морского
министерства бушевала  толпа,  размахивая трехцветными флагами  республики и
провозглашая славу  военным морякам.  Нещадно терзая резиновую грушу  гудка,
шофер  еле  пробился  к  главному  подъезду,  откуда,  раскланиваясь на  все
стороны,  под  аплодисменты возбужденных людей,  вышел бывший врач,  а  ныне
морской министр Гутье.
     Пока Гутье подходил к авто,  Мессими сказал краткую речь толпе,  вызвав
взрыв  энтузиазма.  Затем  оба  министра  унеслись  на  Елисейские  поля,  в
резиденцию президента.
     Усиленный караул стоял у  кованых ворот,  ведущих во  двор  Елисейского
дворца. Министров знали здесь в лицо и пропустили без задержки.
     Как  вихрь,  почти  волоча  за  собой  робкого и  растерянного морского
министра,  Мессими ворвался в  кабинет главы  республики.  Только  здесь  он
несколько остыл.
     Маленький, короткошеий Пуанкаре пригласил министров сесть.
     - Господа,  вы  уже знаете,  что история предоставляет нам шанс вернуть
Эльзас  и  Лотарингию,  строго наказать современных гуннов?!  -  высокопарно
начал бывший адвокат.  -  Но мы должны позаботиться о  том,  чтобы как можно
меньше потерять цветущих мужчин,  добрых французов, вступивших в армию... Мы
должны щадить этих людей,  которые бросили свои орудия труда,  чтобы взять в
руки ружья!..
     "Не ружья,  а  винтовки!" -  мысленно поправил президента Мессими.  Как
профессиональный военный он  знал отличие гладкоствольного ружья от нарезной
винтовки и всегда отмечал ошибку в речи этих штатских...
     - Господин военный министр!  -  обратился президент к  старому другу  и
соратнику.  -  Вам  надлежит усилить нажим на  Петербург,  чтобы русские как
можно скорее начали свое наступление и как можно больше войск ввели в дело!
     - Господин президент,  это уже исполнено, - важно повернул свою круглую
голову на толстой шее Мессими.  -  Мое министерство и главная квартира армии
постоянно указывают на  это  обстоятельство русскому военному агенту,  графу
Игнатьеву.  Как мы знаем из перехвата его корреспонденции в Петербург,  граф
ежедневно  подгоняет  шифрованными  телеграммами своего  главнокомандующего,
великого  князя.   Впрочем,   Николай  Николаевич  и  сам  с  исключительным
пониманием относится к нашим просьбам...  Военный агент в России,  маркиз де
Ля-Гиш  и  посол  Палеолог неустанно пропагандируют государственным деятелям
Петербурга,   генералам  Ставки  и  даже  в  салонах,   где  делают  погоду,
настоятельную необходимость движения русского "парового катка" на Германию.
     Узкие щелочки глаз на  монгольского типа лице месье президента сузились
от удовольствия еще больше. Президент пригладил свои короткие редкие волосы,
потом по-простецки почесал клиновидную бородку.
     - Мой   дорогой  Мессими,   мой  дорогой  Гутье!   -   начал  Пуанкаре,
заговорщицки понизив голос.  -  Я  пригласил вас,  чтобы  обсудить еще  одну
деликатнейшую проблему...
     Министры обратились в слух.
     - Сейчас в Средиземном море крейсируют два новейших германских корабля.
Это  линейный крейсер "Гебен" и  легкий  крейсер "Бреслау".  "Гебен" сильнее
любого нашего или  английского корабля на  этом  морском театре.  По  данным
союзного  британского адмиралтейства,  оба  крейсера могут  быть  направлены
Тирпицем в  Черное море для укрепления турецкого флота в случае войны Турции
с Россией. Так ли это? - обратился президент к морскому министру.
     - Совершенно верно,  ваше высокопревосходительство,  - отозвался тот, и
лицо  его  выразило  недоумение.  -  Начальник  морского  генерального штаба
вице-адмирал Пивэ настаивает на  том,  чтобы отправить в  Тулон приказ нашим
доблестным  морякам  атаковать  каждое  германское  военное  судно,  которое
окажется в пределах видимости.
     - Вы уже отправили такой приказ? - забеспокоился Пуанкаре.
     - Нет,  я  только  подготовил  телеграмму...  -  продолжал  недоумевать
морской министр.
     Президент облегченно вздохнул.
     - Мой дорогой Гутье,  -  вкрадчиво промолвил он.  -  Учтите, что Россия
проявляет наибольшую заинтересованность в  разделе Турции,  которого мы ни в
коем случае не можем допустить, поскольку эта страна приносит Франции очень,
очень  много золота.  Мы  и  наши  английские друзья серьезно озабочены тем,
чтобы  Россия  в  самом  начале  войны  не  смогла  захватить своими  силами
Константинополь и  проливы...  Вы  представляете,  что  будет,  если русский
десант возьмет с моря Константинополь и закрепится на Дарданеллах и Босфоре?
Это будет конец нашего влияния в Малой Азии и на Балканах!
     Недалекий морской министр сделал вид,  что все прекрасно понял,  хотя и
не  сразу  сообразил,  как  можно  столь  коварно  выступать  против  своего
союзника, от которого к тому же ждешь немедленной помощи. Но, будучи опытным
политиканом,  Гутье предпочел не задавать вопросов,  рассчитывая, что дальше
все станет яснее.
     - Итак,  дорогой мой  Гутье,  вам следует послать в  Тулон телеграмму с
указанием командующему флотом не  вступать в  бой  с  германскими крейсерами
"Гебен" и  "Бреслау",  а  теснить их  в  восточный сектор Средиземного моря,
чтобы они  пришли в  Турцию и  укрепили собой слабый турецкий военно-морской
флот.  Имея  две  столь  мощные боевые единицы,  турки отобьют любую попытку
русских захватить Константинополь...
     - Это гениальная идея!  -  оживился доселе молчавший военный министр. -
Ведь  если  "Гебен" и  "Бреслау" останутся в  Средиземном море,  баланс  сил
сложится не  в  пользу флотов нашего и  британского...  Тогда  труднее будет
рассчитывать на вступление в войну Италии на нашей стороне, к чему мы должны
так же всемерно стремиться!
     - Может  быть,  -  робко  попытался вставить слово  морской министр,  -
все-таки лучше потопить "Гебен" и "Бреслау" в Средиземном море,  не выпуская
их в Турцию?
     Румяное,  с  мясистым красным носом  лицо  Мессими выразило недоумение,
смешанное с презрением. "И это военно-морской министр!" - казалось, говорила
его гримаса.
     Пуанкаре спокойно повторил еще раз:
     - Германские крейсера следует отогнать в  восточную часть  Средиземного
моря!  Вы поняли,  господин министр?! Если у вас имеются другие предложения,
то оставьте их до завтрашнего заседания совета министров.  Коллеги разъяснят
вам полную необходимость этого!
     - Что  вы!  Что вы,  господин президент!  -  совсем оробел Гутье.  -  Я
исполню ваш приказ, не извольте сомневаться...
     ...Морской министр настолько растерялся от  всех забот,  свалившихся на
него,  что  не  только не  ответил на  запрос командующего средиземноморским
флотом  вице-адмирала Буэ  де  ля  Перера,  что  ему  делать  с  "Гебеном" и
"Бреслау", но не сообщил ему даже о начале войны!
     Ля  Перер  и  британский  адмирал  Милн,  командующий английским флотом
Средиземноморья,  напрасно бороздили голубые просторы.  "Гебен" и  "Бреслау"
спокойно отбункеровались на Сицилии и  10 августа вошли в  Дарданеллы,  имея
только одну случайную перестрелку с английским крейсером "Глостер".
     12 августа турецкое правительство объявило, что оно покупает у Германии
два крейсера,  и на их мачтах взвились турецкие флаги. Впрочем, для команд и
командиров этот акт ничего не изменил.
     С  прибытием "Гебена" и "Бреслау" на Черном море установилось непрочное
равновесие  сил  между  российским и  германо-турецким  флотами,  к  чему  и
стремились коварные союзники России.


                       33. Петергоф, август 1914 года

     Война была объявлена, но пока оставалась в России понятием отвлеченным.
Лишь  огромные  толпы  мобилизованных  у  воинских  присутствий,  безоружные
колонны будущих солдат,  нестройно шагающих в  казармы и  на железнодорожные
станции,   бесконечные  молебствия  духовенства  во  всех  храмах  о  победе
постоянно напоминали о ней.
     Царская семья собиралась в Москву, чтобы, как писали газеты, "по обычаю
державных предков искать укрепления духа  в  молитве у  православных святынь
московских".  Наследник Алексей чувствовал себя плохо, самостоятельно ходить
не мог, и отъезд несколько задерживался.
     В  тот же воскресный день,  когда Николай Второй объявил в Николаевском
зале Зимнего дворца свой манифест о войне, правительствующему сенату был дан
именной указ:
     "Не  признавая  возможным  по  причинам  общегосударственного характера
стать теперь же во главе наших сухопутных и морских сил, предназначенных для
военных  действий,  признали  мы  за  благо  всемилостивейше повелеть нашему
генерал-адъютанту,  главнокомандующему  войсками  гвардии  и  Петербургского
военного округа,  генералу от  кавалерии е.и.в.вел.кн.  Николаю  Николаевичу
быть верховным главнокомандующим".
     Несмотря на  войну,  дни  царской четы  текли в  Петергофе как  обычно.
Государь  играл  в  лаун-теннис,  постреливал  в  парке  ворон  из  винтовки
"монтекристо", купался, ходил по грибы...
     Государыня кипела  от  возмущения по  поводу  назначения великого князя
Николая Николаевича верховным главнокомандующим,  но  никак  не  могла найти
повод  сделать  выговор  своему  недальновидному  супругу.   Наконец  случай
представился.
     Уже  который день подряд Александра Федоровна уходила в  середине дня к
себе в маленький будуар и,  не в силах никого видеть,  в одиночестве плакала
злыми слезами перед раскрытым окном в  розарий.  Она  изливала и  свой страх
перед этой несвоевременной войной,  затеянной кем-то  явно против ее и  Ники
воли,  когда еще  большей махиной нависла над ней такая чужая,  непонятная и
грозная Россия.
     Видит  бог,  она  старалась любить  свою  новую  родину,  быть  хорошей
императрицей,  но получалось,  что без конца ей давали понять, что она здесь
чужая и нежеланная.  Один только Ники и Аня Вырубова любят ее, да еще старец
Григорий искренне хочет ей добра...  Остальные -  это только угодливые лакеи
разных рангов, все эти чемодуровы, мосоловы, воейковы...
     А  злобный  и  завистливый  высший  свет  Петербурга?  Как  она  хотела
сблизиться с  потомками  Рюриковичей,  Милославских,  Шереметьевых и  других
родовитых аристократов...  Когда она  вздумала собирать у  себя  по  вечерам
маленькое дамское общество, чтобы наладить сердечную близость за болтовней и
вязанием,  по  всему  Петербургу пошли сплетни и  насмешки о  насаждении при
дворе бюргерских добродетелей,  о том, что она якобы собственноручно штопает
носки супругу и бранится на кухне с поваром из-за каждой копейки...
     И  на  балы-то  перестала ходить из-за того,  что не может видеть,  как
сладко и любезно улыбаются ей все эти придворные и кавалерственные дамы.  Но
они не знают о том,  что ей,  царице, доброжелатели докладывают все, что они
между собой болтают о  "гессенской мухе"...  И вот теперь в довершение всего
Ники  назначил  верховным  главнокомандующим грубияна  и  солдафона  Николая
Николаевича... Вот будут торжествовать проклятые княжны-черногорки Анастасия
и  Милица!  Эти две вороны и так обирают российскую казну ради своего отца -
черногорского короля, а теперь, наверное, задумали и трон российский к рукам
прибрать... Все говорят, что в Новой Знаменке у великого князя двор пышнее и
влиятельнее,  чем  у  нее,  царицы.  Что  будет,  если  великий князь,  став
главнокомандующим,  начнет одерживать победы и  получит власть и влияние над
всей  Россией?!  Ведь он  тогда без  труда избавится от  нетвердого Ники!  А
вместе и  от нее!  А  как же с  мечтой стать такой же великой и  всесильной,
сделаться доброй покровительницей всей Европы,  какой была ее  замечательная
предшественница на русском троне и тоже немка - Екатерина Вторая?
     Горькие  думы   бесконечной  чередой  проходили  через   беспокойный  и
необузданный мозг Александры Федоровны,  ввергая ее  то  в  бешенство,  то в
отчаяние. Императрице нужна была нервная разрядка, выход энергии.
     Надушенный  седеющий  красавец  граф  Гендриков,  личный  секретарь  ее
величества,   испросил   через   камер-лакея   разрешения  войти   к   своей
повелительнице и сообщил ей, что сегодня в ночь его высочество великий князь
Николай Николаевич отбывает поездом на свою Ставку,  в  местечко Барановичи.
Министр двора почтительнейше интересуется,  будут ли  ее  и  его  величества
провожать верховною главнокомандующего российским воинством?
     - Почему же великий князь избрал время своего отъезда ближе к  полночи?
- желчно спросила царица.
     Гендриков стал  лепетать  что-то  про  военную  тайну,  про  германские
аэропланы, которые могут забросать поезд главнокомандующего бомбами...
     - Я  буду справляться о  решении его величества,  граф...  -  отпустила
царица секретаря нервным жестом.
     "Наконец-то  выскажу все Ники",  -  решила Александра Федоровна и,  как
только граф,  пятясь и кланяясь, удалился, решительными шагами направилась к
кабинету Николая.
     Император пребывал в  ровном расположении духа.  С  утра  он  поиграл в
теннис,  затем выкупался в заливе, где вода оставалась необыкновенно теплой,
и сидел теперь,  раскладывая пасьянс. Он чуть поморщился, увидев лицо Аликс,
покрытое  красными  пятнами  от  возбуждения,   заплаканные  глаза  и  узкие
побелевшие губы.
     "Опять предстоит серьезный разговор..." - лениво подумал Николай.
     - Ники,  Фредерикс намекает, что нам следует поехать проводить великого
князя,  отъезжающего на Ставку...  - без предисловия начала царица. - Ты уже
дал свое согласие?
     - Дорогая,  барон  придет  ко  мне  с  бумагами  несколько  позже...  -
уклончиво, не отрываясь от пасьянса, спокойно ответил Николай.
     Александра Федоровна решительно села у  карточного столика и  испытующе
уставилась на мужа.
     - Ники,   почему  ты  назначил  этого  необузданного,  высокомерного  и
заносчивого человека верховным главнокомандующим?  Почему  ты  не  взял  эту
великую миссию -  спасти Россию - на себя? - с еле сдерживаемыми истеричными
слезами вопросила императрица.
     Николай с сожалением посмотрел на почти сошедшийся пасьянс, чуть слышно
вздохнул,  понимая,  что надо наконец объясниться с бедной Аликс, так тяжело
переживавшей все последние дни.  Ласково глядя на нее,  он принялся излагать
свои соображения.
     - Дорогая! - начал он. - Когда я высказал свое намерение стать во главе
армии на  заседании совета министров,  все принялись умолять меня не  делать
этого!  Даже председатель совета Горемыкин, а с ним и такие верные люди, как
Кривошеин и  Щегловитов...  Особенно Сазонов.  Он  сказал даже пылкую речь в
обоснование мнения моих  министров.  Потом,  ты  знаешь,  наши союзники тоже
желали  видеть  Николашу  главнокомандующим...   Ты  помнишь,   когда  он  в
двенадцатом году  ездил  в  Париж  на  маневры,  его  там  и  принимали  как
главнокомандующего...
     - Но ведь он глюпий и  вздорный безобразник!  -  от волнения Александра
Федоровна заговорила с еще большим, чем обычно, немецким акцентом.
     - К сожалению,  это так!  - согласился царь. - Но когда я позже спросил
военного министра, почему он, зная мое желание быть с доблестными войсками и
во  главе  их,  не  высказался в  пользу  такого решения,  добряк Сухомлинов
оправдался тем,  что  был в  одиночестве и  это не  давало ему нравственного
права идти против мнения всех...  Я понял, что он сам мечтал стать верховным
главнокомандующим, и в шутку предложил назначить его на эту должность.
     - И  что  же?  Сухомлинов,  во  всяком случае,  не  хуже,  чем этот наш
родственник... - поджала губы царица.
     - Да,  он достаточно разумный человек!  -  согласился Николай.  - Он не
потерял головы от  такого предложения и  спросил меня,  что  в  таком случае
будет  делать  на  войне  Николаша...   Я  ответил,   что  предназначаю  его
командовать Шестой армией. Тогда Сухомлинов очень тактично выразил сомнение,
будет ли  это соответствовать рангу и  авторитету великого князя в  армии...
Вот чем мне нравится старик - терпеть не может Николашу, а рассуждает вполне
разумно: ведь на самом деле армия стоит за Николашей.
     - Это-то и страшно,  Ники!  -  скривила рот Александра Федоровна.  - Он
всех покорил - за него горой генералы, гвардия, Сазоновы и прочие... Он ведь
может  забрать  себе  всю  власть,   и  ничего  не  останется  ни  тебе,  ни
маленькому... Господи, что же будет!.. - взмолилась императрица.
     Николай оставался непоколебимо спокоен.
     - Не надо так переживать,  Аликс! - пытался он утешить жену. - Пойми, я
не  мог сделать иное назначение...  За  Николашей двор и  армия.  Пока он не
оступится в сражениях, а это случится очень скоро, его будут считать военным
гением...
     - Это не так! Это не так! - словно прокаркала Аликс в ответ.
     - Дорогая,  я  все прекрасно понимаю!  -  бесстрастно продолжал Николай
Александрович.  - И не собираюсь отдавать ему всю полноту власти. По законам
Российской империи Николаша будет ее иметь только в  полосе фронтов,  а  что
касается всего  государства,  то  военные  дела  останутся у  нашего  милого
военного  министра,  а  гражданские -  у  министра внутренних дел  и  совета
министров, кои и шага не сделают без моего слова...
     Красивые глаза государя злорадно заблестели.
     - Не волнуйся,  дорогая!  -  неторопливо продолжал Николай... - Если он
станет выходить из повиновения, я его немедленно смещу...
     - Ах, Ники! - капризно воскликнула Аликс, не думая сдаваться. - Мосолов
мне  доверительно рассказал,  а  Аня  подтвердила,  что  в  Новой Знаменке у
великого  князя  при  "малом  дворе"  уже  назначения  делают...   Притом  в
ведомства,  к которым князь отношения не имеет... Эти противные черногорки -
Анастасия и Милица -  даже прошения о помиловании принимают, словно Николаша
царь, а не ты!..
     - Да,  да!  - подтвердил император. - И Фредерикс мне говорил как-то на
днях,   что   радость  по   поводу  назначения  верховным  главнокомандующим
приглушила у  великого князя  чувство ответственности и  осознание трудности
возложенного на него поручения...
     - Вот  видишь,  Ники!..  -  хищно выпалила царица.  -  Хмель власти уже
ударил ему в  голову!  То  ли будет еще,  когда в  его руках окажется армия!
Вспомни императора Петра Третьего, супруга Екатерины Великой!..
     Царица  затрепетала -  ведь  она  напоминала супругу  о  своем  любимом
периоде российской истории. Николай недовольно поморщился.
     - Его убили офицеры гвардии!  Они нарушили присягу! Они подняли руку на
помазанника божьего! - истерично выкрикивала Александра Федоровна.
     "Сегодня  ей  ничего  не  докажешь...   -  огорченно  подумал  Николай,
начинавший привыкать к припадкам жены и видевший в них только доказательство
ее  огромной любви к  себе.  -  Хорошо бы найти какой-нибудь предлог,  чтобы
остаться одному и подумать над всем, что она сказала. Ведь это шло от сердца
и  от  желания сделать как  можно лучше,  оставить как можно больше власти в
наследство маленькому. Николашу действительно занесло... И непонятно, отчего
его так любит армия?..  Воейков рассказывал, что после ухода царской четы из
Николаевского зала  офицеры гвардии и  армии устроили какую-то  дикую овацию
Николаше...  Даже на  руки подняли и  несли по  залу...  Это его-то,  детину
гигантского   роста...    Попробуй   не    назначь   дядюшку   после   этого
главнокомандующим!..  А может быть,  зря я не настоял на своем и не взял под
свою руку армию и  флот?..  Но...  что  сделано,  то  сделано!  Будем теперь
молиться богу! На все его воля, и не оставит он меня благостию своею..."
     Николай не прерывал императрицу.  По опыту он знал,  что в  такое время
лучше всего дать ей  выговориться,  наплакаться,  полежать с  компрессами от
мигрени, чем приводить логические аргументы.
     Повод препроводить государыню в ее покои тоже возник - адъютант вошел и
доложил, что прибыл господин посол союзной Франции Морис Палеолог.
     - Проси  посла подождать!  -  резко сказал Николай и  заботливо повел к
двери Аликс, нежно обнимая ее за плечи.


                       34. Петергоф, август 1914 года