нно-морского министра, лакей подошел к нему:
     - Милорд,  прибыл из Лондона секретарь вашей светлости Эдуард Марш.  Он
просил доложить, что имеет важное сообщение...
     - Проведи его сюда...  -  показал сэр Уинстон на  диванную группу возле
камина.
     Личный секретарь первого лорда Адмиралтейства не  заставил себя  ждать.
Высокий,  худой, с неизменным моноклем в глазу, он тотчас появился в дальних
дверях  библиотеки и  торопливыми шагами заспешил к  патрону.  По  дороге он
боязливо оглянулся на играющих в вист старичков.
     - Милорд!  -  обратился Марш своим писклявым голосом к  Черчиллю,  -  я
привез срочные бумаги от сэра Реджинальда Холла...
     - Вы  уже ознакомились с  донесениями разведки?  -  поинтересовался сэр
Уинстон у своего довереннейшего сотрудника.
     - Да,  сэр!  -  коротко ответил Марш и добавил,  еще раз оглянувшись на
старичков,  сидевших футах* в ста от места,  где расположился министр:  - Не
сочтете ли возможным, сэр, найти другое помещение, где мы были бы одни...
     ______________
     * Английский фут - 0,30479 метра.

     Черчилль  про  себя  подивился такой  требовательности Эдди.  Очевидно,
сообщение было  действительно очень важным и  конфиденциальным.  Первый лорд
легко поднялся с  дивана и  повел Марша во  Второй парадный дворцовый покой,
расположенный через зал от Длинной библиотеки.
     Личный  секретарь сэра  Уинстона за  несколько лет  совместной работы с
патроном  впервые  попал  во  внутренние помещения родового дворца  герцогов
Мальборо.  Он  был  подавлен  их  роскошью  и  пышностью.  Еще  бы!  Это  не
какой-нибудь музей, а жилище сильных мира сего. Правда, Эдди и сам дергал за
ниточку,  управлявшую поступками одного из  них.  Но одно дело -  работать с
человеком,   знать  все  слабости  и   сильные  стороны  его,   использовать
недостатки,  обходить опасности характера и  капризы,  а другое -  попасть в
святая святых аристократии!
     Они прошли через третий парадный покой,  выдержанный в голубых тонах, с
мебелью  черного  лака  и  огромными  гобеленами,   представлявшими  подвиги
родоначальника - первого герцога Мальборо.
     Второй  парадный покой,  где  они  остались,  отличался тональностью от
третьего.  Потолок и  стены  были  здесь нежно-голубыми,  богато отделанными
светло-желтым золотом.
     Сэр Уинстон устроился на  диване в  углу и  жестом пригласил Эдди сесть
рядом.  Марш расстегнул кожаную папку,  в  которой возил всегда самые важные
бумаги,   достал  лист   доклада  начальника  военно-морской  разведки  сэра
Реджинальда Холла и молча протянул его Черчиллю. Пока шеф читал, Эдди Марш с
любопытством разглядывал богатейшее убранство зала.
     Это занятие Марша прервал возбужденный голос Черчилля.
     - Вы  читали,  что  у  Вильгельма Второго  под  влиянием  кронпринца и,
очевидно,  министра иностранных дел  фон Ягова созрела идея сепаратного мира
Германии и России? Как вы оцениваете эту информацию?
     - Милорд!   Сэр  Эрнст  Кассель  перед  тем,   как  передать  сообщение
доверенного лица  своего  германского коллеги  -  директора  Баллина,  друга
министра фон  Ягова,  мистеру Холлу,  заметил,  для  передачи вам,  что  она
абсолютно достоверна...  Это -  весьма серьезно и  идет из  совершенно иного
источника, чем слухи, доставляемые господину Извольскому министром Сазоновым
относительно возможной попытки Австрии заключить сепаратный мир  с  Россией.
Его телеграмму мы перехватили и расшифровали...
     - Не было нужды стараться,  - буркнул Черчилль. - Все равно этот старый
осел обо всем рассказал бы французам, а те - нам!..
     - Милорд! - поспешил опровергнуть мнение сэра Уинстона его секретарь, -
французы не всегда сообщают нам важные сведения... Частенько они их скрывают
от нас...
     - Эдди,  а  насколько серьезны  намерения Вильгельма отдать  Дарданеллы
России в  случае сепаратного мира?  Как вы думаете?  -  вернулся к  существу
вопроса первый лорд.
     Эдди задумался.
     - Полагаю,  сэр, - медленно выговорил он, - что Германия могла бы пойти
на   разграничение  сфер  влияния  с   Россией  на  Ближнем  Востоке  и   на
демилитаризацию проливов.  Но  если  эти  две  державы  разделят Оттоманскую
империю,  совершенно невозможно будет удержать не только Персию, но и Индию.
Она  упадет как спелый плод к  ногам Вильгельма...  или русских...  Египет и
Северная Африка также станут германскими владениями...
     - Вы правы!  Союз России и Германии станет концом Британской империи...
Я  буду настаивать перед кабинетом на  самой насущной необходимости начинать
Дарданелльскую операцию...  Я сломаю сопротивление тех министров, которые не
понимают  всей  политической  важности  нашего  единоличного  вступления  на
проливы...
     - Сэр!  По  данным милорда Касселя,  русские еще не получили германских
предложений о  Константинополе и  компенсации в  десять  миллиардов  золотых
марок за причиненный германцами вред России...
     Черчилль уже понял, куда клонит его секретарь.
     - Очень разумно!  -  одобрил он  невысказанную вслух идею  Марша.  -  Я
поговорю с  Греем насчет того,  чтобы царю в ближайшее время сообщили о том,
что   мы   согласны,    при   известных   условиях,    предоставить   России
Константинополь...  Надо дать Романову этот аванс,  чтобы не  соблазнили его
посулы   Вильгельма...   У   Петрограда  надо   потребовать  взамен   что-то
существенное, например, отправки на фронт последних резервов...
     Эдди почтительно молчал.
     - Передайте в  главный штаб  мой  приказ начинать планирование операций
Средиземноморского флота по взятию с  моря турецких укреплений в Дарданеллах
и  прорыву к  Константинополю через Мраморное море...  Пошлите вице-адмиралу
Кардену,  командующему флотом в восточной части Средиземноморья,  телеграмму
от  моего  имени  с  просьбой  ускорить  присылку  его  предложений по  этой
операции...  Подготовьте все материалы для моего выступления с этим проектом
на военном совете...


                      47. Петроград, февраль 1915 года

     В один из темных февральских вечеров, когда за окном хлюпала промозглая
петроградская слякоть,  Насте было особенно тревожно и тоскливо. Дежурство в
лазарете начиналось только  на  следующий день,  тетушка уехала  к  какой-то
своей  старой  знакомой,  у  которой на  фронте убили  единственного сына  -
студента,  ушедшего добровольцем.  Отзывчивая Мария  Алексеевна почла  своим
долгом на несколько дней переселиться к  несчастной матери,  чтобы разделить
ее скорбь.
     В  квартире  было  плохо  натоплено -  истопника Савелия,  поспевавшего
потапливать  печи  целого  подъезда,  мобилизовали на  войну,  и  он  теперь
маршировал на плацу Волынского запасного полка,  с деревяшкой,  изображавшей
ружье.  Кухарка Ефросинья пропадала с  утра  до  вечера около  этого плаца и
почти не следила за хозяйством.
     Самой Насте было безразлично,  тепло или  холодно в  доме,  есть ли  на
плите обед и  поставлен ли к  ее приходу самовар -  апатия охватила ее после
известия о  том,  что Алексей томится в  плену у австрийцев.  Много дней она
проплакала,  не отзываясь ни на ласковые уговоры матери,  ни на мужественные
утешения Марии Алексеевны,  поседевшей за  один день до снежной белизны.  Но
потом долг,  возложенный молодой женщиной на себя - помогать раненым воинам,
поднял ее на ноги и  вернул к  жизни,  в которой главным сделался лазаретный
ритм.
     Сегодня на душе было совсем плохо,  а пойти и поделиться своей тяжестью
почти некуда.  Из  старых подруг в  Петрограде оставалась одна  лишь Татьяна
Кожина, бывшая Шумакова.
     Настя  помнила последнее посещение салона  Шумаковых,  но  сейчас  даже
атмосфера витийствующих политиканов казалась ей милее пустынного одиночества
нетопленой квартиры.  От Знаменской до Пушкинской -  только перейти Невский.
Настя решилась и через полчаса уже была у Кожиных.
     Татьяна,  видя огромные синие тени под глазами подруги, ее несчастный и
расстроенный вид,  завела  Анастасию  сначала  в  свою  спальню,  попыталась
развлечь рассказом о  собственных переживаниях,  связанных с  игрой на бирже
Глеба  Иоанновича.   Ее  супруг,  как  оказалось,  покинул  место  службы  в
международном обществе спальных вагонов  и  получил по  протекции известного
финансиста  Игнатия  Порфирьевича  Мануса  выгодное  место  в  его  обществе
вагоностроительных заводов.  Сейчас,  когда все посходили с  ума от  военных
заказов,   Глеб  Иоаннович  успешно  следует  примеру  патрона  и   покупает
исключительно акции тех же предприятий,  на которые обращает внимание Манус.
И  вскоре эти  заводы и  фабрики получают контракты на  поставки для  армии.
Акции, естественно, взлетают в цене.
     Увидев,  что эти дела совершенно не волнуют Настю,  Татьяна замолкла на
полуслове.  До  нее  дошла  вся  глубина  переживаний  подруги,  и  голосом,
неожиданно дрогнувшим, она спросила:
     - Что с Алексеем? Неужели все так плохо?!
     - Он в австрийской тюрьме...  -  еле слышно ответила Настя,  -  я очень
боюсь за него...
     Татьяна молча обняла подругу и прислонилась к ее плечу головой.
     - У  меня...  -  глухо сказала она  в  плечо Насти,  -  тоже все  очень
плохо... даже еще хуже!..
     От удивления Настя тихонечко ойкнула.
     - У  тебя  хоть  есть надежда!  Алексей -  живая душа!..  -  с  горечью
прошептала Татьяна.  -  А Глеб -  это ходячая бухгалтерская книга, "дебет" и
"кредит",  два пишет -  три в  уме!..  И все время у него эти три копейки на
уме!.. Ни о чем другом не говорит, не помышляет!.. И мысли у него копеечные.
     Татьяна горестно умолкла.
     Анастасия поняла,  что Татьяне так же,  как ей  самой,  нужно участие и
доброе слово.  Алексей хоть и далеко,  но она его не потеряла.  А Глеб Кожин
рядом с Таней, три четверти суток проводил с ней, но оставался совсем чужим,
словно бездушный манекен.
     Они  поплакали вместе,  потом стали вспоминать довоенные годы и  бурные
идейные схватки на прежних шумаковских четвергах... Понемногу они рассеялись
и,  воспользовавшись Татьяниными запасами пудры "Коти", могли вскоре выйти к
гостям. Как повелось, на четверг к Шумаковым пришли многие.
     Уже энергично высказывался в углу гостиной,  собрав группу внимательных
слушателей,  громоздкий и заросший до глаз депутат Государственной думы, как
помнила Настя, либерального толка.
     В другом углу просторной комнаты сложилась своя аудитория;  во главе ее
ораторствовал лысый и писклявый господин,  громивший в прошлый раз носителей
германозвучащих фамилий.
     Стол был накрыт для ужина а-ля фуршет*.
     ______________
     * Ужин или прием, когда едят стоя, не садясь за стол.

     Несколько гостей уже паслись на тучной, не в пример прошлому, его ниве.
Был  четверг сырной седмицы,  и  по  этому случаю в  центре стола красовался
великолепный выбор сыров,  который сделал бы  честь магазину купца Елисеева.
По  краям  его  разместились пирожки с  вязигой,  разные сорта  рыбы,  грибы
соленые и  маринованные,  овощные соления и  маринады...  На  малых столиках
пообочь стопочкой были сложены тарелки разных калибров,  ножи, вилки, чайные
чашки.  Отдельно, на особом столе, дымил самовар и были выставлены вазочки с
вареньем и блюдечки.
     - Это все мама... - словно оправдываясь, сказала Татьяна, - она на свою
пенсию демонстрирует Глебу, как надо жить!..
     - А он? - поинтересовалась Настя.
     - Ах!  -  махнула с пренебрежением Татьяна. - Он сюда даже не заходит в
этот день, чтобы не расстраиваться...
     Дебаты  были  в  самом  разгаре.  Обсуждались только что  появившиеся в
печати  сообщения о  разрушениях,  которые  немцы  причинили городу  Радому,
отступая под напором доблестных российских войск.
     - Не  "желтая опасность" угрожает в  наши дни цивилизации,  -  страстно
бросал слушателям бородатый депутат,  -  не  азиаты рушат устои культуры,  а
варвары средней Европы,  гунны с  берегов Рейна и  Эльбы оставляют за  собой
выжженную пустыню...
     - А  какими потерями даются все  эти наши победы?  -  ядовито подбросил
вопрос  депутату поджарый господин в  визитке и  полосатых брюках,  явно  не
аристократического происхождения.  -  Потери у нас неслыханные,  господа!  -
Гость в визитке воспользовался тем, что депутат на мгновение замолк. - Одних
раненых собирают тысячами после  каждого сражения...  Настала эпоха  пушек и
пулеметов -  они  косят людей,  как  хороший крестьянин траву.  И  все-таки,
осмелюсь заявить,  жертв  было  бы  гораздо меньше,  если  бы  наша  главная
квартира вовремя позаботилась об оружии,  патронах и  снарядах!..  Ведь наши
пушки не  стреляют по  той  причине,  что нет шрапнелей;  у  нас нет тяжелой
артиллерии,  господа,  а  военное  министерство по-прежнему  отписывается от
запросов армии бумажными объяснениями!  Поистине общественность должна брать
дело снабжения армии в свои руки, господа!
     - Именно так...  -  поддержал говорившего другой господин.  -  Это наша
пагубная доктрина,  о  которой еще  граф  Лев  Николаевич Толстой писал "дие
эрсте колонне маршиерт,  дие цвайте колонне маршиерт..." и,  чтобы захватить
полверсты у неприятеля, устилают ее ранеными и трупами солдат!
     - Господа,   господа!   -  вдруг  прорезался  визгливый  голос  правого
депутата.  -  Напрасно вы  ругаете верхи Российской империи.  Мы здесь имеем
образцы истинно римского благородства и самопожертвования!..  Вот вам свежий
пример: все знают, что наш многоуважаемый председатель Совета министров, его
высокопревосходительство Иван  Логгинович Горемыкин,  не  имея министерского
портфеля и  казенной квартиры через  это,  получил  ассигнование на  покупку
нового дома для лица,  занимающего сию должность...  -  Кое-кто из любителей
посплетничать насторожился,  а депутат продолжал:  - Хотя казна отпустила на
покупку миллион,  Иван  Логгинович купил  дом  генерал-адъютанта Безобразова
всего за 700 тысяч и  совершенно отказался от дотации в  двести тысяч рублей
на приобретение мебели.  Он перевез в новый дом свою старую мебель, а двести
тысяч просил направить на улучшение санитарного дела в действующей армии!..
     - Что  за  старец!  Воплощенная экономия!  -  издевательски протянул со
своего места  бородач.  -  А  вот  Распутин не  стесняется запускать руку  в
государев кошель!
     - Что вы тут повышаете голос про Распутина ни к  селу ни к  городу?!  -
возмутился писклявый деятель правых.  -  Если бы Распутина не было, вам надо
было бы его выдумать для компрометации царской фамилии!
     Дискуссия стала переходить в  ссору,  а  этого мадам советница не могла
допустить,  поскольку всякий  скандал только вредит серьезному политическому
салону.
     - Господа!  -  влюбленным грудным голосом вмешалась Аглая Степановна, -
пожалуйте ужинать, а то заморились, чай простынет!..
     Известие о чае окрылило гостей. Они потянулись в столовую. Только самые
заядлые спорщики остались в  комнатах.  Насте становилось интересно на  этой
ярмарке мнений.
     За чаем и закусками страсти несколько поостыли. Еда увлекла и правых, и
либералов, примирила борцов салонных течений.
     Настя вышла в гостиную и вдруг увидела здесь хорошо знакомое лицо.  Это
был  Гриша,  бывший студент-белоподкладочник.  Он  возмужал,  ему  очень шла
полувоенная форма английского покроя.
     - Настенька!  Здравствуй,  здравствуй!  - обрадовался он, увидев старую
знакомую.  -  Я  слышал,  ты  теперь замужняя дама?  Представь,  пожалуйста,
супругу!..
     - Его здесь нет!  -  довольно сухо ответила Настя.  Григорий понял, что
молодой женщине неприятно об  этом говорить.  Он  истолковал это по-своему и
немедленно стал проявлять знаки внимания Насте.
     - Давай поговорим,  дорогая Настенька! - засуетился Гриша. Он усадил ее
на диван,  сел рядом,  взял ее руку в свои и,  заглядывая в глаза, заговорил
искательным голосом:
     - Ну, пожалуйста, ну поговорим немножко!.. Я так давно тебя не видел!..
Ну, хочешь, расскажу, как я ездил недавно в действующую армию?!
     Насте  было  неудобно резко  оборвать его,  хотя  молодой женщине стало
как-то нехорошо от липких, обволакивающих речей Гриши.
     - Расскажи,  -  тусклым голосом согласилась Настя.  Гриша, казалось, не
замечал ее  холодности.  Он разливался соловьем,  явно рассчитывая на других
благодарных слушателей.  Таковые  не  замедлили появиться.  Несколько гостей
попросили  разрешения присесть  рядом  и  послушать.  Гриша  широким  жестом
пригласил их рассаживаться.
     Гриша дважды ввернул,  что ездил в  действующую армию по просьбе самого
Александра Ивановича Гучкова...
     - Что я видел!..  Что я видел!..  С продовольствием армии интендантство
не  справляется.  Солдаты голодают.  Пища  нижних чинов плохая.  Хлеба мало.
Мясо,  правда,  дают почти каждый день, но с супом, а каши не дают совсем...
Солдаты роют картофель...  Все нижние чины уже жаждут мира и часто сдаются в
плен,  притом, как говорят, - с радостью. Сапог у многих нет, ноги завернуты
в  полотенца,  а  вагоны с  сапогами стоят  затиснутые на  забитых составами
станциях. Вожди сидят далеко от передовой за телефонами, связи с войсками не
имеют...
     Под  оханье  и  покачивание головами  внимательных слушателей  Гриша  с
воодушевлением продолжал свой рассказ.
     - Во   время   боев,   когда   германцы  прорвались,   Ставка  прислала
четырнадцать тысяч человек - и все без ружей! Эта колонна подошла чуть ли не
на самую передовую и очень стала стеснять войска. Офицеры на войне хороши, а
генералы  плохи.  Начальник  дивизии  Третьего  сибирского корпуса  Лашкевич
бросил дивизию и бежал в Гродно. То же сделал Епанчин. Он бросил свой корпус
и  бежал  от  наступления неприятеля в  Ковно...  Как  только немцы  порвали
телефонную связь,  ее  не  восстановили конницею...  Сам  командующий армией
лежал в обмороке и не распоряжался!..
     Гриша все говорил,  говорил,  говорил... Настя вспомнила Алексея, перед
ней встали сотни раненых солдат, которых она перевязывала в своем госпитале.
Ей стало очень тяжело.
     Молодая женщина осторожно,  чтобы  не  перебивать оратора,  поднялась с
дивана и выскользнула из кружка,  который ему внимал.  В прихожей она быстро
оделась и  вышла на  воздух.  По ночному Невскому от Варшавского вокзала без
остановки шли трамваи, полные раненых.
     "Завтра в  госпитале снова  будет  много  работы",  -  подумала Настя и
заспешила домой.


                        48. Прага, февраль 1915 года

     Полковник  Максимилиан Ронге,  начальник  Эвиденцбюро*,  проклинал свою
хлопотливую  должность.  У  него  голова  шла  кругом  от  множества  забот,
свалившихся невесть откуда на его плечи.  Сначала, когда русские начали свое
наступление в Карпатах, пришлось переводить главную квартиру армии в Тешин и
охранять ее там от неприятельского шпионства.
     ______________
     * Бюро разведки австро-венгерского Генерального штаба.

     Полковника  бесило,   что,  несмотря  на  отлично  поставленную  службу
осведомителей в императорской и королевской армии,  целые роты,  батальоны и
даже полки, сформированные на славянских землях империи - в Богемии, Моравии
и  Словакии,  -  иногда в  полном составе,  при офицерах,  сдавались в  плен
русским.  Ненадежность славянских частей становилась все более очевидной,  и
верхушка армии хотела найти козла отпущения. Ронге боялся, как бы его служба
не  оказалась под  ударом.  Ведь господа дворяне,  составлявшие генеральский
корпус армии,  с  презрением относились к  разведке и контрразведке,  считая
занятие, которому Максимилиан посвятил всю жизнь, неблагородным делом.
     А  тут  еще,  минуя  его  непосредственное  начальство  -  Конрада  фон
Гетцендорфа,  -  через  самого  господина  министра  иностранных  дел  графа
Берхтольда  поступил  секретнейший  приказ.   Максимилиану  Ронге  следовало
организовать  встречу  двух  германских  эмиссаров  и   одного  австрийского
аристократа,  давно  оказывавшего негласные услуги  Эвиденцбюро,  с  русской
фрейлиной Васильчиковой в  ее