мощи Англии и Франции разбить Германию
в  Европе,  чтобы ограбить Австрию (отнять у  нее Галицию) и  Турцию (отнять
Армению и  особенно Константинополь!).  А  затем при помощи Японии и  той же
Германии разбить Англию в  Азии,  чтобы отнять всю Персию,  довести до конца
раздел Китая и так далее...
     Харитонову  сразу  стала  ясна   суть  многих  исторических  процессов,
протекающих у него на глазах.
     Широкая прежде тропа сузилась,  и Харитонов видел,  как крутила головой
его жена, и понимал, что Раисе очень хотелось бы идти рядом с ними и слышать
то,  о чем так страстно говорит Ильич.  Она старалась слушать и Крупскую,  и
одним  ухом  -   Ульянова.  Владимир  Ильич  лукаво  поглядывал  на  Надежду
Константиновну,  которая, видимо, уже слышала или читала это. Она знала, что
теперь Ленин оттачивает свой анализ до предельной ясности и убедительности.
     - И к завоеванию Константинополя, и к завоеванию все большей части Азии
царизм  стремится веками.  И  тут  сильнейшим его  врагом долгое время  была
Англия.
     Разумеется,  Ленин не мог удержаться от того,  чтобы не нанести удар по
"оборонцам".
     - Нестерпимо слушать "социалистов",  толкующих о "защите отечества" или
о "спасении страны",  как это делает Чхеидзе. Нестерпимо слушать Каутского и
компанию,  толкующих о демократическом мире,  будто не знают,  что заключить
его теперешние и  вообще буржуазные правительства не могут.  Все они опутаны
сетью  тайных договоров между  собой,  со  своими союзниками и  против своих
союзников,  причем содержание этих тайных договоров не  случайно,  не только
"злой волей" определено,  а зависит от всего хода и развития империалистской
внешней политики.
     - Война есть  продолжение политики,  -  четко сформулировал Ильич давно
выношенную мысль. - И политика тоже "продолжается" во время войны!..
     Слушателю доставляло наслаждение следить за  ходом ленинской мысли.  Он
как бы приобщался к  великому в  политике,  начинал думать вместе с Лениным,
впитывая силу его  железной логики.  Ему радостно было гореть в  том могучем
революционном пламени,  которое источал Ильич и которым он воспламенял своих
соратников.
     - Царизм жаждет отнять всю Польшу у  Германии и  Австрии!  Но хватит ли
силы?  И  позволит ли Англия?  -  с убийственным сарказмом говорил Ленин.  -
Отнять Константинополь и проливы!  Добить и раздробить Австрию! Но хватит ли
силы? Позволит ли Англия?..
     Если  нельзя взять  большего в  Европе,  тогда возьмем,  что  можно!  -
продолжал свой  анализ Ленин.  -  Англия "нам" сейчас ничего дать не  может.
Германия нам даст, возможно, и Курляндию, и часть Польши назад, и, наверное,
Восточную Галицию...
     Тропа  сделалась совсем  узкой:  два  человека еле  могли  идти  рядом.
Хорошо,  что все движение по ней сейчас направлялось в  гору,  туда,  где на
вершине  среди  сосновых ветвей  заблистали стекла  террасы  безалкогольного
ресторанчика.  Маленькие группы жителей Цюриха, обычно семейные, неторопливо
поднимались в  гору.  Дети резвились,  взрослые шли чинно и степенно.  По их
виду  нельзя было  определить социальное положение,  ибо  и  рабочий класс и
мелкая буржуазия одевались одинаково.
     Ильич  продолжал  убежденно  высказывать  свои  доводы,  справедливость
которых спустя год-два полностью подтвердили документы из тайных архивов.
     - Вполне  возможно,  -  неожиданно ровным  тоном,  словно  профессор на
кафедре,  сказал Ильич,  - что мы завтра или послезавтра проснемся и получим
манифест трех  монархов:  "Внимая  голосу  возлюбленных народов,  решили  мы
осчастливить их благами мира, установить перемирие и созвать общеевропейский
конгресс мира..." -  Задумчиво прошел несколько шагов и как бы подвел итоги:
- Каков бы ни был исход данной войны,  окажутся правы те,  кто говорил,  что
единственный социалистический выход из нее возможен в виде гражданской войны
пролетариата за  социализм.  Окажутся  правы  те  русские  социал-демократы,
которые говорили,  что  поражение царизма,  полный военный разгром его  есть
меньшее зло "во всяком случае".  Ибо история никогда не стоит на месте,  она
идет  вперед и  во  время теперешней войны;  и  если вперед,  к  социализму,
пролетариат Европы  не  сможет  перейти теперь,  то  вперед,  к  демократии,
Восточная Европа и Азия пошли бы семимильными шагами только в случае полного
военного разгрома царизма.
     Надежда Константиновна,  Раиса и Михаил шли,  словно завороженные силой
ленинской  мысли.  Все  прелести  швейцарской природы,  расстилавшийся внизу
мирный,  нейтральный город  -  красивые  и  уютные  обиталища сытых  буржуа,
невидные из  такой дали трущобы полуголодного пролетариата,  голубизна вод и
небес -  все померкло перед главным вопросом -  война и социализм, о которых
говорил Владимир Ильич.
     Непривычная ходьба вверх по узкой каменистой тропинке в  тяжелых горных
башмаках разрумянила лица и вызвала жажду.  Кстати оказался ресторанчик, где
Ульяновы и  Харитоновы во время прогулок выпивали по стакану воды и покупали
дешевый  швейцарский шоколад  с  орехами.  Так  называемая "голубая"  плитка
стоила здесь,  в нейтральной богатой стране,  всего пятнадцать сантимов. Для
эмигрантов,  считавших в  своем  тощем  бюджете каждый  сантим,  шоколад был
отнюдь не лакомством, а весьма калорийным питанием.
     Из   зарослей  мягкой  южной   сосны,   покрывших  макушку  Цюрихберга,
открывался чудесный вид на город и озеро.  Беззвучно бежит внизу трамвайчик,
люди  почти не  видны,  дома и  кирки стоят словно игрушечные,  а  над  всем
горизонтом  господствуют  белоснежные  вершины  Бернского  Оберланда,   Юры,
Шварцвальда, словно отделяя своей изломанной сияющей полосой зелень земли от
голубизны ясного неба.
     Здесь,  на  вершине горы,  Ульяновы и  Харитоновы обычно  расходились в
разные  стороны.   Владимир  Ильич  и   Надежда  Константиновна  имели  свои
излюбленные  уголки,   и  Раиса  с  Михаилом  старались  не  нарушать  покоя
"Ильичей".
     Но сегодня Михаилу не хотелось расставаться.
     - Владимир Ильич, а что вы думаете в связи с сепаратным миром о поляках
и других нациях,  борющихся за самоопределение?  Ведь это, очевидно, один из
основных вопросов социалистической революции...
     Ильич остановился,  чтобы перевести дух,  он  был  готов развивать свои
мысли, но вмешалась Раиса Борисовна:
     - Миша,  ты  не  даешь Владимиру Ильичу отвлечься от  его  повседневной
работы! Перестань приставать со своими вопросами!
     - Что  вы!   Что  вы!   -  предостерегающе  всплеснула  руками  Надежда
Константиновна.  -  Вы  же  знаете,  как любит Владимир Ильич проверять свои
мысли в любой аудитории -  и в кружке, где полдюжины человек, и перед сотней
рабочих  и  партийцев...   Не  беспокойтесь,   вопросы  Миши  -  особенно  о
самоопределении - это оселок, на котором Ильич оттачивает умение подходить к
демократическим требованиям вообще...
     - Да!  Да! И еще раз - да! - весело и озорно заблестел глазами Ильич. -
Если  вы  встаете  на  позиции  самоопределения наций,  как  одной  из  форм
демократии,  значит -  вы социалист и большевик!  Если нет - извольте идти к
оппортунистам,  смотрите назад,  а не вперед!  Обращайте тогда свои взоры на
Англию,   Францию,   Германию,   Италию,   то   есть  на   те  страны,   где
национально-освободительное движение лежит в прошлом,  а не на Восток, Азию,
Африку, колонии, где это движение лежит в настоящем и будущем...
     - Давайте  лучше  смотреть  сейчас  на  Цюрихское  озеро!   -   шутливо
предложила Надежда Константиновна. - Как оно красиво!
     - Великолепно!  -  подтвердил Владимир Ильич.  И в раздумье добавил:  -
Сколько же нам осталось жить на его берегах?..


                    5. Могилев, начало декабря 1916 года

     Соколов убыл из  Ставки к  месту службы через два  дня после того,  как
Алексеев неожиданно получил от  царя "отпуск для  лечения" и,  недоумевающий
этой "милостью", отправился в Крым.
     В  тишине  и  уюте  отдельного купе,  которое полагалось генералу,  под
ритмический стук колес Соколову думалось особенно хорошо.  Он снова и  снова
вспоминал разговоры в Ставке с Базаровым,  Ассановичем,  Скалоном,  беседу с
Алексеевым и  встречу с  Гурко,  в которой исправляющий должность наштаверха
явно  чего-то  не  договаривал.  Поезд мчал Алексея через присыпанные снегом
леса,  болота и  поля Белыя России в Минск.  Казалось бы -  самое время было
продумать  многие  вопросы,  связанные с  Западным  фронтом,  выяснившиеся в
Ставке,  но  память не  отпускала от себя то тревожное предчувствие огромных
событий, которое еще больше усилилось от краткого, пятидневного пребывания в
Могилеве.   Это  ожидание  грандиозного  переворота  отодвинуло  радость  от
получения генеральского чина  и  назначения на  крупную  штабную  должность,
которая не  только  давала  известную власть и  влияние,  но  и  значительно
расширяла видение панорамы событий.
     Факты и  недомолвки,  слухи,  которые он услышал в штаб-квартире армии,
следовало обдумать.  Базаров явно намекал на свое участие в  тайном обществе
типа  декабристского и  весьма  осторожно  зондировал согласие  Соколова  на
присоединение. В какой-то момент Алексею Алексеевичу даже показалось, что за
этим   приглашением  маячит   фигура  самого  начальника  штаба   верховного
главнокомандующего,  но он тогда отбросил эту мысль - уж очень верноподданно
выступали в  беседе с  ним Алексеев и  Гурко.  Теперь же  ему припомнилась и
хитринка под насупленными бровями мужиковатого генерал-адъютанта,  прочимого
в военные диктаторы. Всплыли в памяти и другие приметы.
     Надо было сопоставить все накопившееся за последние недели и определить
свою позицию.  Он  всегда хотел иметь свою точку зрения даже по менее важным
вопросам, чем этот, а не шарахаться из стороны в сторону.
     Ясно,  что ходившие в  Петрограде в  среде офицерства слухи о  заговоре
военной верхушки против бездарного царя  и  его  камарильи имели  почву  под
собой.  В  одном из первых разговоров Базаров сказал,  что многие в Ставке и
Петрограде прочат Алексеева в  военные диктаторы при малолетнем царе Алексее
Николаевиче и  регенте великом князе  Михаиле Александровиче.  Намекнул и  о
возможности того,  что  царь и  наследник вместе с  императрицей Александрой
Федоровной будут схвачены офицерами на  одном из  глухих перегонов Могилев -
Царское  Село  и  на  броненосце  вывезены  куда-нибудь  за  границу,  чтобы
освободить трон для Михаила. Не исключается также, что на роль государя всея
Руси  может  претендовать дядя  царя,  великий князь Николай Николаевич.  Он
продолжал оставаться популярным в  армии и  гвардии,  несмотря на  бездарные
поражения в начале войны, когда он был верховным. Надеялись и на конституцию
на манер английской.
     "Любопытно,  -  размышлял Алексей, - для кого выйдет толк из зреющего в
Ставке заговора -  для  отдельных групп борющихся или  для  всей  страны,  и
дворцовый переворот послужит  детонатором народной  революции?"  А  что  она
неизбежна -  в этом его убеждал старинный друг,  инженер Михаил Сенин, давно
примкнувший к большевикам.  Недавно,  в бытность свою в Петрограде,  Соколов
виделся  с   Сениным  -   тот  работает  сейчас  на   меднокотельном  заводе
"Лангензипен и Кo" - и они долго говорили о будущем России.
     Небывалый размах забастовок,  когда лишь в  одном октябре в  Петрограде
бастовало 180 тысяч рабочих, указывал на подъем революционных настроений. По
службе в  Генеральном штабе Соколов знал и  о брожении в действующей армии и
запасных частях,  стоящих в  разных городах империи.  И  вот теперь -  почти
прямое  приглашение  его  самого  к   участию  в   заговоре  против  царя...
По-видимому, очень развернутом.
     Базаров рассказывал,  что  связь  думских оппозиционеров с  офицерством
существовала давно.  Еще  после  японской  войны  Александр Иванович  Гучков
образовал кружок, в состав которого вошли Савич, Крупенский, граф Бобринский
и  представители офицерства во главе с генералом Гурко.  Примыкал к кружку и
генерал Поливанов.
     Базаров даже показал коллеге две телеграммы,  хранившиеся им  в  особой
папке.   В   первой  Гучков  телеграфировал  начальнику  штаба:   "...Крайне
необходимо  переговорить  с  вами,   сделать  вам  доклад  о  всех  сторонах
деятельности Центрального военно-промышленного комитета  и  получить  важные
для комитета ваши указания. Рассчитываю в ближайшее время приехать к вам, но
легкие осложнения в ходе болезни мешают мне приехать скоро.  Разрешите моему
заместителю,  члену  Государственной думы  Александру Ивановичу  Коновалову,
который отлично ведет дело,  приехать к вам в ближайшие дни для ознакомления
вас с  положением дел и  получения ваших указаний".  В  тот же день Алексеев
ответил ему:  "Буду очень рад.  Лучше,  если возможно, на этой неделе, после
четверга или в начале следующей".
     Среди  участников  конспирации он  называл  такие  "лучшие"  умы  среди
военных,  как Брусилов,  Гурко,  Крымов, Корнилов, Колчак... Он говорил, что
лишение свободы Николая совсем не  сложное дело.  Это  даже  не  обязательно
делать  в  Ставке.  Достаточно захватить его  врасплох,  властно  предъявить
ультиматум, чтобы он исполнил все. Особенно если ему будет неясна участь его
сына,  которого он любит,  пожалуй,  единственно из всех своих близких самой
преданной любовью.  Но нужна уверенность,  что те,  кто пойдет на эту акцию,
встретят полную поддержку офицерства. Такой переворот, полагают заговорщики,
будет  удачной формой предупреждения народного движения,  новой пугачевщины.
Поэтому нижних чинов ни в  коем случае нельзя втягивать в политику.  И этим,
дескать,   нынешние   конфиденты   отличаются  от   их   предшественников  -
декабристов, которые вывели на площадь войска...
     При  воспоминании об  этом  сравнении  Алексей  мрачно  усмехнулся.  Он
поставил бы  нынешних мятежников в  армии на  одну  доску скорее с  убийцами
Павла Первого, а не декабристами.
     Эта попытка ограничить,  связать Николая по  рукам и  ногам все более и
более  казалась  Соколову  какой-то   новомодной  игрой.   Хороши  кадеты  и
"общественность",  вдохновляющие подобную выдумку.  Они  смертельно боятся и
ненавидят свой  народ.  Хоть  Гучков и  писал Алексееву -  и  это  тоже знал
Базаров:  "Наши  способы обоюдоостры и,  при  повышенном настроении народных
масс,  особенно рабочих масс,  могут послужить первой искрой пожара, размеры
которого никто не  может ни предвидеть,  ни локализовать",  -  на самом деле
планы заговорщиков такой перспективы явно не предусматривают.
     Соколов  знал,  что  снабжение  столицы  сознательно  дезорганизуется и
военно-промышленными комитетами и  земгором,  во главе которых стояли эти же
конспираторы:  Гучков,  Коновалов, Львов, Терещенко. Он был уверен, что весь
так называемый "Прогрессивный блок" в Государственной думе также был замешан
в  заговоре против Николая Романова.  Все тот же  всезнающий Базаров говорил
ему, что военный эксперт Думы полковник Энгельгард уже давно установил связь
с генералом Гурко через его брата, члена думской комиссии по обороне.
     "Ну и широко же раскинули они свои сети,  - думалось Алексею. - Но ради
чего они хотят заменить Николая Романова Михаилом Романовым? Наверное, чтобы
властвовать самим и продолжать эту войну,  которая опостылела и солдатам,  и
рабочим,  и крестьянам?..  И хотя сейчас будущий военный диктатор Алексеев и
все,  кто  заодно с  ним,  фактически проигрывают кампанию за  кампанией для
компрометации режима,  взяв  власть  в  свои  руки,  они  будут  воевать  до
победного   конца,    выгодного   гучковым,    коноваловым,   терещенкам   и
энгельгардам...
     А где стоишь ты?  - спросил себя Соколов. - На чьей стороне твоя шпага,
офицер?  Ведь ты присягал царю и Отечеству?  Тогда почему сейчас, когда тебе
твои  товарищи говорят,  что  они  составили заговор против монарха,  ты  не
вступил с  ними в  борьбу и  не  отдал жизнь за  царя?  От  страха?  Или  от
соучастия с ними?"
     Тяжелый камень лежал на  душе у  Алексея.  Еще  несколько лет  назад он
смело ринулся бы  на  изменников,  предупредил бы  царя,  встал бы  за  него
горой...  Что  же  сковало его волю,  его решительность теперь?  Может быть,
следует примкнуть к  тем,  кто  хочет этих перемен?  Ведь они тоже присягали
царю, верховному главнокомандующему, но хотят убрать его, как помеху, с пути
России.
     И  снова  Алексей  вспомнил ночь  перед  казнью  в  австрийской военной
тюрьме.  Уже тогда он пришел к выводу:  его присяга была клятвой на верность
Отечеству,  родному  народу,  частичкой которого  он  был  и  будет,  но  не
человеку,  пославшему на  убой  миллионы  людей.  Сейчас  этот  вывод  снова
утвердился.  Он не с царем,  но и не с заговорщиками.  Ведь они хотят убрать
одного и  заменить его  другим,  оставив нетронутыми все корни,  из  которых
растут  Зло,  Тщеславие,  Зависть.  Он  не  станет на  сторону самодержавной
власти, олицетворенной рыжеватым полковником с каменными глазами. Но он и не
будет с  теми,  кто решил вместо полковника посадить на  трон кавалерийского
генерала* и  вершить все по-прежнему под прикрытием конституции.  Одну такую
конституцию - Октябрьский манифест 1906 года - Соколов хорошо помнил.
     ______________
     * Великий князь Михаил Александрович, брат царя, служил на Юго-Западном
фронте в  должности командира кавалерийского корпуса.  В  начале января 1917
года назначен генерал-инспектором кавалерии.

     Он  уже знал,  что самодержавию удалось задушить революцию,  потому что
армия в ту пору не была с народом.
     Теперь против самодержавия была  не  только верхушка армии.  Вся  масса
организованных и  вооруженных людей  кипела и  бурлила,  тяготилась войной и
безысходностью.  Пойдет ли  армия за заговорщиками или найдутся иные вожди -
от этого, считал Соколов, зависит теперь судьба России.
     Его решение было принято бесповоротно.  Он останется со своим народом и
пойдет с  ним  через любые испытания.  А  то,  что  они  предстоят в  скором
времени,  трубила и кричала вся обстановка на фронте и в тылу: в окопах, где
солдаты  отказывались  воевать  и  где  все  больший  авторитет  завоевывали
большевистские агитаторы;  на заводах,  где,  несмотря на драконовский режим
милитаризации,  множилось число  забастовок и  забастовщиков,  в  том  числе
политических;  в  деревне,  где в ответ на притеснения урядников и помещиков
начинал взлетать по ночам "красный петух".
     Назревал грандиозный взрыв,  он  уже  вспыхивал зарницами на  горизонте
17-го года.


                    6. Москва, начало декабря 1916 года

     Александр   Иванович   Коновалов,   директор   правления   Товарищества
мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ",  коллежский секретарь,  член Общества
содействия успехам  опытных наук,  состоящего при  Московском университете и
Московском техническом училище, член Московского отделения Совета торговли и
мануфактур,    председатель   Российского   взаимного    страхового   союза,
учрежденного в  1903  году,  член Московского автомобильного общества,  член
Московского биржевого  общества,  член  Московской конторы  Государственного
банка,  член  высочайше учрежденного комитета  Московского музея  прикладных
знаний и  прочая,  и прочая,  с удовлетворением проснулся в своем московском
доме.  Долгое  пребывание  в  Питере  не  то  чтобы  утомило  его  столичной
сутолокой,  но ввергло в такой ритм жизни, что потребовалось приостановиться
и обдумать свои дальнейшие планы. Лучше всего это было сделать в Москве, где
печные дымы милее и здоровее,  нежели петербургское центральное отопление, а
воздух суше и  чище.  Вообще-то английский стиль жизни господина коллежского
секретаря,   первостатейного  московского  миллионщика,   требовал  любви  к
туманным  прошпектам Петербурга,  несколько  схожим  в  осеннюю  непогоду  с
окутанным смогом  Лондоном.  Однако купеческие и  мануфактурщицкие корни  не
отпускали и