беседе  с
австрийским послом  графом  Сапари.  Министр сам  вышел  в  приемную,  чтобы
пригласить Палеолога. Он предложил гостю занять место у курительного столика
и, едва раскурив сигару, начал без всякого предисловия:
     - Я побудил графа Сапари к откровенному и честному объяснению...
     Палеолог приготовился слушать и  запоминать,  чтобы  как  можно  точнее
сочинить депешу Пуанкаре.
     Спокойный и даже суховатый в обычном состоянии,  министр вдруг красочно
начал рассказывать, как он читал графу Сапари текст австрийского ультиматума
сербам,  как отмечал недопустимый, оскорбительный и нелепый характер главных
статей.
     Французский посол понял,  что министр очень возбужден,  но в его задачу
не входило охлаждать страсти. Скорее наоборот.
     - А потом я сказал ему самым дружеским тоном,  -  продолжал Сазонов:  -
"Чувство,  породившее этот документ,  справедливо,  если у  вас не было иной
цели, как защитить вашу территорию от происков анархистов. Но форма не может
быть  одобрена..."  Я  предложил  ему  взять  назад  австрийский ультиматум,
изменить его  редакцию.  Только  тогда  может  быть  достигнут благоприятный
результат...
     "О каком результате он говорит?  -  с  возмущением подумал Палеолог.  -
Неужели  он  всерьез  полагает,  что  переговоры между  Петербургом и  Веной
способны дать хоть какой-нибудь результат?  Ведь Извольский должен был  дать
ему  понять ясно  и  нелицеприятно,  что  войну надо начинать сейчас,  иначе
Германия станет слишком сильной".
     Но вслух посол поздравил министра с удачно проведенным разговором.
     Сазонов вытер белоснежным платком внезапно вспотевшую лысину. Он словно
угадал мысли посла и  взволновался еще больше.  Дрожащим голосом он принялся
объяснять свое поведение.
     - Я  вынужден  спасать  дело  мира...  Его  величество не  без  влияния
государыни,   вероятно,  прилагает  все  усилия,  чтобы  заставить  Германию
отказаться от мысли о войне. Он готов передать дело в Гаагский международный
трибунал,  он  намерен  побудить Сербию  принять  как  можно  больше  статей
австрийского ультиматума, чтобы решить дело миром...
     - Ни в коем случае! - взорвался посол. - Если бы мы имели дело только с
Австрией!  Тогда бы у меня оставались еще надежды... Главное - это Германия!
Она обещала своей союзнице большой триумф; она убеждена, что мы не осмелимся
до конца противиться ей, что Тройственное согласие уступит, как оно уступало
всегда. Но на этот раз мы не можем более уступать...
     Сазонов провел рукой с  платком перед глазами,  словно отгонял какое-то
страшное видение.
     - Мой дорогой посол! Ужасно думать о том, что готовится!..
     Спокойно  и  неторопливо работала  в  эти  дни  только  военная  машина
Российской империи. Пожалуй, даже слишком спокойно.
     После  первого  порыва,  вызванного месяц  назад  убийством  эрцгерцога
Франца-Фердинанда,  когда разведка перешла на  усиленный режим и  уже смогла
доставить кое-какие сведения о секретной мобилизации,  проводимой Срединными
империями,  основные колеса механизма Генерального штаба вернулись к старому
ритму вращения. Многие офицеры находились в летнем отпуску и не догадывались
о   серьезности  положения.   Только  несколько  генералов  и   полковников,
умудренных опытом  прошлых  войн,  примчались в  свои  части  с  иностранных
курортов.  По  дороге  через  Германию они  наблюдали приступы антирусской и
антифранцузской истерии,  сотрясавшие немецкую нацию. В Берлине толпа побила
нескольких русских,  рискнувших говорить между собой на родном языке, сыпала
проклятия и угрозы в адрес российского посольства.
     В  главном штабе занятия шли  как  обычно.  Допоздна горели только окна
отдела генерал-квартирмейстера,  ведавшего иностранные армии,  да канцелярии
мобилизационного комитета.
     Дело  закипело здесь  только в  день  объявления Австрией войны Сербии.
Было получено высочайшее повеление начинать частичную мобилизацию.  Государь
предписал также собраться на совещание об этом акте Сазонову,  Сухомлинову и
Янушкевичу,  а мнение глав ведомств иностранных дел, военного и Генерального
штаба доложить ему по телефону в Петергоф.
     Когда Сазонов пересекал площадь,  чтобы войти в кабинет Янушкевича, где
имело быть совещание,  толпа манифестантов с пением церковного гимна "Спаси,
господи,  люди твоя!" и с антигерманскими выкриками вваливалась на Дворцовую
площадь через арку Генерального штаба.
     Манифестация  напомнила  Сазонову  9  января  и  последовавшую за  этим
рабочую революцию.
     "Слава богу,  тогда отделались манифестом 17  октября!  -  пришло на ум
министру.  -  К чему приведет грядущее событие?  Точно ли победоносная война
укрепит монархию и успокоит чернь?.."
     Сазонов  отогнал от  себя  мрачные предчувствия и  повернулся к  своему
спутнику,   Николаю   Александровичу   Базили,   вице-директору   канцелярии
министерства.
     - Как трогательно видеть волеизъявление народа,  не правда ли,  Николай
Александрович?
     - Ваше высокопревосходительство,  вся Россия сейчас бурлит!  -  ответил
подобострастно заведомую неправду опытный чиновник.
     Через угловой -  Царский -  подъезд прошли в кабинет генерал-лейтенанта
Янушкевича.  Военный министр Сухомлинов был  уже  там  и  восседал во  главе
длинного  стола,  на  этот  раз  не  закрытого картами.  Он  был  красен  от
возбуждения и  еле дождался,  когда министр и  его чиновник усядутся,  чтобы
начать речь.
     - Разве   мы   можем,   хотя   и   временно,   ограничиться   частичной
мобилизацией?!  -  поднял он руку с зажатым в ней царским приказом.  -  Надо
доложить его величеству, что при нынешних обстоятельствах мы не имеем выбора
между частичной и общей мобилизацией.
     - Сергей Дмитриевич,  -  обратился Сухомлинов к  Сазонову,  -  извольте
взять на  себя доклад государю о  том,  что  частичная мобилизация не  будет
технически исполнимой иначе,  как при непременном условии расшатывания всего
механизма общей  мобилизации...  Мы  уже  были  сегодня  в  Петергофе у  его
величества с начальником Генерального штаба, - кивнул он на Янушкевича, - но
ничего не добились...
     Военный  министр  тяжело  вздохнул  и  продолжал  аргументировать  свое
предложение о всеобщей мобилизации.
     - Если   мы   сегодня  ограничимся  мобилизацией  тринадцати  корпусов,
назначенных действовать против Австро-Венгрии, то окажемся бессильными перед
угрозой со стороны Германии,  реши она оказать поддержку Австрии в  Польше и
Восточной Пруссии. Ведь по сведениям нашей разведки немцы уже несколько дней
открыто  проводят мобилизацию и  готовят  военные  коммуникации.  Германская
армия пришла в движение.  Если мы не примем самые неотложные меры,  то можем
сразу же потерять Польшу...
     - Мне  ясно  положение,   -   выразил  свою  точку  зрения  Сазонов.  -
Распорядитесь,   Владимир  Александрович,  связать  меня  с  Александрийским
дворцом в Петергофе.
     ...Государь подошел к  телефону в  отличном настроении.  Он  только что
искупался в заливе и ощущал приятную прохладу и свежесть.  Сазонов по голосу
чувствовал это настроение и  был к  тому же весьма убедителен.  Он доложил о
единодушии всех  участников совещания в  полной нецелесообразности частичной
мобилизации. В заключение доклада он испрашивал согласия на общую.
     - Соизволяю! - ответил царь.
     Когда  Сазонов  передал  это  Сухомлинову  и  Янушкевичу,  те  едва  не
разразились криком "ура!".
     В   Главном  штабе   закипела  деятельность.   Через   несколько  часов
мобилизационные документы,  нужные для рассылки по  телеграфу во  все уголки
империи, были изготовлены.
     Еще было светло,  когда открытый мотор,  в  котором сидели Генерального
штаба  полковник Добророльский,  главный  делопроизводитель мобилизационного
комитета и его младшие чины,  промчался мимо Александровского сада,  пересек
Исаакиевскую площадь и затормозил на Почтамтской улице.
     Городовой,   стоявший  возле  главной  телеграфной  станции,  взял  под
козырек.  Полковник Добророльский,  важно прижимая к  себе черный сафьяновый
портфель,  в сопровождении двух офицеров проследовал через весь огромный зал
в кабинет управляющего. Тот, вызванный заблаговременно с дачи, догадывался о
важности задания, которое предстояло выполнить сегодня его телеграфистам.
     Полковник Добророльский открыл портфель и  вынул  из  него  предписание
управляющему,  подписанное  согласно  законам  империи  министрами  военным,
морским и внутренних дел.
     Управляющий твердой рукой принял этот важный документ.
     - Сухомлинов,  Григорович,  Маклаков...  -  прочитал обер-телеграфист и
двинулся было из-за стола.  Но резко зазвонил телефон.  Хозяин кабинета снял
трубку.
     - У  аппарата  начальник Генерального штаба  Янушкевич!  -  раздался  в
наушнике  громкий  озабоченный  голос.   -  Немедленно  передайте  господину
полковнику  Добророльскому,   что   государь  повелел   приостановить  общую
мобилизацию!
     Сазонов впал в  тихое бешенство,  когда узнал от  Янушкевича,  что царь
отменил общую мобилизацию российской армии.  Министр всю ночь ходил большими
шагами  по  своей  огромной  казенной  квартире и  никак  не  мог  составить
убедительную речь, с которой надлежит завтра же поутру обратиться к монарху.
Ведь не  скажешь ему всю истинную правду о  том,  что Палеолог и  слышать не
хочет  о  возможности замирения,  что  он,  министр,  слишком  заангажирован
французами и не может сопротивляться их нажиму,  даже если бы это и угрожало
самому существованию империи.
     С  рассветом Сергей Дмитриевич бросился в  постель,  но  даже  приятная
прохлада накрахмаленных тончайшего голландского полотна простынь не  умерила
его волнения.
     "Что будет,  если Вильгельм и Николай сумеют договориться?  -  с ужасом
думал министр.  - Россия потеряет союзников, а он - могущественных друзей!..
Тогда  ему  не   удержаться  в   министерском  кресле,   да   и   вообще  на
поверхности..."
     Много тяжелых дум передумал за  эту ночь Сазонов.  Он так и  не сомкнул
глаз. Только утро принесло ему уверенность, что все задуманное осуществится:
чиновник доложил сообщения телеграфных агентов о  том,  что австрийцы начали
бомбардировку Белграда.
     Спокойствие сразу же  возвратилось к  министру.  После ванны,  бритья и
легкого завтрака он  почувствовал себя  значительно лучше.  Раздался звонок.
Это был Янушкевич. Он просил министра прийти к нему.
     Своей обычной походкой вприпрыжку, только еще более торопливо, Сазонов,
как и накануне, пересек Дворцовую площадь. Перед Зимним дворцом собирались в
небольшие группки манифестанты, выкрикивая лозунги "Да здравствует Сербия!",
"Да  здравствует Франция!".  Некоторые господа распаляли себя  пением "Боже,
царя  храни!".  Они  почему-то  думали,  что  царь сейчас в  Зимнем дворце и
готовится к войне, надеялись на его появление в окнах или на балконе.
     Сазонов не вошел,  а  вбежал в  кабинет Янушкевича.  Там уже находился,
словно  и  не  выходил,   военный  министр.  Лысина  Сухомлинова  пылала  от
возбуждения. Оба генерала уже пытались с утра пораньше связаться с государем
и  уговорить его на  всеобщую мобилизацию.  Но рассерженный Николай не желал
ничего слышать.
     - Черт бы побрал эти новомодные телефоны, - сердито бубнил Янушкевич. -
Не  будь этой дурацкой шкатулки,  я  бы  получил бумагу от  его величества с
курьером на  час позже,  и  тогда Добророльский уже успел бы передать указ о
мобилизации во  все  концы России.  А  теперь,  если  наша мобилизация будет
отложена больше чем на  сутки,  немцы нас расколотят прежде,  чем мы  успеем
вынуть шашки из ножен...
     - Государю  доподлинно известно,  что  в  Германии  объявлено состояние
военной  опасности,  а  он  не  разрешает  нам  обнародовать указ  об  общей
мобилизации.  Император Вильгельм якобы утверждает,  что он  старается всеми
силами способствовать соглашению между  Австрией и  Россией,  -  расстроенно
добавил к  словам начальника Генштаба Сухомлинов.  -  Хоть  бы  вы,  дорогой
Сергей Дмитриевич,  поговорили с его величеством по телефону. Может быть, он
вас послушает!
     Сазонов в  душе ликовал,  видя,  что  два столь разных генерала,  один,
Сухомлинов,  любимец царя,  и второй, его антагонист, любимец великого князя
Николая Николаевича, - теперь единодушны в столь важном решении.
     - Что  я  должен сделать,  ваше  высокопревосходительство?  -  задал он
вопрос Янушкевичу, ответ на который давно знал.
     - Убедите   его   величество   в    необходимости   немедленной   общей
мобилизации...  Сообщите ему, что в Германии уже призван ландштурм и созданы
баншутц-команды*...  -  скороговоркой от  возбуждения  выпаливает  начальник
российского Генерального штаба. - Скажите государю, что, по донесениям нашей
разведки, немцы уже давно скрытно ведут мобилизацию и буквально через неделю
после объявления войны могут вторгнуться в пределы Российской империи...  Мы
же будем беззащитны,  поскольку наша мобилизация рассчитана на то,  что лишь
через  26  дней  мы  соберем силы,  притом  без  корпусов с  юго-восточных и
восточных окраин  империи,  а  полностью отмобилизуемся и  подтянем войска к
любой точке фронта лишь на 41-й день...
     ______________
     * Охрана железных дорог и других путей сообщения в военное время.

     Сазонов чуть прикрыл глаза,  чтобы умерить их нервный блеск.  В обычное
время он ни за что бы не поддался просьбам в чем-то убеждать царя.  Ведь это
сопряжено с серьезной опасностью утратить самому доверие его величества.  Но
теперь,  когда  назревают великие события,  которые он  и  его  старый  друг
Извольский так долго готовили,  никак нельзя оставлять дело на  волю случая.
Если  Вильгельм  сможет  убедить  царя  в   своем  миролюбии,   то   Николай
Александрович еще откажется ввязываться в  эту войну.  Ведь сумел же царь не
попасть в расставленные ловушки во время недавних Балканских войн.  А уж как
французы старались втравить Россию в драку на Балканах. Ан нет! Проявил-таки
характер Николай Романов, не поддался!..
     И  вот  теперь  два  старых генерала,  сидевших против него,  призывают
уговорить царя  начинать мобилизацию.  А  ведь оба  не  какие-нибудь молодые
генштабисты,  которые после  Берлинского конгресса возненавидели Бисмарка за
то,  что  он  предал  интересы России  всегдашним ее  врагам -  австрийцам и
англичанам.  Наоборот,  Сухомлинов из тех,  кто считает своим другом кайзера
Вильгельма и  весьма гордится германским орденом Черного Орла,  пожалованным
ему в Берлине. Янушкевич, клеврет великого князя Николая Николаевича, - тот,
пожалуй, ненавидит немцев от души...
     Сазонов решил  немного подразнить военных.  Подняв  бровь,  он  выразил
сомнение:
     - Вдруг мне удастся уговорить государя на час,  а он снова передумает и
отменит общую мобилизацию?  Ведь я могу пустить в ход только дипломатические
аргументы,  дипломатия же -  вещь переменчивая:  сегодня так,  завтра совсем
иначе...
     - Вы уговорите его величество хоть на десять минут и  передайте мне его
повеление о мобилизации по телефону, - быстро нашелся Янушкевич. - А затем я
сломаю телефонный аппарат,  уеду  на  острова дышать воздухом,  пока указ не
передадут по телеграфу...
     - Ну,  господа, с богом! - поднялся министр иностранных дел и подошел к
телефону. Офицер, сидевший вместо барышни на коммутаторе Генерального штаба,
быстро соединил его  с  телефоном петергофской "Александрии".  Царь долго не
подходил к аппарату,  затем Сазонов услышал далекий знакомый,  с хрипотцой и
несколько растерянный голос монарха, не привыкшего говорить по телефону.
     Министр доложил,  что  он  говорит из  кабинета начальника Генерального
штаба. Царь прервал его вопросом: "Что же вам угодно, Сергей Дмитриевич?"
     - Убедительнейше  прошу   вас,   ваше   величество,   принять  меня   с
чрезвычайным докладом еще до обеда! - поклонился телефону министр.
     Николай Романов долго не  отвечал.  Сазонову стало казаться,  что  царь
вообще  бросил  трубку,  но  отбоя  почему-то  не  было.  Наконец самодержец
неуверенно сказал: "Я приму вас в три часа".
     Сухомлинов и  Янушкевич вздохнули облегченно,  а  военный  министр даже
перекрестился.
     Сазонов посмотрел на часы и поспешил домой переменить рубашку. Утренняя
была совсем мокрая от  жары и  волнения.  Через час он был уже на Балтийском
вокзале и  занял  место  в  придворном вагоне.  В  Петергоф министр прибыл к
назначенному часу.


                        25. Петергоф, июль 1914 года

     Скороход  императорского двора  провел  Сазонова  к  царскому  кабинету
маленького загородного дворца "Александрия" и удалился, оставив на попечение
дежурного офицера охраны.  Царь  принял министра сейчас же,  как  только ему
доложили.
     Широкие окна кабинета,  расположенного на первом этаже, были растворены
по  случаю жаркого дня.  Из них открывался,  насколько хватает глаз,  вид на
Финский  залив.   Несколько  гравюр  с  военными  сюжетами  на  стенах,  два
письменных стола,  один из которых завален бумагами, а другой - всякого рода
безделушками,  кожаный глубокий диван  и  шесть  таких же  кресел составляли
обстановку рабочей комнаты царя.  Сазонов и  раньше бывал в  этом кабинете с
докладами, но только сегодня он обратил внимание на простоту комнаты. Хозяин
ее  тоже  выглядел отнюдь не  самодержцем всея  Руси,  а  мужиком,  одетым в
малиновую шелковую рубаху и серые суконные брюки, заправленные в сапоги.
     Большие мешки под  глазами выдавали усталость и  нездоровье царя,  лицо
его было озабоченно.
     - Здравствуйте,  Сергей  Дмитриевич!  -  вежливо  поздоровался Николай,
отвечая на приветствие министра,  и  спросил:  -  Не будете ли вы возражать,
если на нашей беседе поприсутствует генерал Татищев? Вы знаете, он состоит в
свите Вильгельма как мой представитель,  и ему полезно послушать, о чем мы с
вами поговорим... Он завтра утром едет в Берлин...
     - Ничего не имею против,  ваше величество, - наклонил голову Сазонов. -
Буду  даже  рад,  поскольку давно имею  честь знать его  превосходительство!
Осмелюсь  только  высказать  сомнение,  что  его  превосходительству удастся
успеть ко двору Вильгельма до начала войны...
     - Вы думаете, что уже поздно? - спросил Николай, бледнея.
     Министр ответил утвердительно.
     - Все же...  -  Царь позвонил,  и вошел Татищев. Блестящий гвардеец был
благоуханен и  беззаботен,  словно вся наэлектризованная атмосфера последних
дней его  нисколько не  касалась.  Он  только переводил глаза с  государя на
министра и обратно,  не понимая их волнения. Постепенно его лицо прояснилось
- генерал уразумел,  что  речь  идет  о  непосредственной военной опасности.
Видимо,  в Берлине,  при дворе кайзера, где он исправно нес службу на балах,
раутах и  попойках с прусскими офицерами,  его старательно оберегали от всех
серьезных разговоров и тем более военных планов.
     Сазонов,  волнуясь и даже слегка заикаясь, изложил государю все, что он
слышал  в  кабинете начальника Генерального штаба,  прибавив к  этому  новые
сведения,  полученные министерством иностранных дел за те два дня, что он не
был у царя с докладом.
     Постепенно голос Сазонова обрел силу,  он с  жаром доказывал царю,  что
положение  настолько изменилось к  худшему,  что  уже  не  осталось  никакой
надежды  на  сохранение  мира.  Все  примирительные предложения России  были
отвергнуты,  хотя они далеко выходили за пределы уступчивости, которую можно
ожидать от  великой державы.  Министр иностранных дел вкратце изложил мнение
Сухомлинова и Янушкевича об опасности отсрочки общей мобилизации.
     Царь согласно кивал,  слушая рассуждения Сазонова. Вместе с ним кивал и
Татищев. Вдруг Николай словно спохватился.
     - А  как вы  смотрите на  это?  -  задал он вопрос,  передавая министру
телеграмму,  полученную утром от Вильгельма и  еще неизвестную Сазонову.  На
листе стояло:
     "Если  Россия  мобилизуется против  Австро-Венгрии,  миссия п