ольевича на Сергиевской, - Гучков выразительно посмотрел в сторону графа
Орлова-Давыдова,  -  ведут нашу  работу в  запасных частях Преображенского и
Павловского полков.  Они хотят взять на себя роль декабристов и  вывести эти
полки  на  Дворцовую  площадь  для  вооруженного  давления  на  власть.  Они
соединятся  здесь  с   Литовским  и  Семеновским  полками,   затем  арестуют
правительство  в   Мариинском  дворце   и   отдадут  себя   в   распоряжение
Государственной думы.  Государь даже у  гвардейского офицерства и  солдат не
пользуется авторитетом "священной особы",  каким пользовался раньше. Престиж
его власти никогда еще не  падал так низко,  как теперь,  и  мы обязаны этим
воспользоваться.
     - Я должен поведать вам о "морском плане" переворота, - выпалил Гучков,
боясь,  что  его  снова перебьет Терещенко.  -  Его  тоже следует принять во
внимание. И учесть...
     - Что же это за "морские планы"? - снова оживился князь Львов.
     - Сейчас,  господа,  -  забыв  в  возбуждении о  традиционном обращении
"братья",  забасил  Гучков.  -  Я  коснусь  этой  комбинации,  которая может
оставаться резервной на тот случай,  если "сухопутный" вариант провалится. В
среде  морского  офицерства  есть  определенная организация,  которая  может
способствовать дворцовому перевороту или  сама  совершить  его.  Поэтому  мы
должны держать ее под своим контролем и не давать им воли.  Собственно, есть
несколько  морских  кружков,   нити  от  которых  тянутся  к  разным  кругам
общественности -  начиная  от  великокняжеской среды  до  кругов  думских  и
земских.  Так,  один из  планов зреет в  морском Генеральном штабе,  где его
пружиной,  ключ  от  которой в  нашей ложе,  является капитан первого ранга,
помощник начальника штаба граф Капнист...
     - Это не брат ли члена Государственной думы? - задал вопрос Маклаков.
     - Воистину он...  -  скороговоркой ответил Гучков  и  принялся излагать
далее:  -  Самое важное,  что моряки в  Ставке могут опираться на  ту  часть
"гвардейского  экипажа",   которая  направлена  туда   для   несения  охраны
императора.  Последней  каплей  неудовольствия руководителей  этого  кружка,
переполнившей чашу их терпения,  стала история с несостоявшейся кандидатурой
их  любимого  морского  министра  Григоровича  на  пост  председателя Совета
министров.
     - Что за история?  Почему ничего не знаю? - опять вылез Львов, которого
особенно возбудили слова "председатель Совета министров".
     - Григорович был вызван в  Ставку по инициативе царя.  Наш неустойчивый
верховный  властитель  намечал  его  на  этот  пост,  что  сделалось  широко
известным в  Ставке.  Моряки обрадовались,  думая,  что  будут  иметь  столь
высокого ходатая по  их  делам.  Но  государь не  только  ничего  не  сказал
Григоровичу о  намечавшемся назначении,  но задал просто дурацкий вопрос:  у
вас имеются доклады?  Ха,  как будто царь сам и не вызывал морского министра
для доклада...
     Братья  с  глубоким вниманием слушали сообщение "военного" руководителя
ложи. Они хорошо понимали, что в планируемом ими перевороте роль армии будет
исключительно велика.  Если офицерство останется верным Николаю,  то  всякая
фронда будет  раздавлена железным кулаком армии,  а  в  судьбах заговорщиков
самым  мягким  наказанием станет  ссылка в  Сибирь.  Новоявленные "спасители
отечества"  всерьез   планировали  использовать  "декабристские"  настроения
определенных слоев офицерства,  чтобы армия была на  их  стороне,  а  не  на
стороне   Николая.   Поэтому  сообщение  о   различных  проектах  дворцового
переворота в  гвардейской,  военной  и  морской  верхушках  вызывало  у  них
уверенность в благоприятном исходе дела.
     Гучков  закончил  свой   доклад  и   замолчал.   Паузой  воспользовался
Коновалов. Он предложил главу военно-морского заговора Житкова пригласить на
заседание военной ложи в  особняк Орлова-Давыдова и  послушать о  готовности
моряков к  перевороту.  В собрании военных братьев должны быть выбраны также
пользующиеся авторитетом лица,  коих  следует  направить  к  высшим  военным
начальникам на фронте.  В момент переворота эти посланники должны обеспечить
спокойствие армии в то время, когда начнутся события в тылу.
     После слов Коновалова наступило молчание.  Все  понимали,  что  главные
события  приближаются.   Их  грозовой  характер  пугал  многих  братьев.  Но
забрезжившая на горизонте власть неудержимо манила даже самых робких.
     Паузой воспользовался хозяин. Михаил Михайлович Федоров нажал на кнопку
электрического звонка - все в его банке было электрифицировано, - и официант
в  строгом черном фраке вкатил тележку с  чашками кофе  и  чая,  бисквитами.
Вслед за ним другой принялся обносить гостей подносом с рюмками коньяку.
     - Нет ли виски с содовой?  -  спросил Коновалов,  когда он выбрал чай и
отказался от коньяка.
     - Минуточку-с!..  -  ответил  прыткий официант,  и  несколько мгновений
спустя фабрикант-англоман получил огромный,  словно ваза,  стакан, в котором
была любимая им пропорция виски, воды и льда.


              18. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года

     Офицеры вышли в  окоп.  Было уже светло,  и немец,  заметив оживление в
стане  противника,  открыл артиллерийский огонь из  тяжелых орудий.  Поручик
хотел было отправиться к  своей роте,  но не успел.  Дорогу преградила целая
группа офицеров во  главе с  командиром полка,  спешащая к  блиндажу.  Федор
посторонился,  но его глаза встретили какой-то беспомощный и  молящий взгляд
полковника, которым тот оглядывал всех офицеров батальона.
     - Выводите роты  за  линию,  господа!  Вы  хоть  вид  сделайте,  хоть с
пригорка в долину сойдите! - униженным тоном сказал командир полка.
     - Мы  сейчас идем  в  атаку,  господин полковник!  -  брезгливо ответил
Румянцев.
     - Так выведете?!  -  с недоверием и надеждой,  не замечая презрительных
нот в голосе командира батальона, воскликнул полковник.
     - Господа,  начинайте!  -  кивнул своим офицерам подполковник.  -  А вы
пройдите в блиндаж!  Обстрел сейчас усилится... - небрежным жестом пригласил
полковника командир батальона.  Словно услышав его,  тяжелый немецкий снаряд
снес  неподалеку сосну,  так  что  всех  засыпало мелкими  острыми  щепками.
Штабные чины полка отправились в  блиндаж,  но  полковник вытащил бинокль из
футляра и  встал к  брустверу,  изучая позицию противника.  Его лицо приняло
спокойное,  деловое выражение.  Федор понял,  что "подъезжание" к  батальону
было вызвано не трусостью, а боязнью не выполнить приказ начальника корпуса.
А может быть,  и растерянностью от того,  что всегда послушные солдаты вдруг
выразили массовый протест против войны.
     Однако размышлять Федору было некогда.
     - Теперь наш черед,  пошли!  -  скомандовал он группе связи и  стрелкам
взвода.
     - Погодь минутку,  ваше благородие!  -  тронул его  один из  солдат,  в
котором  Федор  узнал  одного  из   самых  бойких  стрелков  роты,   Михаила
Косорукова.  Поручик повернулся к нему,  думая,  что у Михаила есть какое-то
срочное сообщение.
     На  то место,  куда они секунду назад должны были вылезти через мерзлый
бруствер окопа, упал снаряд и поднял в воздух комья черной пойменной земли.
     - Вот теперь можно!  -  спокойно сказал Косоруков. - Небось сами учили,
что два снаряда в одно и то же место не попадают!..
     Федор вспомнил уроки,  которые давал солдатам,  и  ему  стало теплее от
того,  что  они  так  быстро сумели приложить теорию к  жизни.  "А  ведь это
приложение спасло,  пожалуй,  сегодня и меня,  и его самого!" -  мелькнуло в
мыслях у Федора.
     Скатившись в  долину с  высокого берега,  Федор пробежал шагов сорок и,
задохнувшись, упал в снег. Рядом с ним попадали и солдаты.
     Все поле было покрыто чернеющими на  снегу пехотинцами.  Кто только что
упал, кто поднимался в перебежку, а кто и затих навечно, получив свою порцию
свинца или картечи.
     Не  было ни мыслей,  ни чувств.  Федор поднялся и  снова побежал,  пока
хватило воздуха.  Потом снова упал в снег, остудив разгоряченное лицо. Опять
перебежка и снова лицом в снег.
     Вдруг что-то тяжелое,  словно огромная птица, прошелестело в воздухе, и
за спиной раздался грохот разрыва. Ему сопутствовал длительный яркий свет.
     "Стреляют осветительным!  Вот до  чего дошло!  Сажают чем придется,  не
выбирая снаряда!.."  -  пришло в  голову поручика.  И  тут же новый разрыв -
теперь впереди.
     Выручай,  теория вероятности попадания! Федор сделал рывок и скатился в
воронку от второго снаряда, прежде чем третий разорвался на том самом месте,
которое он только что покинул.
     - Проклятое болото! - услышал он голос Косорукова. Михаил тоже оказался
в этой воронке.
     Переведя дух,  Федор вновь устремился вперед.  Михаил поднялся первый и
бежал  по  рыхлому  снегу,  балансируя своей  трехлинейкой.  Теперь  разрывы
остались где-то позади,  зато стало слышно посвистывание пуль и пощелкивание
их о землю.  Солдат впереди стало заметно меньше, их группки словно таяли от
жаркого пулеметного огня. И перебежки стали реже.
     Вдруг вся картина впереди исчезла, словно скрытая белой завесой. Дорогу
преградил  небольшой  вал,   который  создавал  мертвое  пространство.  Пули
свистели  над  головой,  но  не  взбивали  снег  рядом  с  Федором.  Поручик
оглянулся.   Высокий  берег  долины,  где  располагалась  линия  только  что
покинутых солдатами окопов,  застлал  дым  разрывающихся немецких  снарядов.
Противник явно  усилил  заградительный огонь.  Косоруков,  оказавшийся снова
рядом с ним, поднял на штыке свою папаху, и немецкая пуля пронзила ее тут же
навылет.  Михаил всунул палец в  дырку,  повертел им и не без юмора произнес
московским говорком:
     - Што же, теперь голова не запотеет!
     В  укрытии  у  вала  скапливалось  все  больше  солдат,  вскоре  к  ним
присоединился сам командир батальона Румянцев,  сопровождаемый телефонистами
с аппаратом.
     Солдаты уже  присмотрели лощинку,  ведущую от  вала в  сторону немецкой
позиции.  До немецких окопов оставалось еще шагов триста. Пять рядов колючей
проволоки,  свернутой в  спирали  Бруно,  были  совершенно не  тронуты огнем
русской  артиллерии,  весьма  слабым  и  редким.  Немецкие  пули  и  снаряды
по-прежнему густо неслись над холмистой грядой, за которой накапливалось все
больше и больше солдат.
     Румянцев  разослал  стрелков  связи  по  ротам  с  приказанием доложить
обстановку. Его телефонисты все время пытались связаться со штабом полка, но
аппарат молчал. Начали возвращаться связные.
     - Капитан Крылов ранен, - доложили Румянцеву.
     - Прапорщик Злюкин разорван снарядом, - доложил другой.
     Федор вспомнил,  какую радость на лице Злюкина он увидел вчера вечером,
когда карты "сказали" прапорщику, что он останется жив.
     - Убит  начальник гренадерской команды,  -  продолжали звучать  доклады
связных, - третья рота потеряла половину состава, четвертая - две трети...
     Румянцев писал распоряжения в полевой книжке, отрывал листки и рассылал
их со стрелками связи.  Он то и  дело спрашивал телефониста,  не поправил ли
кабель его напарник,  ушедший несколько минут назад. Деревянный ящик молчал.
Но вдруг он ожил писком "ти-ти-ти".
     - Исправили,  ваше  высокоблагородие,  -  и  телефонист протянул трубку
батальонному.
     Отозвался полковой адъютант Глумаков.
     - Передайте полковнику,  что  удар  пропадает...  Немецкая проволока не
повреждена, и если мы даже подойдем к ней, то под огнем пулеметов преодолеть
не сможем! А где четвертый батальон? - спросил Румянцев.
     - Немец  страшный заградительный огонь  ведет,  -  сообщил Глумаков.  -
Четвертый батальон никак к первой линии подойти не может...  А вы хоть бы до
немецкой проволоки дотащились!..
     - У  нас много потерь!  -  коротко отрезал Румянцев.  -  А  до немецкой
проволоки еще триста шагов!
     - Но начальник корпуса требует продолжать атаку!
     Румянцев зло и  горячо стал доказывать бессмысленность этой губительной
затеи.  Глумаков не  взял  на  себя  смелость продолжать такой  разговор,  а
подозвал  командира  полка.  Полковник принялся  убеждать  Румянцева вывести
стрелков из укрытия и  атаковать немецкие позиции.  Командир батальона стоял
на своем.
     - Ну хорошо!  - ответил наконец полковник. - Я переговорю с начальником
дивизии. Вызовите меня через полчаса...
     Батальонный был зол. На глаза ему попался лежащий на снегу Федор.
     - А  вы  что  здесь разлеглись?!  -  рявкнул подполковник.  -  Капитана
Крылова унесли раненого,  а он здесь лежит,  отдыхает!..  Немедленно в роту,
принять командование!
     Федора словно ожгли кнутом.  Он подхватился и,  не скрываясь,  в полный
рост побежал в том направлении,  где,  по предположениям,  было больше всего
стрелков его  роты.  И  лишь когда пуля чиркнула его  по  фуражке,  пролетев
буквально на волосок от головы, поручик согнулся в три погибели и перешел на
шаг.
     На  своем пути Шишкин увидел настоящую мешанину из рот всего батальона.
Но потери оказались меньшими, чем о них рапортовали взводные. Федор принялся
собирать своих людей.
     Группы солдат лежали в  мертвой зоне холмистой гряды почти через равные
промежутки.  Стрелки курили, вели неторопливые разговоры, словно на бивуаке.
Они считали,  что сделали всю свою работу,  которую начальство определило им
совершить сегодня.  Поручик чувствовал,  что поднять их в  новую атаку будет
невозможно.  Да  и  категоричного приказа батальонного на  этот счет,  слава
богу, не было.
     Солнце  уже   поднялось  высоко,   и   снег  под  его  лучами  искрился
по-рождественскому.  Небо  очистилось от  облаков,  и  этот  контраст  между
вчерашним мокрым  снегом  с  дождем  и  сегодняшним веселым солнцем создавал
настроение надежды  и  умиротворения.  Как  будто  не  было  и  обстрела,  и
перебежек по чистому полю под пулями и осколками снарядов,  свежих воронок и
лежащих фигурок по всему полю.
     До  Федора,  чье ухо за годы войны привыкло к  грохоту боя и  научилось
различать  за  ним  человеческую речь,  донесся  обрывок  разговора  солдат.
Рассудительно излагал  что-то  высокий  и  костлявый,  с  рябинками на  лице
стрелок.
     - Что об этом говорить,  разве нашего брата спрашивают?! Я дома учился,
каждый день к Николаю Ивановичу ходил отдельно. Очень он меня за способности
любил,  я ведь ко всему сильно способный.  Не то что какое простое, а и часы
починить смогу.  Все понимал и  то теперь понял,  что на войне не такие ноне
люди нужны...  Бессловесные...  Вот и я в пехоте, что пес на охоте. На своре
сижу,  ничего не вижу... А для чего нам, к примеру, на немецкие окопы лезть,
да еще через проволоку эту проклятую?! А?
     - Не  тоскуй,  парень,  нечего томиться.  Сколько твоей  судьбы уйдет -
самые пустяки...  Молод ты  больно.  Война,  вот  она,  весь мир рушит,  так
одна-то душенька,  ровно семечко в мешке,  не ворохнувшись,  до господа бога
доедет,  али жив останешься...  Жизнь-то  сберечь трудно,  но  можно.  Ты  и
сбереги, - отозвался бородатый солдат.
     - А  нам  чево?  Терять ее,  что ли?!  -  вступил в  разговор маленький
солдатик в мешковатой шинели и явно большой для него папахе.  -  Небось наши
господа помещики и спекулянты разные все останутся живы,  а нас всех дураков
немцы побьют да с голоду поморят...
     - Первый полк правильно сделал! - снова вступил высокий, с оспинками. -
Они большевиков послушали, те знают, что делать...
     "Однако,  -  подумал Федор,  - что-то разговорились "серые герои"! Но в
общем они и  правы!  Разве можно посылать полки в  наступление на пулеметы и
проволоку без подготовки гренадерами и артиллерией ясным днем?!"
     В его мысли проник визгливый голос маленького солдатика:
     - Хоть бы  конец войны или бы  конец света!  Терпели-терпели и  ожидали
осень -  может, замирение выйдет. Ан опять нет мира. Мы атакуем, а нас давно
уж поджидают и  истребляют как насекомую тварь,  а  начальству нашему за это
награду дают... Пущай и дурь наша просветлеет...
     Федор хотел было рявкнуть на смутьяна,  но тут от батальонного прибежал
стрелок связи и передал записку:
     "Приказано отводить роты. Частями и незаметно от немцев. Румянцев".
     Федор отдал необходимые команды, и рота цепью начала отходить к окопам.
Немцы прекратили обстрел.  Не то они решили сберечь снаряды,  не то отдавали
должное безрассудному порыву русских войск.
     Молча  шли  солдаты  мимо  своих  товарищей,  распростертых мертвыми на
снегу.  Убитым или  раненым оказался каждый второй.  Но,  как стало известно
позже,  не  на  всем  Рижском фронте  наступление прошло так  бессмысленно и
неудачно.  Хорошо действовали латышские части Бабитской группы.  С ночи были
высланы разведчики и гренадеры, проделаны проходы в проволочных заграждениях
противника,  и  неожиданной атакой захватили на  рассвете две линии немецких
окопов.
     6-й  Сибирский корпус также  сумел продвинуться,  уничтожив артиллерией
проволоку  немцев.   Командующий  12-й   армией   Радко-Дмитриев   прекратил
наступление и отдал приказ "прочно утвердиться на занятых новых позициях".
     "Выиграв пространство,  -  говорилось в его приказе, - мы сократили наш
фронт на 5 верст, выдвинувшись вперед на 2-5 верст". Столь малый успех стоил
русским войскам двадцать три тысячи убитых,  раненых и  пленных.  В  реляции
говорилось также о причинах неудачи:  неучет климатических и топографических
условий,  бессистемная артиллерийская подготовка, отсутствие разведки, связи
и взаимоотношения отдельных родов войск.
     Операция имела еще один результат: даже в сибирских частях, считавшихся
особенно   надежными   и   дисциплинированными,   вспыхивали   революционные
выступления.


                      19. Петроград, декабрь 1916 года

     Естественно, при официантах братья деловых разговоров не вели, судачили
о погоде,  о приближавшейся межсоюзнической конференции в Петрограде, о том,
что  Манус  из  прогерманской клики  опять схватил через Кшесинскую огромный
подряд на артиллерийские снаряды. Чисто деловое совещание крупных акционеров
банка.  Пауза освежила господ,  и  когда официанты унесли чашки,  все  взоры
обратились к Александру Ивановичу Коновалову. Некоторые из гостей знали, что
вчера он  дал  обед  в  честь Кузьмы Гвоздева,  бывшего рабочего-металлиста,
меньшевика-ликвидатора,  занимавшего пост  председателя Рабочей  группы  при
Центральном   военно-промышленном   комитете.   Группа   эта   была   сугубо
оборонческая,  ее  создали  для  того,  чтобы  рабочая аристократия помогала
банкирам и  фабрикантам успешно,  без  срывов,  выполнять военные  заказы  и
разлагать рабочее движение изнутри.
     У  Александра Ивановича после  виски  со  льдом запершило в  горле.  Он
солидно откашлялся и  стал докладывать.  Только что  казавшееся задумчивым и
даже печальным полное бритое лицо Коновалова озарилось внутренней энергией и
силой.
     Видно было, что Гвоздев и гвоздевцы - его любимое детище.
     Коновалов еще задолго до войны получил в  купеческих кругах известность
своими филантропическими забавами.  Он  строил для  своих  рабочих больницы,
школы,  библиотеки, организовывал благотворительность. Все это создавало ему
славу дельца европейской складки и приносило популярность. А главное - очень
неплохой барыш,  поскольку его  рабочие  трудились значительно напряженнее и
аккуратнее.  С  момента  создания  военно-промышленных комитетов Коновалов и
обожавший его молодой Терещенко,  взявшие руководство ВПК в свои руки, стали
носиться с мыслью создать "пролетарскую армию" под своей командой.
     Цель  здесь была двоякая:  во-первых,  наладить отношения с  рабочими в
оборонной промышленности,  чтобы они,  не дай бог,  не бастовали. Во-вторых,
таким путем оказать давление на  правительство,  чтобы оно пошло на  уступки
Думе,  и,  наконец,  предупредить подлинную народную революцию, которую, как
они хорошо видели, готовили большевики.
     Алексан