слица!" Чуть ниже приписывает:  "Я против
военных  советов  и  совещаний.  В  них  всегда  одерживает  верх  трусливое
большинство".  Телеграф уносит его резолюции послам и министрам для сведения
и руководства к действию...
     "Гогенцоллерн" разводит пары,  поднимается все севернее,  почти до мыса
Нордкап.  Природа становится суровее,  погода - прохладнее. Кайзера не могут
развлечь удовольствия, приносившие ему отдохновение еще год назад - беседы о
живописи и архитектуре, чтение книг и пасьянс.
     Флаг-офицер докладывает императору одно из лицемерных писем лорда Грея,
полное миролюбивых фраз и неисполнимых предложений. Вильгельм пишет на нем:
     "Как   я   могу   решиться  успокаивать  австрийцев!   Негодяи  (сербы)
агитировали  за  убийство,  их  необходимо  согнуть  в  бараний  рог...  Это
возмутительное британское нахальство!..  Я  не  считаю себя вправе,  подобно
Грею,  давать его императорскому величеству Францу-Иосифу указания,  как ему
защищать свою честь.  Грею это нужно объяснить ясно и определенно;  пусть он
видит,  что я не щучу. Сербия - разбойничья шайка, которую нужно наказать за
убийство!  Я  не  стану вмешиваться ни в  какие дела,  подлежащие разрешению
императора.  Это  чисто  британские взгляды и  манера  снисходительно давать
указания. С этим нужно покончить! Император Вильгельм".
     Наступает 20 июля.  Начальник морского кабинета адмирал Мюллер получает
указание  кайзера   доверительно  сообщить  директорам  крупных   германских
судоходных  компаний  о  возможности военных  осложнений и  о  необходимости
вывода в  связи с  этим всех германских торговых судов из  будущих вражеских
портов, дабы противник не захватил их в качестве призов. Еще только 20 июля!
     В  эти же  дни он  отдает приказ о  скрытном проведении мобилизационных
мероприятий,  в  том числе и  о  возвращении Флота открытого моря с  учений.
Канцлер  Бетман  делает  попытку  по  телеграфу предостеречь императора,  но
получает  ответ:  "Неслыханное предложение!  Прямо  невероятное!..  Штатский
канцлер до сих пор не оценил положение!"
     На  следующий день  Бетман  вновь  хлопочет  против  слишком  поспешной
мобилизации,  настаивает на сохранении спокойствия.  "Спокойствие - это долг
мирных граждан!  - отвечает ему Вильгельм. - Спокойная мобилизация - вот так
новое изобретение!"
     На  "Гогенцоллерн" поступает  сообщение из  Вены.  В  нем  до  сведения
императора доводится, что Берхтольд заверил русского посланника в отсутствии
всяких завоевательных планов и  вообще говорил с  ним в примирительном тоне.
Вильгельм делает на полях пометку:
     "Совершенно  излишне!   Создает  впечатление  слабости...  Этого  нужно
избегать по отношению к России. У Австрии есть достаточные основания. Теперь
нечего ставить на обсуждение уже сделанные шаги...  Осел!  Необходимо, чтобы
Австрия забрала Санджак,  а  то  сербы доберутся до  Адриатики!..  Сербия не
государство в европейском смысле, а разбойничья шайка!"
     ...Большими шагами  меряет  кайзер  тиковую палубу "Гогенцоллерна".  Он
даже не может спать после обеда. Офицеры яхты и миноносцев по очереди делают
ему  доклады  о  выдающихся морских  сражениях.  При  этом  особенно  важным
считается так препарировать историю,  чтобы британский флот во  всех случаях
демонстрировал свои недостатки. Только это немного успокаивает императора, и
он спокойно отходит ко сну...
     Наконец  терпение  его   иссякло,   он   приказывает  взять   курс   на
Вильгельмсгафен.   Повелитель  возвращается  в   свою   столицу,   чтобы  из
берлинского Шлосса руководить последними приготовлениями к давно взлелеянной
им войне.
     Главное,  что  Вильгельм решил осуществить в  эти ответственные дни,  -
обмениваться с Николаем такими телеграммами, которые усыпили бы бдительность
российского родственничка и  как  можно  далее  оттянули мобилизацию русской
армии.  Еще  лучше,  если эта  мобилизация начнется,  когда германская армия
будет уже  полностью отмобилизованной и  начнет свои военные действия -  так
думал великий Гогенцоллерн.


                        23. Потсдам, июль 1914 года

     Вильгельм совершал утренний моцион  верхом по  парку  Сансуси.  Крупной
рысью шел  любимый копь Солдат.  Чуть сзади императора держался принц Генрих
Прусский,  только что вернувшийся из  Англии,  где он  встречался с  королем
Георгом V. Принц Генрих не успел выспаться с дороги, как его поднял адъютант
императора и предложил сопровождать державного брата на прогулке.  Теперь он
трясся в седле,  хотя не любил верховую езду,  а обожал автомобили. Он знал,
что Вильгельм с  нетерпением ждет его отчета о поездке в Англию,  что от его
доклада,  вероятно,  зависит, быта большой войне сейчас или Германии следует
подождать, пока Англия сама не сцепится с Россией из-за Персии и Туркестана.
     "Сколько он еще будет так мчаться?  -  думал Генрих.  - Ведь не станешь
самые конфиденциальные вещи выкрикивать на скаку..." Утро было жарким, принц
Генрих быстро утомился. Адъютанты обоих братьев держались чуть поодаль.
     Наконец они подъехали к картинной галерее и,  спасаясь от солнца, вошли
внутрь.  Кайзер  обожал  живопись.  Но  он  слышал,  что  среди  современных
художников нет никого,  кто хотя бы приближался к старым мастерам.  Поэтому,
когда он хотел отдохнуть или умерить свое волнение,  вызванное политическими
врагами  -  внешними  или  внутренними,  -  всегда  обращался  к  коллекции,
собранной его предками - королями и курфюрстами.
     Все эти дни он  был на  пределе.  Даже путешествие на "Гогенцоллерне" в
норвежские фиорды на  этот раз не принесло никакого успокоения,  хотя кайзер
надеялся,  что  северная природа  ниспошлет ему  трезвую голову  и  холодный
разум.
     Сегодня из-за волнения Вильгельм не мог принять доклад принца Генриха о
его пребывании в Англии у себя в кабинете и решил поговорить с ним здесь,  в
картинной галерее,  среди полотен великих мастеров.  Под  золочеными сводами
галереи  за   зашторенными  окнами   было   прохладно.   Мраморный  пол   из
бело-коричневых плит  также  отдавал  холодком.  Служители плотно  затворили
двери за  вошедшими,  и  под  сводами раздались гулкие шаги четырех человек.
Адъютанты, как и раньше, держались позади шагах в пятнадцати.
     - Мой  дорогой Генрих,  насколько успешной была  твоя миссия?  -  задал
первый вопрос Вильгельм. Он остановился у полотна Рубенса "Святой Иероним" и
сделал вид,  что его очень интересует картина.  На  самом деле он  ничего не
видел, а был весь обращен в слух.
     - Вилли, я много раз беседовал с нашим послом в Лондоне Лихновским... -
начал принц.
     - Этот  господин безобразно для  истинного немца  влюблен  в  Англию  и
корчит из себя джентльмена! - прервал его злой репликой император.
     - Именно так,  но  для этой страны Лихновский -  самый лучший посол,  -
отметил Генрих и продолжал:  -  Лихновский каждый день встречался с Греем, и
тот всячески подчеркивал,  что, пока дело идет о локализованном столкновении
между Австрией и Сербией, Англии это не касается...
     - И это все?! - нетерпеливо рявкнул император.
     - Нет,  это только начало их бесед...  Грей также сказал,  что он лично
был  бы  взволнован,  если  бы  общественное мнение  России  заставило  царя
выступить  против  Австрии,  а  в  случае  вступления  Австрии  на  сербскую
территорию опасность европейской войны надвинется вплотную...
     - Что ты никак не можешь подойти к сути - вступит Англия в войну или не
вступит,  если мы нападем на Францию и Россию?!  -  рассердился император. -
Это главный вопрос, от которого зависит, быть или не быть войне сейчас. Я не
могу рисковать против объединенной коалиции Франции, России и Англии хотя бы
в первые два месяца.  Моей армии нужно три недели, чтобы разгромить Францию,
и  еще  немного времени;  чтобы  до  основания потрясти Россию.  Тогда может
вступать в войну и Англия, я разгромлю ее на море и на суше! Самое главное -
полезут англичане в  драку  сразу  или,  как  обычно,  будут выжидать -  чья
возьмет?
     - Я  могу  тебе  только сказать,  что  Грей дословно заявил Лихновскому
следующее... - Принц Генрих доспал из внутреннего кармана маленькую записную
книжку и зачитал:  - "Всех последствий подобной войны четырех держав, - Грей
совершенно  недвусмысленно подчеркнул число  "четыре",  -  Францию,  Россию,
Австро-Венгрию и Германию, - прокомментировал свои записки принц и продолжил
чтение: - совершенно нельзя предвидеть".
     - Что еще говорил Грей? - нетерпеливо перебил император снова.
     - Лихновский докладывал,  что  Грей  пустился в  дурацкие рассуждения о
том,  что война вызовет обнищание и истощение,  а возможно,  и революционный
взрыв.  Он  болтал  об  ущербе,  который  военные  действия принесут мировой
торговле,  то  есть самим англичанам,  и  прочий вздор...  Лихновский твердо
заявляет,  что о возможности вмешательства в войну пятой державы -  Англии -
Греем не было сказано ни единого слова.
     - А  что  мой  братец Георг?  -  вопросил Вильгельм.  Он  стал  немного
успокаиваться от приятных вестей, принесенных Генрихом. Тут только он увидел
полотно,  перед которым стояли, и поразился тому, что глаз святого Иеронима,
словно живой, смотрит поверх него, императора, предвидя далекое будущее. Сам
Вильгельм не  мог такого,  и  ему сделалось неприятно.  Он отошел от картины
Рубенса и  подошел наугад к  другой.  Это  оказалось полотно Караваджо "Фома
неверующий". Напряженная фигура Фомы отвечала его собственному настроению, и
он остался подле картины, остро воспринимая то, о чем говорил брат.
     - Король отдает себе совершенно ясный отчет в серьезности положения,  -
рассказывал принц Генрих.  - Он был даже несколько взволнован. ("Не так, как
ты  сейчас",  -  злорадно подумал Генрих,  видя  почти невменяемое состояние
Вильгельма.)  Жоржи уверял меня,  что  он  и  его правительство сделают все,
чтобы локализовать войну между Сербией и Австрией.  "Мы приложим все усилия,
- сказал он  дословно,  -  чтобы не  быть  вовлеченными в  войну и  остаться
нейтральными"... Я полностью убежден в серьезности этих слов Георга, как и в
том,  что Британия сначала действительно останется нейтральной...  Но сможет
ли она долго оставаться вне схватки?.. - заключил принц. - Об этом я не могу
судить.
     - Фон Мольтке и не требует,  чтобы Англия долго оставалась нейтральной,
- буркнул Вильгельм.  - Как только мы расколотим Францию и повергнем Россию,
Жоржи  может  укладывать чемоданы  и  бежать  в  Индию,  но  и  там  мы  его
достанем... Вместе с Индией.
     Сомнения покинули кайзера. Он круто повернулся на каблуках к адъютанту.
     - Теперь за  работу.  Вызвать ко  мне  фон  Мольтке,  фон Тирпица,  фон
Ягова... Надо спешить!
     ...Прошло чуть больше суток. Наступила среда, 29 июля.
     Император был в  отличнейшем расположении духа.  Он ужинал с семьей при
свечах на  открытом воздухе.  Цветущие розы  доносили свой аромат до  стола.
Вдруг  во  дворце  захлопали двери  -  кто-то  быстро  шел  к  террасе,  где
расположились Вильгельм,  его жена,  принцесса Цецилия и сыновья императора.
Гофмаршал подошел к Вильгельму и склонился над его ухом.
     - Ваше величество, просили передать срочную телеграмму из Лондона...
     Резко  отодвинув недопитый бокал  с  мозельским вином,  кайзер встал  и
подошел  к  дверям,  за  которыми маячила фигура  курьера.  Он  взял  пакет,
надломил сургуч и достал донесение Лихновского,  только что расшифрованное в
министерстве иностранных дел.
     Посол сообщал,  что Грей вызывал его сегодня дважды. В первый раз он не
сказал германскому послу ничего существенного,  а  лишь продолжал говорить о
посредничестве четырех держав.  Через короткое время министр иностранных дел
Англии пригласил Лихновского еще раз.  Он встретил посла словами: "Положение
все  более  обостряется".  Министр заявил  дружеским тоном,  что  теперь  он
вынужден  в  частном  порядке  сделать  послу  одно  сообщение.   Британское
правительство,  заявил Грей,  желает и  впредь поддерживать прежнюю дружбу с
Германией  и   может  остаться  в   стороне  до   тех  пор,   пока  конфликт
ограничивается Австрией и  Россией.  "Но  если  бы  в  него  втянулись мы  и
Франция,  -  подчеркнул  посол,  -  положение  тотчас  же  изменилось бы,  и
британское правительство при  известных условиях было  бы  вынуждено принять
срочные решения.  В  этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и
выжидать...
     Текст  сообщения  словно  удар  обухом  поразил  императора.   Он  даже
покачнулся.  Потрясая листком  телеграммы и  сверкая глазами,  он  подошел к
столу.
     - Англия открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны
в  тупик и находимся в безвыходном положении!  -  зарычал кайзер.  -  Низкая
торгашеская сволочь  старалась  обманывать  нас  обедами  и  речами.  Грубым
обманом были слова короля в разговоре с Генрихом: "Мы останемся нейтральными
и постараемся держаться в стороне как можно дольше".
     Император в изнеможении опустился на стул.
     - Британия определенно знает,  - продолжал он громко и зло, - что стоит
ей произнести одно серьезное предостерегающее слово в  Париже и  Петербурге,
порекомендовать  им  нейтралитет,   и  оба  тотчас  же  притихнут.  Но  Грей
остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам!
     Не  стесняясь присутствия женщин,  взбешенный Вильгельм начал  площадно
бранить Грея и Англию.
     - Мерзкий сукин сын!  Ферфлюхте хуре! - неистовствовал кайзер. Внезапно
он  замолчал,  посидел  молча  несколько  минут,  затем  приказал  адъютанту
немедленно передать  канцлеру,  начальнику большого  генерального штаба  фон
Мольтке и  морскому министру фон Тирпицу о  том,  что независимо от  позиции
Англии война будет начата, как только армия отмобилизуется.
     - Готовить  ноты  с  объявлением  войны  России  и  Франции!  -  заявил
Вильгельм. - Начинать немедленно! Завтра документы показать мне!


                   24. Петербург, июль - август 1914 года

     Небывалая жара не отпускала Петербург.  Было душно, воздух был пропитан
запахом гари.  Так  бывает на  пожаре -  еще  не  видны  грозные языки огня,
пожирающие дом, но откуда-то уже потянуло терпким запахом дыма. Опасность на
пороге, а люди, занятые своими делами, только подсознанием улавливают ее, но
вот заволновались и тревожно подняли головы...
     В таком состоянии находилась Европа в последние дни июля.  В российской
столице   все   были   наэлектризованы  сообщением,   сделанным  в   прессе:
"Императорское    правительство    внимательно    следит    за     развитием
австро-сербского конфликта, который не может оставить Россию безучастной".
     По  городу сразу же  разнеслось заявление,  сделанное германским послом
графом Пурталесом,  что  Германия как союзница Австрии поддерживает законные
требования венского кабинета к Сербии. Говорили также, что германский посол,
всегда такой  спокойный и  благообразный господин,  сделался вдруг нервным в
движениях, с блуждающим взглядом и прерывистой речью.
     На  всех  углах,  в  трактирах и  ресторанах,  в  салонах  и  лавках  -
восхваляли Францию,  верили,  что она не оставит Россию в беде. Одновременно
поругивали англичан, не проявивших еще своего истинного отношения к кризису,
потрясшему Европу.  Никто не  был  уверен,  что  Альбион встанет на  сторону
России и Франции, случись война с германцами.
     В  эту  удушающую жару,  когда даже  легкие бризы с  Финского залива не
освежали сколько-нибудь заметно пропитанной гарью  атмосферы,  мало  кто  из
чиновного и  служилого мира  сидел в  Петербурге.  Движение наблюдалось лишь
вокруг  Дворцовой площади,  где  располагались министерство иностранных дел,
Генеральный  штаб,  Военное  министерство:  туда  и  сюда  сновали  курьеры,
чиновники,  офицеры...  Работа здесь шла даже в воскресенье, предназначенное
православным людям для отдыха и покоя.
     Покоя не было и  послам,  а  из-за них и всей остальной дипломатической
челяди.  Попробуй-ка побегай по всему городу по удушающей жаре на встречи со
своими русскими и прочими знакомыми,  выведай у них, что они думают обо всей
этой ситуации,  выпей с ними бессчетное количество бокалов и бокальчиков,  а
вечером,  не  дающим прохлады,  садись пиши доклад,  да  еще потом подготовь
донесение к отправке в МИД...
     Сергей  Дмитриевич Сазонов трудился в  эти  дни  от  зари  до  зари.  В
субботу,  25 июля, в три часа пополудни он принял французского и британского
послов  вместе.   Более  экспансивный  Палеолог,   не  дав  и  рта  раскрыть
флегматичному Бьюкенену,  сообщил господину министру,  что  вчера германские
послы в  Париже и  Лондоне вручили французскому и английскому правительствам
ноту,  в  которой содержится требование,  чтобы  австро-сербская ссора  была
покончена исключительно между Веной и Белградом.
     - Они  хотят  запугать  нас!  -  почти  взвизгнул  Палеолог  и  зачитал
последние слова ноты: - "Германское правительство делает все, чтобы конфликт
был  локализован,  ибо  всякое  вмешательство  третьей  державы  должно,  по
естественной игре союзов, вызвать неисчислимые последствия".
     - Неужели вы  поддадитесь наглым  германским требованиям?  -  вопрошает
французский посол, закончив чтение.
     - Имею честь сообщить вашим превосходительствам, - откидывается в своем
кресле министр,  -  что  сегодня утром в  Царском Селе под председательством
государя  состоялось важное  совещание  с  военными.  Его  величество принял
решение  мобилизовать Киевский,  Московский,  Казанский и  Одесский  военные
округа,  имеющие быть нацеленными против Австро-Венгрии.  В  общей сложности
это составит тринадцать корпусов...
     - Но это всего лишь частичная мобилизация!.. - комментирует Бьюкенен.
     Министр обращается к  нему.  Он  всеми  силами,  стараясь придать своей
английской речи  максимум убедительности,  настаивает на  том,  чтобы Англия
более не  медлила с  переходом на сторону Франции и  России,  когда на карту
поставлено не только европейское равновесие, но и сама свобода Европы.
     ...Кабинет   министра  выходит   окнами   на   Дворцовую  площадь.   На
противоположной  ее   стороне   у   подъездов  скопилось  несколько  штабных
автомобилей.  Мимо дипломатов смотрит в  окно с  портрета российский канцлер
Горчаков,  не  столь  далекий  предшественник Сазонова.  Выражение  лица  на
полотне слегка брезгливое,  не без хитрости и ума.  Кажется,  что его взгляд
уведен в сторону не случайно - "железный канцлер", как называли современники
Горчакова,  не одобряет альянса России с  Францией и  Англией,  хотя и видит
опасность со стороны Германии.
     Палеолог хорошо знает дипломатическую историю России.  Он  указывает на
портрет канцлера и говорит, обращаясь к послу Великобритании:
     - Дорогой сэр  Джордж!  В  этом  самом кабинете в  июле 1870 года князь
Горчаков  заявил  вашему  отцу,  сэру  Эндрью,  что  германские честолюбивые
замыслы опасны.  Не  Россию  должен беспокоить рост  германского могущества.
Пусть  современная Англия  не  совершает той  ошибки,  которую она  когда-то
сделала...
     Палеолог  намекает на  то,  что  Англия  толкнула Россию  на  несколько
десятилетий  в   объятия   Германии  и   что   нынешняя  политика  Альбиона,
уклоняющегося от  четкого определения своей  позиции,  -  на  руку  Берлину.
Бьюкенен понимает коллегу.
     - Вы  прекрасно знаете,  что  убеждаете сейчас  того,  кто  и  так  уже
убежден,  -  бросает он,  делая жест безнадежности, свидетельствующий о том,
что ему самому непонятно молчание его правительства.
     Троица   дипломатов   расстается,   несколько   подавленная  неясностью
положения.
     На  следующий день,  в  воскресенье,  просторный салон  перед кабинетом
министра  иностранных дел  Российской  империи  снова  принял  в  свою  сень
французского посла.  Палеолог примчался сюда  по  первому  звонку  Сазонова,
который  захотел  рассказать союзнику о  только  что  состоявшейся