твою,  царство ей небесное, Шумакова любила, а батюшке, братцу моему
Алексей Алексеевичу,  даже протекцию когда-то составила. Познакомишься там с
интеллигентами -  как  это  теперь называют -  может быть,  и  не  умрешь от
скуки...  На угощенье не особенно надейся -  будут мятные пряники, мармелад,
варенье,  пастила - вроде бы русские лакомства, а на самом деле для экономии
- эдак у самовара дешевле посидеть, чем балы да пиры устраивать...
     Алексей решил пойти. Извозчик с лошадкой, запряженной в легкие горбатые
санки, живо доставил его к дому на Пушкинской улице, где квартировала тайная
советница.  Соколов,  погрешив  против  петербургских  обычаев,  диктовавших
светским людям опоздание на час, почти не задержался. Но, когда он вступил в
прихожую на  третьем этаже  высокого каменного доходного дома,  все  вешалки
были уже заняты гимназическими пальто и фуражками, девичьими шубками на вате
и дешевом меху, студенческими тужурками. Из гостиной, похожей по размерам на
зал,  несся  нестройный хор  молодых голосов.  Гости располагались группками
вокруг рояля и двух столов на простых,  крытых ситцем диванах и креслах,  на
стульях или просто у подоконника.  Гостиная была освещена, как, по-видимому,
и  вся  квартира,  керосиновыми лампами,  зажженными по  случаю "четверга" в
большом количестве.
     Когда Соколов появился,  советница,  дама рослая и полная, но, несмотря
на свои объемы,  исключительно энергичная,  пошла ему навстречу из-за рояля,
где она собиралась аккомпанировать певцу в  толстовке,  похожему на молодого
Толстого,  что на портрете работы Крамского.  Соколов представился.  При его
появлении,  свежего,  гладко выбритого,  в вицмундире и со шпагой, все разом
замолкли и обратились лицами к нему.  Соколов почувствовал себя неловко,  но
советница пришла ему на помощь:
     - Не  знакомьтесь сразу со всеми -  это долго и  грохота стульями будет
много. За разговором вокруг самовара всех и узнаете! А сейчас пошли чай пить
- самовар поспел, Таня уже чай заварила...
     Вошли  в  столовую.  Советница представила Соколова дочери,  сидевшей у
самовара и наполнявшей разнокалиберные стаканы и чашки.
     - А мы и не думали,  что вы откликнетесь на нашу просьбу, - обвела Таня
жестом своих друзей и подруг. - Ведь вы в таких чинах, а вот приехали помочь
молодежи...
     Вокруг стола уже задорно шумели гости,  резко сдвигая стулья, передавая
чай,  обсуждая сравнительные достоинства пастилы и мармелада.  Соколов сразу
не охватил взглядом всех гостей,  но,  оборотясь от хозяйки к  столу,  чтобы
занять место,  с удивлением увидел подле свободного стула ту самую пепельную
головку,  которая так  восхитила его  во  время конноспортивных состязаний в
манеже.  Оказалось,  что  это была лучшая подруга Татьяны -  Анастасия.  Она
только что вышла из комнаты Татьяны. Простая гладкая прическа с пучком волос
сзади,  правильные  черты  лица  с  чуть  вздернутым  носиком,  ясные  умные
серо-голубые глаза,  спокойная манера общения с людьми,  сдержанная улыбка и
скромное,  но ладное платье -  все создавало образ незаурядной,  обаятельной
личности.
     Соколов почувствовал себя как на крыльях,  ему только неудобно было все
время поворачиваться к  соседке,  чтобы еще и еще любоваться ею,  говорить с
ней.
     Стаси,  как  она  представилась Алексею  Алексеевичу,  вспоминая конный
праздник,  где  она  видела  этого  военного  в  другом,  красивом гусарском
мундире, на прекрасном золотистом коне, буквально перелетающем самые трудные
препятствия, глядела на Соколова с восхищением.
     - А почему вы теперь в другой форме? - спросила она его.
     - В конкур-иппике я выступал за свой прежний полк - литовских гусар, из
коего  вышел  в  Академию  Генерального  штаба,   -  полушепотом,  чтобы  не
привлекать внимания других соседей по столу, объяснил Соколов. Только теперь
Стаси заметила на борту его простого вицмундира значок академии - серебряный
двуглавый орел в  обрамлении венка из лавровых листьев.  По женской простоте
она  решила,  что  это  орден,  но  Соколов  с  присущей военным дотошностью
объяснил ей значение символа.
     От  всех  своих объяснений Соколов засмущался и  замолчал.  Он  сам  не
заметил,  как перед ним очутился большой кусок французской булки, намазанный
густо желтым сливочным маслом, и дымящийся стакан крепкого чая.
     - Вы ешьте,  -  предложила Стаси,  -  и не стесняйтесь,  тут все свои -
Варя,  Лена,  Вера,  Гриша,  Костя, Володя, Саша... - показывала она глазами
барышень и молодых людей.
     Сквозь общий гам прорезался чей-то звонкий голос и попал в паузу, когда
все вдруг умолкли:
     - Ну  вот,  наконец есть  между нами  и  представитель машины насилия -
полковник,  и мы можем с ним обсудить важную тему: какова должна быть армия,
ежели она народная?
     Кто-то счел постановку вопроса бестактной и  смущенно хихикнул;  кто-то
бросил: "Молодец, Саша!", но оратора перебили с другого конца стола:
     - Позвольте,  товарищи,  князь Кропоткин считает,  что  армии вообще не
должно быть никакой!
     Говоривший  о   машине  насилия  был   студент,   одетый  с   нарочитой
небрежностью  в   синюю   косоворотку,   поверх   которой  мешковато  сидела
студенческая тужурка,  почти проношенная на локтях,  а о Кропоткине вспомнил
бледный высокий студент-технолог с бородкой, росшей прямо из кадыка.
     С   мальчишеским  жаром  их   перебил  гимназист,   который  воскликнул
недоуменно:
     - Как никакой армии не должно быть?  А стало быть, не будет и юнкерских
училищ?!
     Все  засмеялись,   потому  что  обнаружилось,  что  гимназист  метит  в
юнкерское училище.
     Молодой  человек  лет  двадцати  шести,  по  виду  помощник  присяжного
поверенного или мелкий служащий банка, возмутился:
     - Ну и хватил,  Федя!  Подай ему юнкерское училище!.. И это в двадцатом
веке, когда все завоевательные войны давно отгремели!
     - Теперь  война  немыслима!  Народ  не  тот,  он  не  пойдет  на  войну
братоубийственную!  Мы,  пацифисты,  раскроем ему на  это глаза,  и  солдаты
останутся в казармах! - подтвердил студент-технолог.
     Соколов с интересом слушал молодежь.
     - Помилуйте,  а для чего же все вооружаются?! - возопил вдруг молчавший
до  сих  пор  Гриша,  студенческий сюртук  которого  был  сшит  у  отличного
портного,  а когда он размахивал руками от возбуждения,  полы распахивались,
демонстрируя белую шелковую подкладку.
     "Ага,   это  представитель  того  самого  богатого  студенчества,  коих
называют "белоподкладочниками" и  терпеть не могут в студенческих коммунах",
- подумал Соколов, а белоподкладочник между тем продолжал:
     - Пушки,  накопленные в  избыточном количестве,  сами  начнут стрелять,
вооруженный  мир   не   может   долго  продолжаться,   иначе  Европа  просто
разорится!..
     - Коллеги,  товарищи!  -  сказала Таня умоляюще.  -  Вы  как на сходке:
беспорядок,  крики с мест...  никто не слушает ораторов, а норовит высказать
только свое мнение.  Ведь мы  пригласили к  нам  специалиста,  представителя
армии, чтобы расспросить его, задать ему вопросы, а галдим и не слушаем, что
он скажет!..
     "Так  вот,  оказывается,  какие  барышни-невесты  здесь  собираются  по
четвергам", - с веселой иронией подумал Соколов и приготовился участвовать в
диспуте,  использовав весь  накопленный в  академии багаж знаний по  военной
истории.
     - Давайте приступим, - продолжала призывать Татьяна, и ее наконец вроде
бы послушались.
     - Возможны ли  теперь  войны?  -  задал  первый вопрос молчавший доселе
симпатичный  круглоголовый,  коротко  остриженный,  но  с  пшеничными  усами
студент в  простой куртке  поверх  черной сатиновой рубахи.  Снова  поднялся
крик, через который пробился визгливый голос белоподкладочника:
     - Обсудим сперва мою  постановку вопроса:  армия  для  войны или  война
вызывает формирование армии?
     - Чушь! - резко сказал студент в потертой тужурке.
     - Товарищ!  Но  ведь я  в  прошлый раз ясно доказал,  что если не будет
армии,  то  общество изживет милитаризм,  народ  весь  будет  лишен зловещих
инстинктов войны,  а сражения просто не состоятся! Разве вы отсутствовали на
моем реферате? - надрывался белоподкладочник.
     - Я присутствовал,  но не разделяю вашей нелепой позиции,  - огрызнулся
студент в тужурке,  которого звали Саша.  - Свою абракадабру вы можете нести
только Павлу Никитичу!
     При этих словах чистенько одетый господин встрепенулся и  снова вступил
в спор:
     - Я не разделяю целиком позиций анархистов,  поскольку я эсер и считаю,
что  крестьянство должно  вооружаться,  чтобы  противопоставить себя  армии.
Только революция крестьян, только крестьянские восстания оздоровят атмосферу
России...
     - У, куда вас понесло от главной темы! - возмутился гимназист.
     - Господа,  начинается ерунда,  -  пискнула  было  высокая  и  стройная
брюнетка. - Сами пригласили порядочного человека, а сами себя слушаете...
     - А я говорю,  что существование армии нарушает равенство в обществе! -
капризно продолжал белоподкладочник.
     Хозяйка дома,  тайная советница, вдруг махнула на молодежь рукой и ушла
от самовара.  Ее ухода никто,  кроме Соколова,  не заметил.  Полковник хотел
было подняться с  места,  чтобы проститься с  ней,  но  решил,  что подобные
церемонии здесь не приняты, и остался на своем стуле.


                      30. Петербург, январь 1913 года

     Ужин  в  доме  Мануса начинался довольно рано  для  Петербурга -  около
восьми вечера -  и  был весьма скромен для столь богатого и  открытого дома,
какой  держал  купец-хлебосол.   На  большом  столе,  сервированном  дорогим
серебром  модных  форм  югенд-стиля  с  инициалами  хозяина,   расположились
копченый  сиг,  окорок  ветчины,  холодная  телятина,  лососина  под  соусом
провансаль, кулебяки и пирожки к бульону, фрукты, сыры и земляника из Ниццы.
Посреди  стола  лежала  искусно  сплетенная гирлянда из  гвоздик  и  зелени.
Хрусталь люстр  отражался в  белоснежном фарфоре кувертов,  играл  в  гранях
хрустальных карафов,  на  каждом  из  которых болтался серебряный "ошейник",
сообщавший,  коньяк ли,  водка,  херес или портвейн,  мадера или бургундское
наполняли этот  сосуд.  В  доме  Игнатия  Мануса  вино  в  бутылках,  кроме,
разумеется, шампанского, никогда не подавали...
     Гости  дружно сбирались,  ибо  после  ужина  предстояла партия в  винт,
модную "коммерческую" игру,  приносившую отдохновение и  азарт в серые будни
финансовых тузов.
     Еще больше гостей привлекала в  этот дом возможность обсудить "в  своем
кругу"   актуальные  вопросы   политики,   разузнать  придворные  новости  и
обменяться впечатлениями,  а иногда набросать план совместных действий в той
или иной крупной финансовой афере.
     В   числе   первых  приехал  камергер  "высочайшего  двора",   директор
Петроградского  Международного  банка  Вышнеградский.   Он   был   одним  из
активнейших и  напористых воротил  своего  времени -  председатель правления
Общества   коломенского   машиностроительного   завода,   крупный   акционер
машиностроительного предприятия Гартмана,  Кузнецких  каменноугольных копей,
тульских меднопрокатных и патронных заводов,  организатор синдиката банков -
именно  он  осуществлял "личную  унию"  банковских сфер  с  правительством и
двором.  Вышнеградский пользовался  особым  доверием  императрицы Александры
Федоровны из-за своих тесных деловых связей с  германским капиталом и  часто
выполнял   ее   деликатные  поручения,   переводя  золотые   царские   рубли
многочисленной зарубежной родне бывшей принцессы Гессенской.
     Не   замедлил  явиться  и   знаменитый  Митенька  -   Дмитрий  Леонович
Рубинштейн, тридцатисемилетний кандидат юридических наук, директор правления
Общества  петро-марьинских  и  варвароплесского объединения  каменноугольных
копей,   страхового  общества  "Волга",   Русско-Французского  банка,   член
правлений других  подобных "русских" банков,  где  французские,  германские,
британские   капиталы   соединяли   свою   энергию   для   захвата   русской
промышленности,  для  выжимания  пота  и  крови  из  российских  трудящихся,
превращения их в наемных рабов страшного братства барышников,  капиталистов,
гешефтмахеров.
     Заскочил "на  огонек"  старший лейтенант гвардейского флотского экипажа
Васька Кузьминский,  жуир и бреттер,  известный в обществе,  впрочем,  более
всего  тем,  что  его  двадцативосьмилетняя  жена  Надежда  была  фанатичной
поклонницей Распутина.  Пришел и журналист,  барон Унгерн-Штернберг, большой
приятель  австрийского военного агента  майора  Спанокки и  давний  знакомец
Альтшиллера.
     Пришли в  этот вечер к  Игнатию Перфильевичу товарищ министра Веревкин,
Тимашев,  оказавший в  бытность  свою  министром торговли  и  промышленности
немало важных услуг хозяину дома  и  получивший за  это  от  него  в  полное
владение не  одну тысячу привилегированных акций банков и  товариществ,  где
заправлял Манус.  Позже всех,  но  почти одновременно с  Энкелем прикатил на
моторе,  арендованном для него за  счет Русского транспортного и  страхового
общества,   председателем  коего   был   опять-таки   Игнатий   Перфильевич,
шталмейстер двора его императорского величества, свиты генерал Бурдуков.
     Поджидая  опаздывавших,   общество  собралось  в  зале  между  парадной
гостиной  и   столовой  вокруг   стола,   уставленного  различными  водками,
настойками,  наливками.  На  том же  столе были накрыты грибочки,  маринады,
соленья  и   разные  экзотические  закуски  заморского  происхождения  вроде
английских консервов.  Игнатий  Перфильевич,  понимавший толк  в  купеческих
удовольствиях,  при  появлении первого гостя  покинул вместе с  Альтшиллером
кабинет и радушествовал в закусочной зале.
     Энкель,  а  за  ним и  Бурдуков внесли новый ажиотаж вокруг стола,  все
наперебой принялись рекомендовать им  свои  излюбленные напитки  и  закуски,
которых  уже  довольно изрядно  напробовались.  Затем,  предводительствуемые
Манусом,   гости  проследовали  чинно  в  столовую,   где  уселись  на  свои
традиционные  места.  Не  успели  расположиться,  как  вошла  хозяйка  дома.
Пришлось опять вставать и раскланиваться с супругой Игнатия Перфильевича.
     Разговор за  столом  вертелся вокруг последних светских новостей.  Всех
очень занимала случившаяся недавно,  в октябре прошлого года,  романтическая
история  великого  князя   Михаила  Александровича,   брата  царя.   История
закончилась  тем,  что  Михаил  вступил  в  морганатический  брак  со  своей
возлюбленной, Наталией Сергеевной Шереметевской. Весь Петербург злословил по
поводу великого князя,  избранница которого носила по  первому мужу  фамилию
Мамонтова,  по  второму  -  Вульферт,  то  бишь  Волкова,  а  породнившись с
российским  императорским  домом,  получила  фамилию  Брасова.  Каламбуры  и
эпиграммы на  сей  предмет  сыпались как  из  рога  изобилия,  но  все  было
достаточно пристойно - имен его величества или членов его семьи не называли,
гнев царя признавали обоснованным и сочувствовали самодержцу, родня которого
совсем не умела себя вести...
     Утолив  голод  и  страсть  к  злословию,   гости  стали  с  вожделением
поглядывать в  растворенные двери  библиотеки,  в  глубине которой были  уже
расставлены  ломберные  столы  с  нераспечатанными  коло