доложить,    что
австро-венгерская армия как по величине,  так и  по обученности являет собой
весьма серьезного противника.  Ее  офицерский корпус по  специальной военной
подготовке вряд  ли  уступает российскому,  хотя  острота германо-славянской
проблемы,   когда  большинство  населения  империи  состоит  из  славян,   а
большинство офицеров в армии -  немцы,  значительно ослабляет боеспособность
частей.  Во  главе  армии  стоит  популярный  в  среде  офицерства начальник
Генерального штаба  Конрад  фон  Гетцендорф.  Его  авторитет  признает  даже
германское офицерство,  которое считает его выдающимся военачальником. У фон
Гетцендорфа мы нащупали чрезвычайно важное для нас слабое место -  со времен
командования им дивизией в Тироле Конрад считает себя особым знатоком горной
войны,  и большее значение он придает итальянскому театру войны по сравнению
с галицийским...
     Царь вежливо демонстрировал свое внимание полковнику, и Соколову ничего
не оставалось, как продолжать экспромтом свой доклад:
     - По  документальным данным,  главным направлением,  где уже сейчас,  в
мирное  время,   сосредоточиваются  австрийские  армии,  является  Восточная
Галиция. Главная масса австрийских полков располагается вдоль линии железной
дороги  Краков-Львов,  обращаясь фронтом  на  север,  к  стороне Варшавского
военного округа.
     Дабы доклад сделался нагляднее,  Соколов обогнул бильярд, остановился у
карты  и  продолжал,  водя  подвернувшейся указкой  по  просторам  огромного
полотнища.
     - Как мы полагаем,  такой район сосредоточения австрийских армий выбран
под  давлением  германского  Генерального штаба,  опасающегося за  Восточную
Пруссию и  желающего всеми силами предохранить ее  от  развертывания русских
армий.  В  силу  подобной концентрации австро-венгерских войск можно сделать
вывод, что главное направление, которое избрали германцы для начала войны, -
на  Францию.  Германская армия  мнит  французов своим  главным и  опаснейшим
противником,  против  коего  направляет  полуторамиллионную  армию,  могущую
сформироваться  уже  на  десятый  день  мобилизации.   Доктрина  германского
Большого  Генерального штаба,  как  нам  известно,  рассчитывает на  быстрый
разгром Франции и  обращение затем  всеми  силами  против России.  При  этом
учитывается относительная длительность нашей мобилизации.
     - Э...  интересно,  полковник,  -  промямлил царь, теребя аксельбант, -
расскажите-ка нам теперь о недостатках австрийской армии... поподробнее...
     Служба  в   штабе   Киевского  военного  округа  на   австро-венгерском
направлении много дала Соколову.  Он не только изучал вероятного противника,
стоявшего против России на  юго-западной границе,  по ориентировкам Главного
штаба и  донесениям военных атташе,  но  и  сам обзавелся важными агентами в
Вене,  Праге и Будапеште,  регулярно встречался с ними то в Италии под видом
изучения памятников старины, то в Карлсбаде под видом лечения на водах, то в
Швейцарии, выдавая себя за туриста.
     Теперь  же,   приняв  австро-венгерское  делопроизводство  Генерального
штаба,  он  через  посредство штаба  Киевского военного  округа,  российских
официальных   военных   и   негласных   агентов   досконально   знал   армию
Австро-Венгрии,  ее сильные и слабые стороны, численный состав и вооружение,
дислокацию и  основные планы,  в  том  числе мобилизационный и  расположения
соединений в предвоенный период.
     - Армия Австро-Венгерской империи,  хотя  и  сильный противник,  но  не
является передовой по сравнению с  нашей армией ни в отношении организации и
обученности,  ни по своей технике,  -  начал Соколов.  - Она состоит из трех
главных  частей:  общей  армии  для  обеих  основных  половин  государства -
содержится  на  общий  бюджет  монархии,   -  австрийского  ландвера  с  его
ландштурмом  и  венгерского ландвера,  называемого гонвед,  в  состав  коего
входит  также  ландштурм.  Эти  особые  формирования для  Австрии и  Венгрии
содержатся на средства каждой из половин государства. По обученности ландвер
слабее общей армии,  а ландштурм - даже слабее ландвера. Служба во всех трех
частях армии установлена в  12 лет:  два года под знаменами (для кавалерии и
артиллерии -  3  года),  8  и соответственно 7 лет в резерве общей армии и 2
года в  резерве обоих ландверов.  При общем населении империи в 45 миллионов
человек мы  исчисляем ежегодный призыв  в  полмиллиона человек.  Численность
армии согласно полученному нами  тексту закона нынешнего года  должна быть в
военное  время  четыре  с  половиной  миллиона  человек.   К  числу  крупных
недостатков австро-венгерской армии  относится  слабое  оснащение воздушными
силами по сравнению с другими европейскими армиями и нашей армией. Дирижабли
и аэропланы появились у австрийцев только в 1909 году.
     Артиллерия  Австро-Венгрии  находится  теперь  в   переходном  периоде,
главный недостаток -  бронзовые орудия сохраняются повсеместно.  Артиллерия,
кроме того, малочисленна, особенно тяжелая.
     Затем   Соколов   перешел   к   главному,   принципиальному  недостатку
австро-венгерской армии, проистекавшему из так называемой "лоскутности" всей
монархии,  объединившей  под  короной  Габсбургов  земли  многих  балканских
народов.
     - Армия  нашего  вероятного противника на  юго-западе -  единственная в
своем  роде  по  национальному составу.  Еще  Наполеон  утверждал,  что  это
является слабой стороной воинских формирований. Так, процентный состав армии
Австро-Венгрии по национальностям следующий:  немцев,  то есть австрийцев, -
29  процентов,  или меньше одной трети,  славян -  47  процентов,  или почти
половина,  мадьяр -  18 процентов,  румын -  5 процентов и итальянцев - один
процент.  Сильнейшими частями являются мадьярские. Корпус офицеров, несмотря
на многонациональный состав,  хорошо обучен и  превосходит в этом даже своих
союзников -  прусское офицерство.  Командный язык всей армии -  немецкий, но
обучение ведется в национальных полках на родном языке...
     - Спасибо,  полковник!  - прервал доклад Соколова Николай и обратился к
министру иностранных дел Сазонову.
     - Сергей Дмитриевич, а каково ваше мнение по вопросу о мобилизации?
     Сазонов проворно поднялся со своего места.
     - Полагаю,  ваше величество,  что граф Коковцев прав вполне.  Я сам был
просто уничтожен здесь,  когда узнал о готовящейся катастрофе.  Удивительно,
как Владимир Александрович (он посмотрел в сторону Сухомлинова) не учел, что
мы и прав-то не имеем на такую меру без соглашения с нашими союзниками, даже
если бы  мы  и  были готовы к  войне,  а  не только теперь,  когда мы к  ней
совершенно не готовы...
     Затем  царь  предоставил слово Рухлову.  Министр путей сообщения горячо
поддержал министра-председателя, но с одной оговоркой.
     - Я  не разделяю вообще мрачного взгляда на состояние нашей обороны,  -
заявил Рухлов,  -  ибо никогда и ни одна страна не бывает полностью готова к
войне.  Но  браться за  мобилизацию сейчас весьма опасно как с  точки зрения
провоцирования Австрии и  Германии,  так и  с точки зрения перевозки больших
масс  новобранцев.  Гораздо  спокойнее  оставить  под  знаменами на  полгода
старослужащих и приготовиться таким образом к неожиданностям.
     Николай  поблагодарил кивком  головы  министра,  а  затем  обратился  к
Сухомлинову с просьбой высказать его мнение. Присутствующие затаили дыхание,
ожидая,   как   сможет  военный  министр  совместить  свою  точку  зрения  с
противоположными ей у других министров. Но он и не думал совмещать, а просто
переменил ее.
     - Я  тоже  согласен с  мнением председателя совета и  прошу  разрешения
послать телеграммы генералам Иванову и Скалону, что мобилизации проводить не
следует, - сказал Сухомлинов.
     На  антресолях прозвучал легчайший,  почти  неслышный вздох облегчения,
словно это было дуновение ветерка. Все невольно подняли глаза туда, где тень
сгущалась под  темным потолком,  но  ни  одного движения не  донеслось более
оттуда.
     Царь,  не  вставая,  ответил  военному министру:  "Конечно!",  а  затем
поднялся,  показывая,  что совещание заканчивается. Все встали. Подавая руку
сначала Коковцеву, Николай ласково сказал ему:
     - Вы можете быть совсем довольны таким решением, а я им больше вашего.
     После этого он оборотился к Сухомлинову:
     - И  вы  должны быть  очень благодарны Владимиру Николаевичу,  так  как
спокойно можете ехать за границу.
     Когда вышли в  приемную,  где  уже никого из  мимолетных посетителей не
было,   министры,   не   смущаясь   присутствием  офицеров,   проявили  свою
озадаченность  последними  словами  императора.   Коковцев  тут  же  спросил
Сухомлинова, о каком его отъезде упомянул государь.
     Снова общее удивление вспыхнуло, как и в начале совещания. Как будто не
замечая   ничего,   Сухомлинов   самым   естественным  и   спокойным   тоном
ответствовал:  "Моя жена за  границей,  и  я  хочу поехать на несколько дней
навестить ее".
     - Владимир Александрович! Каким же образом вы, предполагая мобилизацию,
- с  нажимом начал  Коковцев,  -  могли решиться на  отъезд,  да  еще  и  за
границу?!
     - Что  за  беда,  -  без  тени  смущения  ответил  военный  министр,  -
мобилизацию ведь я буду проводить не своими руками,  а пока все распоряжения
приводятся в  исполнение,  я  всегда успел бы вернуться в Петербург.  Я и не
предполагал  отсутствовать  более   двух-трех   недель,   -   успокаивал  он
расстроенных его легкомыслием государственных деятелей.
     Сазонов не  смог сдержать своего возмущения.  Не стесняясь присутствием
офицеров - подчиненных Сухомлинова, он обратился к нему с резкими словами:
     - Неужели вы не понимаете,  куда вы чуть не завели Россию?!  Вам совсем
не  стыдно играть судьбою государя и  своей родины!  Неужели ваша совесть не
подсказывает вам,  что,  не решись государь позвать нас сегодня и  не дай он
нам возможность поправить то, что вы чуть не наделали, ваше легкомыслие было
бы уже непоправимо?! А вы тем временем даже собирались уезжать за границу!
     Сухомлинов оглядел своего  нового  оппонента ясными  детскими глазами и
пролепетал:
     - А кто же,  как не я,  предложил его величеству собрать вас сегодня на
совещание после Большого приема?  Если бы я не нашел это нужным, мобилизация
была бы уже начата, и в этом не было бы никакой беды; все равно войны нам не
миновать, и нам выгоднее начать ее раньше. Государь и я верим в нашу славную
армию.  Неготовность ее к  войне -  заблуждение разных штатских людей,  а мы
знаем, что из войны выйдет только одно хорошее для нас...
     К спорящим подошел Воейков и,  перебив Сухомлинова, пригласил министров
отобедать во дворце.  Из вежливости он обратился с  тем же к Монкевицу с его
спутником, но оба пережили такие неприятные минуты, что дружно отказались.
     - Тогда,   если  хотите,  господа,  -  предложил  Воейков.  -  в  вашем
распоряжении у подъезда ландо, которое доставит вас в Петербург...
     Воейков   небрежно  протянул  Монкевицу  и   Соколову  твердую   ладонь
рубаки-кавалериста и повернулся на каблуках к своему столу.
     Тот  же  самый скороход повел гостей в  гардеробную по  коридорам,  где
несли службу лейб-гусары.
     ...Тяжелые серые тучи дышали холодом, грозили вот-вот пролиться дождем.
Соколов, проводив Монкевица до ландо, попрощался с генералом и решил немного
пройтись пешком,  дабы привести в порядок мысли,  широко разбежавшиеся после
совещания у царя.  Он двинулся в сторону казарм конногренадеров, где у Роопа
была служебная квартира.


                     20. Царское Село, ноябрь 1912 года

     Вечер  еще  только начинался,  когда  Соколов и  Рооп  вошли под  своды
громадного и  неуютного Белого зала офицерского собрания лейб-гусарского его
величества  полка.  Электричество  светило  вполсилы  в  огромных  золоченых
люстрах,  вокруг  круглых закусочных столов,  уставленных снедью  и  водками
различных настоев и цветов,  почти все места были свободны. Только несколько
офицеров-гусар неторопливо начинали свой  ужин,  который должен был  перейти
вскорости в полковой праздник.
     Громоздкое,  витиеватой  архитектуры здание  офицерского собрания  было
построено совсем  недавно  по  личному  распоряжению государя.  Николай  II,
будучи наследником престола,  командовал эскадроном в этом гусарском полку и
особенно любил бывать здесь теперь не только в дни полкового праздника, но и
в  будни.  Именно по  этой причине великий князь Николай Николаевич,  бывший
командиром полка во время службы в нем племянника, а теперь высочайшим шефом
лейб-гусар,  никогда не занимал в собрании председательского места, ожидая в
любую минуту появления государя.
     Старого гвардейца Роопа и его друга,  про которого уже были наслышаны в
кавалерийских кругах из-за  его  блестящей победы в  весеннем конкур-иппике,
горячо приветствовали старшие офицеры полка,  вышедшие специально для  этого
из  бильярдной.  Старик  артельщик,  хорошо  знакомый  с  привычками  гусар,
появился  как  из-под  земли  с  золотым  подносом,  уставленным серебряными
чарочками.  Первую,  как всегда,  выпили за здоровье государя,  повернувшись
лицом  к  его  портрету,  писанному в  форме  лейб-гусар.  Закусили грибками
отменного засола,  и  Рооп представил своего друга,  благоразумно не уточняя
род работы Соколова в Генштабе.
     Родовитые дворяне,  составлявшие цвет офицерства полков конной гвардии,
воспитанные в традициях рыцарского благородства и стерильных понятий о чести
офицера,  могли  бы  и  не  понять  деликатного характера нынешней профессии
Соколова и осудили бы его,  несмотря на то, что сами с издевкой и презрением
отзывались о немцах и австрияках.
     Зала  быстро наполнялась офицерами.  Большинство из  них  были,  как  и
Соколов,  в  парадной форме,  поскольку как раз в  этом месяце на долю полка
выпало нести  дворцовую службу.  В  люстрах дали  полный свет,  гусары стали
занимать места  за  длинным столом,  с  шумом  и  весельем переговариваясь и
приветствуя сослуживцев.  Стол  офицерской артели  лейб-гусар  производил на
гостя, видевшего его в первый раз, незабываемое впечатление. Он был уставлен
от края до края шеренгой серебряных кубков,  ваз,  блюд,  кувшинов и  других
уникальных произведений ювелиров,  завоеванных офицерами в  виде  призов  на
скачках,  в  стрелковых состязаниях или дарственных полку состоятельными его
запасниками.  Здесь существовал обычай: новоиспеченному гвардейскому офицеру
вносить  стоимость  своего  прибора  из   серебра,   который  заказывался  с
выгравированным его  именем  ювелирной фирме  Фаберже.  Свыше  трехсот таких
именных приборов лежали  у  белоснежных фарфоровых тарелок с  шифром  полка.
Серебро и фарфор блестели в ярком свете электричества так, что глаза ломило.
Командир полка Воейков появился после всех из боковой двери,  окинул быстрым
взглядом собравшихся в  зале и  с  большим достоинством занял место во главе
стола,  по  правую  руку  от  председательского кресла,  украшенного царским
вензелем.
     В зал вошел хор трубачей под командой капельмейстера, одетого в отличие
от  гусар в  мундир чиновника военного ведомства и  не  считавшегося никем в
гвардии собратом-офицером.  По  знаку дирижера хор грянул увертюру "Славься,
славься!" из оперы Глинки "Жизнь за царя",  и гусары встали в едином порыве.
Снова,  но уже все вместе,  провозгласили здравицу императору,  и  зазвенели
шпорами и орденами, поворачиваясь к портрету самодержца. Как почетных гостей
и  представителей родственных по  оружию  полков Роопа  и  Соколова посадили
поблизости от командира,  в отдалении от полковой молодежи, где веселье было
более искренним и непосредственным.
     Второй тост подняли так же по традиции за наследника цесаревича.
     Осушив свою  чарку,  Рооп  наклонился к  своему другу и  проговорил ему
прямо в ухо, чтобы было слышно даже через нестройное, но громкое "ура!":
     - Если  бы  болезнь  наследника  уменьшалась  в  обратной  пропорции  к
выпитому здесь за  его здоровье,  то гемофилия Алексея испарилась бы в  один
миг!
     Многоголосый шум  неожиданно прервал  резкий  аккорд  трубачей.  В  зал
входил  государь.   Завсегдатай  офицерского  собрания  лейб-гусар,  Николай
Александрович, разумеется, не мог не прийти сюда в день полкового праздника.
Его сопровождал великий князь Николай Николаевич. Лукавый был, как и царь, в
парадной форме лейб-гусар и уже несколько навеселе.
     Артельщики быстро  поменяли маленькие водочные стопки  на  более  емкую
посудину для шампанского,  внесли в серебряных жбанах со льдом бутылки этого
любимого царем и  гусарами напитка.  Не обмолвясь ни с  кем ни словом,  царь
встал у  председательского места и  молча поднял стакан с шипучим вином.  Он
осушил его одним духом и так же молча сел на свое место.  Лукавый последовал
его  примеру,  только свою склянку с  шампанским опрокинул еще быстрее,  чем
царь.
     Веселье  в  высочайшем  присутствии поначалу  перестало  клеиться.  Хор
трубачей уже не мог развлечь господ офицеров, и Воейков скомандовал призвать
песенников. Праздник продолжался по традиционному ритуалу.
     Стройным шагом в зал вошли песенники. То были и рядовые гусары, и усачи
унтер-офицеры,  и два-три новобранца,  отличившихся в казарме своими ладными
голосами так,  что  их  сразу же  допустили перед светлые очи батюшки-царя и
господ офицеров. Грянула полковая песня.
     Соколов  с  интересом оглядывал собравшихся за  столом,  надеясь  найти
знакомые лица.  Он  представлял себе,  что  служба в  лейб-гвардии гусарском
полку,  стоявшем в самой императорской резиденции -  Царском Селе, требовала
от  офицеров не  столько обширных знаний кавалерийской тактики и  стратегии,
организаторских и  командирских талантов,  сколько  большого состояния.  Про
офицеров первых  гвардейских полков вся  остальная армия  хорошо знала,  что
своего жалованья они никогда не видят -  оно все идет в  полковую офицерскую
артель,  на  букеты императрице и  великим княжнам по  случаю их именин,  на
подарки пасхальные и  рождественские государю,  на пособия старослужащим или
вышедшим в отставку унтер-офицерам,  на постройку церкви, на жетоны уходящим
из полка офицерам и многое-многое другое. Служба в гвардии не давала офицеру
ничего,   кроме  славы,  знакомства  с  сильными  мира  сего  и  возможности
обделывать в  полковых  собраниях миллионные дела  с  бывшими  сослуживцами,
составляющими высший  класс  общества,  сливки  торговли  и  промышленности.
Знакомый со  многими лейб-гусарами по  совместным кавалерийским маневрам или
учебе в академии,  Соколов почти не увидел за столом знакомых лиц. Многие из
его  коллег  покинули  полк,  не  выдержав  разорительной  службы,  а  иные,
наоборот,  сделали  на  своих  гвардейских  знакомствах  капитал  и  ушли  в
отставку,   дабы   приумножать  его   без   помех   от   строевых  забот   и
ответственности.
     Полковая  песня  закончилась,   стали  петь   эскадронные.   Песенники,
пропустив по  стопочке поднесенной офицерами водки,  затянули песню  первого
эскадрона "Ты слышишь, товарищ, тревогу трубят!".
     Под шум начинавших веселеть голосов старый петербуржец и  гвардеец Рооп
просвещал своего  друга-провинциала по  части  историй,  которыми  славились
лейб-гусары.  Для  начала он  обратил внимание Соколова на  Лукавого,  место
которого за  столом было  самым почетным после председательского -  слева от
царя.  Долговязый и  худой старик,  чей взбалмошный характер и пристрастие к
алкоголю были ярко выражены в  глазах и на лице,  пропускал чарку за чаркой,
оставаясь,  как это и подобает гусару на одном -  довольно осмысленном еще -
уровне опьянения.
     Полушепотом,   дабы  не  обидеть  хозяев,   с  гусарским  темпераментом
обсуждавших свои дела, Рооп поведал Соколову:
     - Разве теперь гусары пьют?!  Это только невинные забавы по сравнению с
тем,  что было,  когда Лукавый командовал полком!  Представь, Алеша, когда я