очарованный до  конца  Кривошеиным.  -  Ну  и  умен!  Когда  сяду  на  трон,
обязательно призову тебя в премьеры!.."
     На  следующий день  утром  мощный  паровоз "Борзиг" осторожно втянул на
"царский" путь под соснами синий с золотыми орлами литерный поезд.  Первым в
салон-вагон его величества по  обычаю вошел верховный главнокомандующий.  На
дебаркадере почтительно ожидал  призыва к  царю  начальник штаба  Янушкевич,
министр земледелия Кривошеин, генерал-квартирмейстер Данилов.
     После довольно долгого ожидания,  когда генералы и министр притомились,
стоя  на  ногах,  дверь  тамбура  отворилась,  Воейков пригласил к  государю
министра Кривошеина.
     До  крайности склонив голову набок и  низко согнувшись,  вошел господин
министр в  кабинет царя.  Великий князь сидел подле письменного стола,  а за
столом, словно придавленный печальным известием, Николай Александрович.
     - Верховный главнокомандующий,  -  начал он в  сторону,  -  просит меня
сместить  Владимира  Александровича  Сухомлинова  и  назначить  вместо  него
генерала Поливанова... О том же докладывал третьего дня и Иван Логгинович...
     Кривошеин  прекрасно понимал,  что  царю  крайне  неприятно соединенное
давление,  оказываемое на него и верховным главнокомандующим и председателем
Совета министров,  и министрами.  Поэтому хитрый "серый кардинал" премьера и
один  из  главных  организаторов оппозиции  решил  не  возбуждать самодержца
против себя, а прикинуться только разделяющим мнение большинства.
     - Да,  ваше  величество,  -  поддакнул министр.  -  Даже  крайне правые
депутаты Думы, не говоря уже о всей остальной общественности, особенно после
дела полковника Мясоедова, повешенного на пасху за шпионаж в пользу немцев и
бывшего  долгое  время   доверенным  лицом   военного  министра,   возмущены
господином Сухомлиновым...
     - Я  приказал подготовить на  имя Сухомлинова рескрипт с  извещением об
отставке,  -  медленно, с усилием вымолвил царь, по-прежнему глядя в окно. -
Письмо должно быть милостивым.  Я люблю и уважаю Владимира Александровича! -
В голосе Николая зазвучало упрямство.  - Пусть в рескрипт включат мои слова:
"беспристрастная  история  будет   более   снисходительна,   чем   осуждение
современников"...  И  вызовите в  Ставку генерала Поливанова для уведомления
его о назначении военным министром...  Вызовите и князя Щербатова, я назначу
его на вакансию в министерство внутренних дел...
     Царь помолчал. Видно было, что решения эти дались ему с большим трудом.
Он барабанил по столу пальцами и по-прежнему глядел не на собеседников,  а в
окно. Ни великий князь, ни министр не решались прервать молчание.
     - Как здесь тихо и хорошо...  -  вздохнул вдруг самодержец.  - Вызовите
четырнадцатого в  Ставку Горемыкина и  остальных министров,  -  без перехода
сказал он.
     - Его   величество  решил   провести  в   Барановичах  под   высочайшим
председательством  заседание  Совета  министров,   -   разъяснил  Кривошеину
верховный главнокомандующий.  -  После  этого будет объявлено о  назначениях
новых министров...
     "Ура!  -  подумал министр земледелия.  - Общественность одержала первую
победу..."


                      63. Царское Село, июль 1915 года

     Приближалась  безрадостная годовщина  войны.  Горечь  напрасных  жертв,
недовольство  тяжелыми  ошибками  Ставки  и   всего  военного  командования,
бесконечные слухи об отсутствии винтовок и  пулеметов,  тяжелой артиллерии и
снарядов,  разговоры о предательстве самой царицы и многих генералов, паника
перед всепроникающим немецким шпионством наполняли Петроград,  Москву и  всю
Россию.
     С трибуны Государственной думы дряхлый телом Горемыкин опять, как и год
назад,  звал соединиться против врага и супостата. Депутаты громовыми речами
сотрясали воздух в Таврическом дворце,  а в его кулуарах и за пределами -  в
салонах,  на  заседаниях  банков  и  акционерных обществ,  благотворительных
базарах и  на  дружеских обедах -  шушукались.  Восхваляли великого князя  -
верховного главнокомандующего,  одобряли его  либерализм и  желание работать
рука об руку с общественностью.
     Но Ставка,  бездарно отдав противнику Галицию,  эвакуировала теперь без
боя  Варшаву,  крепости Осовец и  Ивангород.  Особенно тошно было офицерам и
солдатам  покидать Ивангород.  Ведь  еще  недавно  крепость молодецки отбила
штурм соединенных австрийских и германских войск,  подготовилась к отражению
новых  атак,   но  штаб  Северо-Западного  фронта  решил  отвести  войска  и
попытаться задержать противника на  линии Белосток -  Брест,  где  вообще не
было никаких укреплений. Это означало дальнейшее откатывание фронта.
     Были  потеряны Цеханов,  Седлец,  Луков,  армии Северо-Западного фронта
отошли за Вислу.  Комендант крепости Ковно трусливо бросил свой гарнизон,  и
этот опорный пункт русской обороны был потерян без боя...
     Литерные поезда то  и  дело  были в  пути.  Жизнь на  рельсах нравилась
Николаю,  в  Царском Селе  тоже  не  стало  покоя Аликс без  конца упрекала,
требовала,  стремилась подвигнуть его на что-то,  к чему он не был готов или
не  хотел совсем.  Аликс ссылалась при  этом на  друга,  то  есть на  старца
Григория,   утверждая,  что  всеми  его  помыслами  и  деяниями  движет  сам
господь-бог.  Однако  самодержец  всея  Руси  совсем  не  так  прост,  чтобы
автоматически выполнять  волю  старца.  Тем  более  что  вседержитель и  без
посредников руководит поступками своего помазанника.
     Однако  события настоятельно требовали его  вмешательства,  ибо  где-то
глубоко в  душе начинало вызревать подозрение,  что корона зашаталась на его
голове.

     Поздним июльским вечером,  еще  достаточно светлым,  чтобы не  зажигать
настольную лампу,  Аликс почти неслышно спустилась с  антресолей и подошла к
столу,  у  которого за  пасьянсом тихо  отдыхал от  треволнений дня  владыка
Российской империи.
     - Солнышко,   нам  надо  обсудить  кое-что,  -  обняла  мужа  за  плечи
Александра Федоровна.
     Он кротко поднял на нее глаза.
     - Ах,  как  я  тебя люблю,  май дарлинг,  -  вырвалось вдруг страстно у
нежной Аликс,  но тут же она перешла на деловой тон.  - Солнышко, ты знаешь,
что арестован тот молодой грузин,  который по  рекомендации Сухомлинова и  с
санкции начальника Генерального штаба Беляева ездил в Берлин? Он получил там
кое-какие предложения германской стороны о мире между нами.
     - Да, Мосолов докладывал об этом...
     - Что же  будет с  бедным мальчиком?  Он так старался ради династии,  а
теперь его будут судить и  приговорят к  смерти за  измену!..  Сделай же для
него что-нибудь, Ники!
     - Мосолов разговаривал с ним сразу после приезда из Стокгольма...  пока
не разгорелась вся эта история с Сухомлиновым... Он просто не успел устроить
ему  аудиенцию -  ведь я  был тогда на  Ставке...  -  принялся оправдываться
Николай.  -  И  потом...  ведь он передал нам только те же самые предложения
германцев,  которые  телеграфировал и  посланник  из  Стокгольма Неклюдов...
Ничего нового Думбадзе не привез из Берлина!
     - Но,  Ники!  Думбадзе  был  на  нашей  стороне.  Он  хотел  приблизить
отдельный мир с Германией.
     - Аликс!  Вся  эта  свора пока сильнее нас...  Я  не  мог отстоять даже
нашего преданнейшего слугу  -  Сухомлинова,  особенно после  того,  как  его
протеже Мясоедов был повешен по обвинению в  шпионаже...  Теперь и  молодого
Думбадзе обвиняют в  шпионаже,  связывают его  с  Сухомлиновым,  а  про того
твердят, что он окружил себя вражьей агентурой...
     - Солнышко,  ты  не  чувствуешь,  что  положение невероятно фальшиво  и
скверно!  Если надо,  то  оставь Николая во  главе войск,  но отбери у  него
внутренние дела!  Ведь министры ездят к нему в Ставку с докладом, словно он,
а не ты - государь! Великий князь Павел уже давно иронизирует, что Николай -
второй император! - взвинчивала себя до крика Александра Федоровна.
     Николай устало махнул рукой.
     - Воейков посплетничал мне,  что  новый военный министр,  вернувшись из
Ставки,  разводил руками в Совете министров... Представляешь! Он "счел своим
гражданским и  военным долгом заявить,  что отечество в  опасности...  Что в
Ставке  наблюдается  растущая  растерянность.   Она   охвачена  убийственной
психологией отступления...  В  действиях и  распоряжениях не  видно  никакой
системы, никакого плана..."
     - Я  тебя всегда предупреждала против этого Поливанова!  -  возмутилась
Александра Федоровна.  -  Ты  его назначил по  представлению Николая,  а  он
теперь  платит  черной  неблагодарностью  тому,   кто   его  рекомендовал!..
Возмутительно!  Тебя заставили удалить и другого верного слугу -  Маклакова!
Они  хотят  выгнать  и  тебя,   а  меня  заточить  в  монастырь!  Мы  должны
действовать...
     - Аликс!  Успокойся!  -  ласково проговорил Николай.  -  У нас есть еще
время.  Нельзя рубить сплеча,  когда идет война!  Против династии сплотилось
слишком много врагов! Мы их должны перехитрить!
     - Ники!  Будь тверд!  Покажи себя настоящим самодержцем,  без  которого
Россия не может существовать!  -  повторяла словно в  забытьи царица.  В  ее
глазах сверкал,  однако,  не  только истеричный блеск,  но и  неуемная жажда
властвовать, держать под своей рукой огромную и могучую империю.
     Николай отодвинул в сторону карты,  вынул турецкую папиросу и спокойно,
в своей замедленной манере сказал:
     - Я решил сместить Николая и взять верховное командование.
     - Это   будет   славная  страница  твоего  царствования!   -   радостно
воскликнула царица.  - Бог, который справедлив, спасет твою страну и престол
через твою твердость!
     - Нам  надо многое сейчас решить,  -  прервал ее  Николай,  -  и  потом
действовать по  разработанному плану,  без экспромтов...  Первое я  уже тебе
сказал - сместить Николая, вместе с ним - слабого Янушкевича...
     - Кого ты хочешь начальником твоего штаба?  - деловито поставила вопрос
Александра.
     - Я   возьму  генерала  Алексеева...   Николаше  я   поручу  кавказское
наместничество  вместо  Воронцова-Дашкова...   Я  думаю,  верный  старик  не
откажется уступить место великому князю - и турецкий фронт...
     - Нужно  немедленно  распустить  крамольную Думу,  -  так  же  деловито
вмешалась жена.
     - Солнышко,  мне надо сначала навести порядок в кабинете министров... -
миролюбиво возразил Николай.
     - Мне хочется отколотить их всех!  - почти выкрикнула Аликс. - Особенно
этих новых либералов Щербатова и Самарина,  которых ты неизвестно зачем ввел
в Совет министров!
     - До них дойдет очередь...  -  с  тихой угрозой произнес самодержец.  -
Затем я удалю Кривошеина,  хитрого подстрекателя...  После него Харитонова и
других либералов...
     - Ники,  а  когда ты займешься Сазоновым?  Ведь он не делает и шага без
английского посла,  он  не  даст нам  заключить мир с  Германией!  -  злобно
назвала Александра имя ненавистного министра.
     - К сожалению, Аликс, Сазонова следует убирать в последнюю очередь - за
ним собралось слишком много сил!  Тут и Англия в лице Бьюкенена, и Франция -
Палеолога,  и  многие члены нашей собственной семьи,  которые поднимут крик,
если слишком поспешно тронуть хитрую бестию...  Я уберу его, когда мир будет
близок и останется несколько малых шагов к нему...
     - Какие  тревожные дни!  -  воскликнула царица,  осмыслив  всю  глубину
переворота, нарисованного крупными штрихами Николаем. - Те, которые не могут
понять твоих поступков,  убедятся очень скоро в твоей мудрости!  Господь нам
поможет!..


                      64. Петроград, август 1915 года

     Подполковник Мезенцев пролежал в  лазарете полгода,  но  так и  не смог
поправиться до такой степени, чтобы вернуться в строй. Врачи определили, что
ему требуется еще несколько месяцев для окончательного выздоровления.  Ввиду
ограниченной   годности   Главное   артиллерийское   управление   предложило
подполковнику  либо  отправиться  в  запасной  артиллерийский  дивизион  для
подготовки  новобранцев,   либо   заняться  в   Петрограде  делом  снабжения
артиллерии боевыми припасами.
     Настрадавшись от недостатка снарядов, Мезенцев выбрал для себя службу в
ГАУ.  Поток служебных и  житейских забот настолько захлестнул подполковника,
что  он,  прослужив четыре месяца,  еще не  нашел времени для восстановления
своих старых знакомств.  Однажды,  будучи по делам в  Генеральном штабе,  он
встретил в  коридоре подполковника Сухопарова.  Александр вспомнил и  Сергея
Викторовича, и нового своего приятеля Соколова, и его славную, необыкновенно
красивую молодую жену.
     Мезенцев остановил Сухопарова на лестнице. Взаимная симпатия и душевный
контакт,  как в первый день знакомства,  затеплились снова.  Александр после
слов приветствия и  вопроса о  делах спросил коллегу о  Соколовых,  на  чьей
свадьбе оба были.
     - Беда,  Александр Юрьич!  -  померк сразу Сухопаров. - Алексей попал в
лапы австро-германской контрразведки.  Сначала он  сидел в  тюрьме в  Праге,
прислал оттуда жене и  нам  несколько писем,  потом братья-чехи устроили ему
побег из тюрьмы. Бежать-то он бежал, но скоро его снова схватили. Сейчас, по
нашим данным,  он за решеткой,  только теперь -  в  самой строгой тюрьме для
государственных преступников Австро-Венгрии, в Эльбогене... Пока связаться с
ним не удается...
     - А что Анастасия?  Наверное, убивается по мужу? - сочувственно спросил
Мезенцев.
     - Конечно.  На  ней  лица нет,  но  она  держится и  даже стала сестрой
милосердия! - сообщил Сухопаров.
     - Сергей Викторович!  А  не  навестить ли  нам  Анастасию...  Петровну,
кажется?
     - Я и сам собрался было, Александр Юрьич! Вот сегодня вечером и пойдем,
а? - предложил Сухопаров.
     - Договорились,   встретимся  у   Николаевского  вокзала  в   шесть   с
половиной...
     От  Знаменской площади до  дома  Соколовых четверть часа  пешей ходьбы.
Однако господам офицерам пришлось взять извозчика -  оба запаслись огромными
букетами цветов, а Мезенцев держал еще и большой плоский сверток.
     - Уж  больно красивая коробка конфет была  выставлена у  "Де  Гурмэ" на
Невском, - смущенно оправдывался подполковник, хотя Сухопаров и не думал его
укорять.
     Дверь открыла сдержанная и строгая горничная.
     - Как прикажете доложить? - спросила она.
     - Сухопаров и Мезенцев, - представились гости.
     Не успела служанка уйти, как Настя появилась на пороге.
     - Милости прошу,  господа,  проходите!  Я  рада вас  видеть обоих...  -
проговорила хозяйка. Ее холодные горестные глаза чуть потеплели, но скорбные
черточки у рта не расправились.
     Сочувствие к  горю молодой женщины резануло по  сердцу офицеров.  Они с
особым  почтением преподнесли цветы  Насте.  В  прихожую  вышла  и  тетушка.
Мезенцев неожиданно заробел и  преподнес ей  конфеты,  чем поверг старушку в
небывалое смущение.
     Гостей  пригласили в  гостиную.  Комната была  полупуста,  как  в  день
свадьбы  Анастасии и  Алексея.  Появился  только  старинный красного бархата
диван с высокой спинкой и такие же стулья.
     На круглом столе лежали грудой альбомы с  фотографическими карточками и
стояла керосиновая лампа.  Словом,  обстановка была  добротной моды середины
прошлого века.
     С  момента появления в  квартире Сухопарова Настя не  отводила от  него
вопрошающего взгляда.  Пока гости входили,  снимали фуражки, суета позволяла
подполковнику умалчивать о  главном.  Теперь ему ничего не  оставалось,  как
ответить на немой вопрос.
     - Анастасия Петровна!  К  сожалению,  ничего нового мы  не узнали...  -
Скорбные черточки резче обозначились у рта Насти.
     Только сейчас, на свету, Мезенцев рассмотрел, какой стала Настя от горя
и забот.  Ее синие лучистые глаза погасли,  под ними легла чернота. Соколова
похудела, черты лица потеряли округлость юности и стали суше. Черное строгое
платье было почти что траурное...
     "Как  ни  странно,  -  подумалось подполковнику,  -  она  нисколько  не
подурнела,  осталась такой же красавицей,  как и была.  Страдания сделали ее
облик более одухотворенным, чем прежде - в счастье..."
     Мезенцев  вспомнил  и   о  том,   что  теперь  Соколова  стала  сестрой
милосердия, и позавидовал тем раненым, за которыми она ухаживала.
     Горничная  знаком   вызвала  Марию   Алексеевну  в   соседнюю  комнату.
Оказалось,  что готов обед.  Тетушка пригласила господ офицеров в  столовую.
Закуски оказались уже на столе.
     Мезенцев,  снова очарованный Анастасией,  как и в первый день, когда он
увидел  ее  в  подвенечном платье,  украдкой,  словно  влюбленный гимназист,
бросал на нее восхищенные взгляды, стараясь не привлекать к себе внимания.
     Сухопаров тем временем рассказывал Насте о  том,  как через нейтральные
страны идут письма военнопленных на  их родину,  о  посылках,  которые можно
пересылать в офицерские лагеря через Красный Крест...
     Настя слушала его внимательно и перебила единственным вопросом:
     - А Алексею можно послать письмо и посылку?
     - Письмо,  может быть,  удастся передать, - отвел глаза офицер, - а что
касается  посылки,   то  он  в   таком  месте,   куда  Красный  Крест  своих
представителей не посылает...
     - Жив ли он? - твердо спросила тетушка и резко отложила от себя вилку.
     - Да,  да!  Он жив!  - заторопился Сухопаров, чтобы Настя, избави боже,
ничего не  подумала плохого.  -  У  нас  точные сведения.  Чехи нам прислали
письмо...
     Кухарка принесла фарфоровую супницу.
     - Попробуйте, господа, домашнего, - предложила Мария Алексеевна. - Ваши
домочадцы, наверное, еще на даче и вы живете всухомятку?..
     Тетушка обращалась к Сухопарову, зная его семью, но ответил Мезенцев.
     - Я  целый век  не  ел  домашнего борща!  -  вдруг громко выпалил он  и
умильно посмотрел на  Марию  Алексеевну.  Старая хозяйка ответила неожиданно
доброй улыбкой.  Все тоже заулыбались.  "Даже Анастасия!" - отметил про себя
Мезенцев.
     Борщ  был  отменный.  Господа офицеры,  привыкшие к  ресторанной кухне,
проглотили его моментально.
     После первого заговорили о войне. Все переживали неудачи русских войск,
накатывавшиеся на действующую армию сплошной чередой.
     - Везде говорят и пишут,  -  обратилась тетушка к артиллеристу, - что у
наших доблестных войск не хватает этих, как это называется...
     - Шрапнелей? - подсказала Настя.
     - Вот именно,  шрапнелей,  -  утвердила Мария Алексеевна.  - Кто в этом
виноват?  Правда ли,  что это Сухомлинов предательски вел себя на  должности
министра?
     - Эти   слухи   весьма   преувеличены,   -   твердо  ответил  Мезенцев.
Справедливость его  характера не  позволяла ему бросать обвинение тому,  кто
менее других был  виноват в  недостатке боеприпасов.  -  Я  не  могу назвать
сейчас  имя  истинного виновника,  поскольку не  знаю,  кто  он...  Полагаю,
однако,  что великий князь Сергей Михайлович,  генерал-инспектор артиллерии,
обязан был проявить большую дальновидность перед началом военных действий...
Впрочем,  как его теперь винить,  когда и в армиях наших союзников, и даже в
германской армии  на  каждую пушку  снарядов почти столько же,  сколько и  у
нас...
     - Но,  Александр Юрьич,  в  Германии и  Франции  промышленность развита
лучше, чем у нас... - с горечью бросил Сухопаров. Мезенцев не согласился.
     - Не в этом дело,  Сергей Викторович! - загорелся он. - Военных заводов
у  нас  тоже  хватает,  а  пушки  наши  и  снаряды  по  конструкции не  хуже
крупповских или  шнейдеровских...  У  нас  хищники-фабриканты злее,  чем  за
границей!
     Настя с удивлением посмотрела на подполковника.
     "Неужели и  в  армии  стали  понимать гнилость царского режима и  всего
строя?!  Ведь говорил Василий,  что это вот-вот должно проявиться..."  Настя
отвлеклась от своих черных дум и стала вслушиваться в разговор.
     Мезенцев заметил интерес в  ее  взгляде к  такому не дамскому вопросу и
решил,  что это самая необыкновенная женщина,  которую он  когда-