дами  карт.  Хозяйка
уловила их помыслы и  поднялась от стола.  Все дружно встали и выстроились в
очередь  поцеловать  ей  ручку,  чтобы  после  этого  степенно  удалиться  в
библиотеку.  Как обычно, составилось два винта - один роббер затеяли всерьез
Вышнеградский в  паре  с  Рубинштейном против  Кузьминского и  Тимашева,  за
другой  ломберный  столик  уселись  Альтшиллер  с  Унгерн-Штернбергом против
Бурдукова и Веревкина.
     Митенька тотчас же снял свой сюртук,  а Васька -  вицмундир;  вскоре на
столе  выросла  груда  золота  и  пестрых  ассигнаций.   Засучив  по  локоть
батистовую рубашку на своих волосатых руках,  Митенька нервно рвал и тасовал
колоды.  Вышнеградский  в  наглухо  застегнутом  сюртуке,  напевая  под  нос
шансонетку,  играл  как  будто бы  небрежно,  но  глаза его  смотрели остро,
внимательно,  выдавали азарт,  охвативший камергера.  Тимашев в расстегнутой
визитке,  из-под  которой выглядывал белый пикейный жилет,  жадно смотрел на
стол  и  изредка брал себе карту.  Они  играли сложнейший винт с  прикупкой,
пересыпкой и гвоздем.  Никакая сила не могла отвлечь их теперь от карточного
стола.
     За вторым столом не играли, а баловались. Энкель решил было примкнуть к
играющим, но хозяин дома знаком поманил его к себе в кабинет.
     Игнатий Перфильевич уютно расположился на своем любимом кожаном диване,
а  Оскару Карловичу указал место подле себя,  в глубоком кресле.  Звонком он
вызвал  лакея  и  заказал ему  кофе,  сигары  и  ликер.  Спустя минуту лакей
водрузил на столик перед ними серебряный поднос,  на котором в  дополнение к
просимому стояла  сельтерская вода  и  большие хрустальные стаканы.  Игнатий
Перфильевич предложил гостю кофе и бенедиктин, себе налил на донышко стакана
немного ликера,  бросил ломтик лимона и  залил  все  это  сельтерской водой.
Прихлебывая любимый напиток,  купец  щурился от  удовольствия и  не  начинал
разговора, поглядывая на Энкеля через щелочки глаз. Он дожидался, пока гость
не отпил кофе, не пригубил ликера, а затем начал неторопливую беседу.
     - Я  полагаю,  любезнейший Оскар Карлович,  что  не  очень огорчил вас,
лишив возможности загнуть карту и  "подвинтить" игру...  Тем более я  должен
отдать  вам  ваш  процент,  который намного перекроет даже  самые  роскошные
тринадцать взяток...  -  лениво вымолвил Игнатий Перфильевич и так же лениво
поднялся к  стоящему рядом сейфу.  Повернув одну  из  металлических шишечек,
украшавших этот громоздкий,  но  не  без  изящества сделанный стальной шкаф,
окрашенный в тон дерева,  которым были обиты стены кабинета, Манус вставил в
открывшуюся под  ней скважину небольшой ключ,  повернул его,  и  со  звоном,
словно музыкальная шкатулка, отворилась массивная литая дверца.
     - Люблю  эту  музыку,  -  произнес купец  и  достал  из  сейфа  заранее
приготовленный пакет  синей,  с  вензелями  министерства  финансов,  плотной
бумаги.
     Алчными глазами наблюдал всю  эту операцию полковник Энкель.  Он  давно
понял,  что речь в этом кабинете пойдет о его гонораре за сведения,  которые
ему   удалось   собрать   относительно  кредита   в   63   миллиона  рублей,
истребованного Сухомлиновым в нынешнем году на новое вооружение армии.
     - Вы  очень  помогли  своими  советами,  -  деликатно сказал  Манус,  с
поклоном передавая полковнику пакет.  - Особенно ценно было узнать, что наше
Военное министерство собирается дать большой заказ на  вооружение близкому к
австрийскому  правительству  заводу  Шкода.   Ведь   при   получении  такого
государственного заказа акции  любого предприятия взлетают вверх.  В  данном
случае  я  заработал миллион чистой  прибыли на  операциях с  акциями Шкоды.
Здесь ваши пятнадцать процентов - сто пятьдесят тысяч... - Сердце Энкеля при
сих  словах учащенно забилось,  и  перед его  глазами стены кабинета поплыли
словно в тумане, - ...акциями Варшавско-Венской железной дороги. По вашим же
сведениям,  эту  дорогу предназначено вскоре выкупать в  казну,  учитывая ее
стратегическое значение,  так что вы  сможете получить за  эти акции намного
больше, чем они стоят сегодня...
     Энкель едва нашел в  себе силы подняться с  кресла и пожать руку купца,
отвалившего ему столь щедрые куртажные.
     Игнатий  Перфильевич сразу  увидел,  что  он  может  по  горячим следам
требовать  новых  услуг.  В  его  проворном уме  созрела  тотчас  комбинация
вопросов,  которые  могли  помочь  ему  выведать имя  того  русского агента,
который предает Срединные империи в Вене.
     - Дражайший Оскар Карлович,  -  елейно начал Манус,  усаживаясь на свой
диван и  уставив на  Энкеля немигающие желтые глаза,  -  то,  что вы  сейчас
получили,  -  капля в том море денег,  которые можно заработать,  если знать
кого-либо из венского Генерального штаба,  кто мог бы сообщать нам различные
актуальные  сведения.   Например,  когда  и  какие  заказы  намерено  выдать
австрийское правительство тем же заводам Шкода или какие железные дороги оно
намерено строить в  австрийской Польше?  Мы  могли  бы  через подставных лиц
брать  подряды на  поставки фуража  или  сукна  на  армию  Австро-Венгрии...
Неужели у вас нет такого человека в Вене?
     Только что  полученный барыш  настолько затуманил сознание Энкеля,  что
профессиональный разведчик не  уловил  подвоха  в  вопросах  Мануса.  А  тот
продолжал разливаться соловьем, суля золотые горы за сведения, которые можно
было  бы  получать  через  австрийский Генеральный штаб.  Купец  видел,  что
полковник вот-вот готов сдаться и высказать какие-то предложения.  Он усилил
свой нажим.
     - Дорогой Оскар Карлович! Но если у вас никого нет на ключевых позициях
в  Вене,  тогда,  может быть,  вы составите мне посредничество с  российским
военным агентом в австро-венгерской столице,  полковником Занкевичем -  ведь
он,  кажется,  у  вас в подчинении...  Может быть,  он захочет заработать за
здорово живешь пару сотен тысяч или полмиллиона?
     - Игнатий Перфильевич!  Ну какие могут быть разговоры о  моем нежелании
сотрудничать с вами,  -  смущенно начал Энкель.  - Дело совсем не в том, что
мое отделение не располагает агентурой в Вене. Проблема выглядит значительно
сложнее.   Все   негласные  агенты   находятся  на   связи   у   офицеров  в
австро-венгерском делопроизводстве,  -  начал  объяснять  структуру разведки
полковник,  -  а мы с Монкевицем - начальники отделения - знаем их только по
кличкам,  дабы не нарушать правила конспирации и  даже случайно не провалить
ценного  агента.  Порядок  сей  гарантирует,  что,  если  к  бумагам  нашего
отделения получит доступ некто посторонний,  все равно он  ничего не  сможет
выяснить об агентуре... Мне совсем не жалко ради отношений с вами затруднить
наших самых ценных агентов добавочными заданиями, но только сообщения от них
идут  подчас довольно долго,  так  что  вся  коммерческая их  ценность может
пропасть... - оправдывался полковник.
     - Не бойтесь,  мой друг,  - принялся успокаивать его купец, - я не буду
задавать много  вопросов.  Иной  раз  один-единственный вопросик,  но  умело
поставленный,  может принести миллионы.  Подумайте пока над тем, кого можете
использовать для  такой  деликатной работы,  а  я  попытаюсь  сформулировать
некоторые возникшие проблемы...
     - За один-единственный вопросик - миллионы? - переспросил тупо Энкель.
     - Слушайте-ка,  -  Манус принял такой вид,  словно ему в  голову пришла
гениальная мысль.  -  А  что,  если мы  с  вами сами,  минуя вашего офицера,
которого незачем посвящать в  суть  дела,  пройдем по  всей  почтовой линии,
вплоть до  получателя корреспонденции на той стороне цепочки -  в  Вене -  и
установим с ним собственные связи? А?!
     - Не выйдет ничего,  - упал духом Энкель, - даже если мы начнем отсюда,
из Петербурга, то сможем только узнать, когда генерал-квартирмейстером будут
получены деньги по  статье "на  известное его величеству употребление",  что
означает скорый перевод особых сумм агенту...
     - Ну хорошо,  а  дальше как следуют эти суммы?  -  продолжал выведывать
свое Манус.  -  Давайте посмотрим на  каком-нибудь примере.  Может быть,  мы
сможем на  определенном этапе подключиться к  этой  цепочке?  Может быть,  я
через свой банк переведу деньги в Вену?
     - Что  вы?!  Господь с  вами!  Мы  сразу провалим агента.  Это делается
гораздо  хитрее.  Мы  выписываем  деньги  офицеру  из  делопроизводства,  он
передает их специальному курьеру, задача которого - провезти всю сумму через
границу куда-нибудь в  Германию,  а уже оттуда в обычном конверте с немецкой
маркой и  штемпелями этот  пакет  следует в  Вену,  на  условленное почтовое
отделение "до востребования"...  Как видите, мы нигде не сможем подключиться
к этой цепочке...
     - И часто вы таким способом посылаете деньги? Неужели ничего до сих пор
не пропало? - искусственно удивился Манус.
     - Представьте себе,  ничего не потерялось, хотя суммы, посылаемые таким
способом,  доходили до  двух-трех десятков тысяч!  Но  это  обычное явление:
многие фирмы так же посылают деньги в конвертах, - разглагольствовал Энкель.
- Одному из  наших самых ценных агентов в  Вене мы  уже  много лет  посылаем
гонорар именно  таким  образом,  и  всегда он  получает его  буквально через
несколько дней.
     Манус  понял,   что  в  этот  раз  большего  он  не  сможет  узнать  от
словоохотливого офицера,  и решил перевести разговор на другую тему, дабы не
навести Энкеля на ненужные размышления.
     - Милейший Оскар Карлович!  - обратился он вновь к полковнику, не забыв
отхлебнуть напитка.  -  Подумайте все-таки в свободное от ваших многотрудных
занятий время над  этой  проблемой,  а  я,  со  своей стороны,  набросаю вам
несколько  вопросов,  ответы  на  которые  могли  бы  принести  нам  с  вами
дополнительный капиталец...
     Энкель,  настроение которого несколько поблекло от того, что он не смог
угодить до  конца  Игнатию Перфильевичу,  обещал в  кратчайшие дни  изыскать
возможность передать вопросник Мануса в  Вену,  агентуре Генерального штаба,
замаскировав его под реестр для стратегического отчета военного агента.
     Манус сделал вид,  что дело это его больше не  интересует,  и  принялся
раскуривать сигару,  обдумывая свой предстоящий разговор с  Альтшиллером.  В
кабинете воцарилось молчание, прерываемое лишь нервными вскриками в соседней
комнате, пробивающимися даже через массивные двустворчатые двери:
     - Ставлю двадцать!
     - Идет в пятидесяти!
     - Мажете, Дмитрий Леонович?!
     Раскурив от свечи свою сигару, Манус откинулся на подушки дивана и стал
мысленно составлять свое резюме от разговора с Энкелем.
     "Первое.  Я узнал у этого рыжего чухонца,  - так Манус называл про себя
Энкеля,  -  что в  Вене есть действительно несколько крупных агентов русской
разведки,  в  том  числе  и  среди  офицеров австро-венгерского Генерального
штаба.
     Второе. Здесь, в Петербурге, узнать их имена невозможно, поскольку даже
помощник начальника отделения зарубежной агентуры и военных агентов не знает
имена  негласных  сотрудников,  а  руководит ими,  употребляя псевдонимы или
клички...
     Третье.  Он,  однако,  проболтался и подсказал путь,  идя которым можно
нащупать их важного агента в Вене...
     Ну,  это уже что-то!" -  самодовольно подумал Манус,  прикидывая, какие
привилегии ему можно вытребовать с германского кайзера за оказанную услугу.
     Энкель,  прихлебывая кофе,  наблюдал,  как  все добрее становилось лицо
купца,  и  радовался,  что судьба столкнула его с этим хитрым и изворотливым
финансистом,  благодаря которому он  нажил недурственное состояньице,  сумел
приобрести  поместье  под  Гельсингфорсом и  отложить  даже  часть  денег  в
стокгольмский банк -  на черный день. Финляндский помещик на русской службе,
он  не считал свое положение стабильным и  прилагал все силы к  тому,  чтобы
ценой  любой  подлости и  интриг приумножить свой  капитал.  В  этом  он  до
чрезвычайности походил на Игнатия Перфильевича, которому были нелепы и чужды
какие-то  там  "высшие  чувства"  вроде  патриотизма,  моральной  чистоты  и
святости  долга  перед  отечеством.  Как  профессиональный разведчик,  Оскар
Карлович к  концу разговора вполне ясно  представил себе,  что  вопросы свои
Манус ставил неспроста,  что ему надо было выведать что-то о  работе русской
разведки в Вене,  а вот зачем это ему было нужно,  Энкель еще не мог понять.
Но на всякий случай он решил прикинуться простачком,  рассудив, что всегда в
будущем сможет продать выгоднее свои знания купцу,  а  на  сегодня ему будет
довольно и  того,  что  он  ему  уже  сказал.  Поэтому чело  полковника тоже
разгладилось от  морщин  озабоченности,  которые было  затемнили его,  и  он
улыбнулся патрону широкой и добродушной улыбкой.
     - Теперь,  дражайший Оскар Карлович, - поднялся Манус с дивана, - можно
и перекинуться картой! Не изволите ли сыграть?
     - Очень даже изволю!  - игриво сделал ферт рукой Энкель и присоединился
к играющим.


                      31. Петербург, январь 1913 года

     Наконец Татьяне снова удалось всех перекричать.
     - Товарищи,  товарищи! Дайте же мне задать вопрос! - Она говорила, сидя
рядом с самоваром,  и ее щеки пылали то ли от жара "чайной машины", то ли от
природного здоровья.  -  Господин полковник,  Алексей Алексеевич!  Для  чего
служит армия?
     Стол затих в предвкушении ответа.
     - Защита  престола  и  родины  есть  обязанность  солдата  и  армии!  -
отчеканил Соколов слова из устава.
     Удесятеренный гвалт поднялся вокруг.
     - Позвольте, - оживился визави Соколова, молчавший до сих пор и похожий
завитыми кудрями на приказчика в галантерейной лавке.  -  От кого защита? На
нас никто не собирается нападать.  Немцы - среди них много пролетариев и там
сильна социал-демократия.  Социал-демократические депутаты в рейхстаге будут
голосовать против войны...
     - Если их об этом спросит Вильгельм Второй,  - обозлился вдруг Соколов.
- Кстати,  всего лишь два года назад,  в  1911-м  германский рейхстаг дружно
проголосовал за военные кредиты!
     - Помилуйте!  Но ведь Карл Либкнехт и Клара Цеткин голосовали против...
И мы, меньшевики, будем в Думе тоже поднимать наш голос против вооружения!
     - Немец  может все-таки  напасть!  -  предположил юный  гимназист,  тот
самый,  который решил идти в юнкерское училище и презреть зубрежку по-латыни
текстов Марка Туллия Цицерона и Овидия Назона.
     - Устами   младенца  глаголет  истина!   -   обрушился  на   гимназиста
студент-белоподкладочник.
     - Надо отобрать все оружие у армии и передать его свободному народу!  -
внес предложение студент-анархист.
     - Кто  же  его  освободит  без  нас,   эсеров?!  -  ехидненько  спросил
банковский служащий.
     - Перестаньте упражняться в остроумии,  - прервала его Татьяна. - У нас
появилась  редкая  возможность услышать  представителя армии,  мы  сами  так
договаривались,  а  теперь вы  не  даете ему  слова вымолвить,  -  обиделась
Татьяна. - Давайте наконец спросим: от кого армия должна защищать?
     Соколов всерьез воспринимал все происходящее,  и  ему искренне хотелось
прояснить молодым  людям  принципы существования армии.  Но  озорное чувство
вспыхнуло у  него в  душе -  он давно не был в  молодых компаниях,  ему было
интересно вызвать еще  больший полемический задор  и  в  жарком  споре,  где
сталкиваются самые разные мнения,  угадать тех, кто называет себя, как и его
друг  юности  Саша,  большевиками.  На  участие в  споре  его  подогревало и
соседство с Анастасией, глаза которой искрились от удовольствия наблюдать за
спорщиками.  Соколов лукаво прищурился ей,  как бы давая знак, что его ответ
будет не по существу, а ироничен, и сказал опять по-уставному:
     - От врагов внешних и внутренних!
     Какая  буря  поднялась за  столом!  Возмущенно заговорили все,  выражая
крайнюю степень протеста.  Только  молчавший доселе аккуратно одетый,  но  с
мозолистыми рабочими руками  черноволосый и  голубоглазый,  улыбчивый парень
высокого  роста,  сидевший  рядом  с  Татьяной,  видимо,  разгадал намерение
Соколова подразнить молодежь и широко заулыбался, обнажив белые ровные зубы.
     Белоподкладочник  надрывался  больше  всех,  и,  когда  шум  постепенно
поутих, он овладел общим вниманием и начал развивать свою любимую тему.
     - Врага внешнего теперь уже быть не может! - уверенно выразил он мнение
большинства присутствующих,  но вызвал этим утверждением ироническую на этот
раз улыбку "мастерового", как его назвал про себя Соколов.
     - Кто  теперь  пойдет воевать?!  -  снова  вопросил Григорий.  -  Разве
возможны войны  религиозные или  династические,  вроде  Алой  и  Белой розы?
Прогресс наук, развитие военной техники сделали войны абсолютно немыслимыми.
Культура человечества достигла сияющих вершин,  и  немецкий мужик не  пойдет
убивать русского мужика!  Лев  Николаевич Толстой не  случайно высказал свою
глубочайшую проповедь непротивления злу  насилием.  Он  уловил  общественный
дух,  который господствует в мире.  Никто не хочет воевать! Все люди братья,
они не поднимут оружие друг против друга! Я сердцем чувствую, что не может в
наше время, в двадцатом веке, существовать врага внешнего!..
     - Браво, Гриша! - поддержал его студент-анархист.
     Белоподкладочник продолжал, упоенный собственной речью:
     - Относительно врага внутреннего...  Наш век начинается как век реформ.
Семнадцатое октября,  когда царь вынужден был подписать манифест о свободах,
служит  залогом прогресса даже  нашего  государства.  Вообще  же  во  многих
державах в  Европе уже  давно нет абсолютизма и  тирании,  достигнуто полное
равенство  граждан.  Все  общественные  конфликты  в  цивилизованных странах
решаются  не  виселицами  и  нагайками,   не  бойнями  и  репрессалиями,  но
корректными запросами в парламентах и дискуссиями...
     Соколов  заметил,  что  "мастеровой"  снова  иронически  заулыбался,  и
почувствовал в  нем союзника по внутреннему настроению и отношению к горячим
и  идеалистическим речам  молодежи.  Соколов удивился этому  обстоятельству,
поскольку молодой  человек  был  примерно такого  же  возраста,  как  и  все
остальные,  но явно проявлял значительно больше политической и  общественной
зрелости, не вступая в пустые словопрения.
     Гриша продолжал распинаться:
     - Двадцатый век,  как я уже сказал, будет веком реформ, мирных реформ и
дискуссий.  Только через столкновение мнений возникнет истина и человеческий
гений реконструирует общество. Бернштейн и Каутский, но не Маркс и Энгельс -
гении современности...
     При этих словах многие выразили свое недоумение и неприятие тезиса,  но
Гриша продолжал:
     - Скоро и  в  нашем обществе процветут демократические идеи,  они,  как
птицы,   пересекут  все  границы  и   облагородят  крестьянина  и  жандарма,
придворного  и  купца.  Скоро  не  будут  нужны  ни  "ваше  благородие",  ни
козыряние,  будут  отменены позорные надписи  на  воротах парков  "Собакам и
нижним чинам вход воспрещен!" - все люди станут братья!
     - Как,  сами  собой?  -  иронически бросил "мастеровой" в  океан пафоса
Гриши камень сомнения.
     Григорий осекся, как будто из него выпустили воздух.
     Он   не   смог  ничего  ответить,   но   тем  не  менее  был  награжден
аплодисментами значительной части молодежи.
     - Экие они все утописты,  -  проворчал "мастеровой" в сторону Соколова,
также  признав в  нем  серьезного человека,  которого не  сбить с  панталыку
красивой фразой.
     Словно оправдывая его слова, речь стал держать Саша.
     - Товарищи! - обратился он ко всем. - Я поясню, хотя у нас сегодня и не
приготовлено тезисов...  Мировые отношения так запутались, что правительства
всех  стран  сочли за  благо вооружиться.  Войны теперь,  я  не  соглашусь с
Гришей,  -  кивнул он в сторону оппонента, - не только возможны, но весь мир
превратился в  бочку с динамитом,  к которой нужно только поднести фитиль...
Надо  призвать  все  монархии  и   все