тоять. Ей дали понять, что
в это дело вовлечены очень высокие люди.  Их руки запачканы давно. Они могут
решиться на любой шаг, - простонал Монкевиц.
     - Кто же  эти люди?  Вы хоть попытались узнать?  Что они затеяли?  Ведь
хоть  капля  совести  и  элементарное  человеческое достоинство  у  вас  еще
остались? - спросил Сухопаров.
     - При  чем здесь совесть,  достоинство?..  Она мне сказала,  что у  нее
будет ребенок.  А  тут шантаж,  давление на нее.  Подумай,  ведь ты ничем не
рискуешь.  У  тебя самого дочь на выданье,  да еще в  такое смутное время...
Большая сумма денег тебе не повредит.  Если мы этого не сделаем,  то сделают
другие. Нас просто сметут с пути, - убеждал Сергея Викторовича генерал.
     Горячая волна протеста охватила Сухопарова.
     - Неужели вы считаете,  что за деньги русский разведчик будет торговать
своей совестью? Ведь разведка - это святая святых!
     - Да тебя просто устранят и  посадят на твое место того,  кто возьмется
за это дело.
     Сухопаров усмехнулся:
     - Ваши хозяева не  понимают главного:  знание фамилий агентов и  друзей
ничего им не даст. Так что вы ходите впустую. Вам ничего не дождаться.
     Монкевиц ошеломленно смотрел на него.  Получалось,  что и его любовь, и
деньги, на которые он так рассчитывал, - все обречено на провал? Уж не шутит
ли Сухопаров?
     Сергей Викторович встал из-за стола, показал Монкевицу на дверь рукой и
демонстративно спрятал ее за спину.  Они были уже не друзья и сослуживцы,  а
враги.


                       24. Могилев, январь 1917 года

     Полковник Ассанович поднялся по высокой лестнице с белыми балясинами на
крыльцо бывшего губернского правления,  а теперь штаба,  вошел в натопленную
прихожую и  сбросил  бекешу  на  руки  дежурного военного жандарма.  "Ох!  И
трудную же задачу предстоит решить!"  -  покряхтел он,  поднимаясь на второй
этаж по литой чугунной лестнице.
     - Василий  Иосифович у  себя?  -  спросил  он  дежурного штаб-офицера и
получил утвердительный ответ.
     - Ваше  высокопревосходительство,  разрешите?!  -  приоткрыл  он  дверь
кабинета Алексеева, чью должность и комнату временно занимал генерал Василий
Иосифович  Ромейко-Гурко.  Моложавый,  некрупный  генерал  с  чуть  волчьими
чертами лица оторвался от карт,  разложенных на столе, бросил быстрый взгляд
на вошедшего.
     - Милости прошу! - отозвался он.
     Гурко остался сидеть за  столом,  продолжая разглядывать одну из карт с
нанесенной на нее обстановкой.
     - Прошу садиться! - резко пригласил он, не отрывая глаз от карты.
     Ассанович придвинул венский  стул  к  верхнему  обрезу  широкого  листа
трехверстки, свисавшей со стола словно скатерть.
     - Мне нужна ваша помощь,  -  без долгих рассуждений сказал полковник, -
речь идет об успехе нашего общего дела...
     - Слушаю вас, Петр Львович! - насторожился Гурко.
     - Я вам уже докладывал в минувшем ноябре, что мне не удалось привлечь к
нашей  организации новоиспеченного генерала  Соколова,  -  печально вымолвил
Ассанович... - Хотя он и мой старый коллега и товарищ...
     - Полноте,  не стоит расстраиваться из-за этого,  -  покровительственно
посмотрел на полковника Гурко.
     - Да нет!  Это большая потеря для нас,  ведь Соколов решителен,  смел и
умен! - отметил Ассанович.
     - Так за чем же дело стало?  -  удивился генерал. - Если он так нужен -
найдите путь к  его  сердцу,  бумажнику или желудку...  А  если проку в  нем
видите мало - не связывайтесь... - Генерал опустил свой взор на карту, давая
понять, что разговор утерял для него интерес.
     Петр Львович помолчал,  обдумывая,  как бы половчее продолжить, а потом
махнул рукой и решил говорить, как получится:
     - Дело в том,  что полковник Нокс и генерал Вильсон потребовали от меня
безусловного исполнения их пожелания... - выпалил Ассанович.
     - А что за пожелание? - снова насторожился Гурко.
     - Они требуют, чтобы мы ради приближения победы над германцами передали
им   всю   нашу   агентуру   и   симпатизирующих  нам   славянских  деятелей
Австро-Венгрии на связь британским резидентам...
     - Вот как?! - удивился Гурко. - И зачем им это так вдруг понадобилось?
     - Мистер  Нокс  утверждает,   что   это  позволит  Британии  поддержать
материально те  национальные организации,  которые  готовы  выступить против
Германии и Австрии, подрывая дунайскую монархию изнутри...
     - А разве такая работа сейчас не ведется? - снова изумился генерал.
     - Ведется-то она ведется, но мы вместе деремся с германцами, а вот куда
повернут союзники эти организации - один бог знает! - ответил Ассанович.
     - А при чем здесь генерал Соколов? - снова задал вопрос Гурко.
     - Он  и  его  люди знают всех доверенных лиц и  национальных деятелей в
землях  чехов  и  словаков.  Но  без  приказа  начальника  штаба  верховного
главнокомандующего они никому и никогда не передадут своих адресов.
     - Но  ведь вы  тоже,  кажется,  имели отношение к  разведке?  -  не без
агрессивности спросил генерал.
     - Да, но я вел работу в Копенгагене против врагов, опираясь на тех, кто
колеблется,  а  Соколов и  его  офицеры сотрудничали с  друзьями и  боролись
против пангерманизма не только ради России,  но и  ради освобождения чехов и
словаков  от  германского и  австрийского засилья...  -  принялся  объяснять
полковник.
     - Не вижу большой разницы...  -  хмыкнул Гурко.  - Завербуйте офицеров,
работавших с Соколовым!
     - Без его команды они не передадут ни одного адреса, а по характеру они
такие же упрямые, как и их начальник...
     - Так что же вы хотите,  Петр Львович?  Чем я-то могу помочь? Ведь я не
разведчик  и,   как   исполняющий  должность  начальника  штаба   верховного
главнокомандующего, прямой приказ такого рода Соколову дать не могу!
     - Что   вы,   Василий   Иосифович!   -   воспользовался  величанием  по
имени-отчеству полковник.  -  У  меня есть план,  как загнать этого упрямого
осла в ловушку, прижать к стене и заставить выполнять все мои указания...
     - Как же вы этого хотите добиться? - заинтересовался генерал. - Или это
секрет вашей профессии?
     - Вам  его  можно  открыть...  Тем  более вся  затея зависит от  вашего
согласия и участия...  Нижайше вас прошу вызвать Соколова из Минска,  где он
служит, и направить его в Петроград в качестве эксперта российской делегации
на имеющую быть в столице союзническую конференцию...  Это нужно и для того,
чтобы Нокс и  Вильсон,  которые,  без сомнения,  будут участвовать в  работе
конференции, смогли бы поближе познакомиться с Соколовым...
     Генерал по-прежнему вопросительно смотрел на Ассановича. Тот продолжал,
чуть поеживаясь под его взглядом:
     - Соколов должен обязательно побывать у  вас,  и  вы  лично вручите ему
этот  секретный  пакет  для  передачи  в  руки  военного  министра  генерала
Беляева...
     Ассанович вынул из папки довольно толстый казенной синей бумаги конверт
с четырьмя сургучными печатями по углам и одной в центре. На лицевой стороне
пакета   каллиграфическим  почерком  штабного  писаря  был   выведен  адрес:
"Петроград,  его  высокопревосходительству военному  министру в  собственные
руки".  В  левом  углу  красовалась  надпись  "строго  секретно",  сделанная
типографским способом.
     Гурко протянул руку и взвесил пакет на ладони:
     - Толстяк! - оценил генерал. - А что внутри?
     - Не   извольте  беспокоиться,   всякие  штабные  бумаги!   Но   ничего
действительно секретного!
     - Так зачем тогда огород городить? - пытался сообразить генерал.
     - Слушайте  далее-с,   ваше   высокопревосходительство!   -   Ассанович
заговорщицки снизил громкость голоса.  -  По дороге в  Петроград мой человек
тайно  изымает  у  Соколова  пакет,  и  господин генерал  окажется уголовным
преступником,  утратившим казенный секретный пакет. Как таковой, он подлежит
немедленному военному суду и разжалованию...
     - Значит,  вы хотите,  чтобы Соколова разжаловали?  - удивленно спросил
Гурко.
     - Не совсем так,  ваше высокопревосходительство! - поморщился Ассанович
на недогадливость генерала, не способного понять простейшую интригу.
     - Нет, когда Соколов вынужден будет доложить вам о пропаже конверта, вы
ему  посоветуете обратиться ко  мне  для  того,  чтобы  я  уладил добром это
дельце...
     - Я  должен участвовать в  банальном шантаже,  милостивый государь?!  -
Лицо Гурко побагровело, он сжал лежавшие на карте кулаки, но сдержался.
     - Ваше  высокопревосходительство!   Для  пользы  дела-с!   -   угодливо
поклонился Ассанович.
     - Ни  в  коем  случае!   -   отрезал  генерал.  -  Ищите  себе  другого
исполнителя, а я категорически отказываюсь!
     - Хорошо, хорошо! - на ходу изменил план полковник. - Вы только вручите
для передачи этот конвертик, а там я уже позабочусь!
     - А что,  другим способом нельзя заставить Соколова делать то,  что нам
требуется?  -  почти спокойным,  но  еще  не  совсем остывшим тоном вопросил
генерал.
     - Нет,  он  крайне упрям и  самолюбив...  Под чужую дудку он плясать не
станет... Если же будет убежден в пользе, то выполнит любое поручение.
     - Да,  втравливаете вы меня в грязную историю,  - страдальчески сморщил
лицо Гурко.
     - Что вы,  ваше высокопревосходительство!  Вы входите в историю, к тому
же  всемирную!  Шуточное ли  дело  задумали верхи  нашей славной армии -  на
переправе через бурный поток -  сменить лошадей!  - Ассанович перефразировал
известную английскую пословицу: "На переправе лошадей не меняют!" Он нарочно
польстил Гурко,  чтобы уйти от неприятного разговора о шантаже и переключить
внимание генерала на более возвышенные темы.
     - Полноте,  полноте! - осадил его Гурко. - Еще неизвестно, что из этого
выйдет!
     - Все  известно!  -  убежденно  возразил  полковник.  -  Россия  станет
конституционной монархией и победит Германию!  Государь Михаил Александрович
щедро вознаградит российскую армию за великий подвиг - открытие дороги самым
лучшим  силам  государства  для  его  возвеличения.  А  вы  станете  военным
министром, - грубо льстил Ассанович.
     - Улита  едет,  когда-то  будет!  -  не  поддался Гурко,  но  несколько
помягчал  и  постепенно стал  успокаиваться.  Этого-то  и  надо  было  Петру
Львовичу.  Полковник понял,  что назначенную Василию Иосифовичу первую часть
роли тот сыграет,  а  что касается второй ее  части и  других ролей заговора
против Соколова - придется поработать дополнительно.
     Полковник  поднялся,   щелкнул   каблуками,   желая   откланяться.   Он
демонстративно положил синий конверт на стол перед Гурко.
     - Когда? - брезгливо махнул генерал рукой на пакет.
     - Чем скорее, тем лучше... - склонил голову Ассанович.


                     25. Цюрих, 9(22) января 1917 года

     Владимир Ильич всегда легко сбегал и  поднимался по  узкой,  крутой,  с
винтовыми поворотами темной лестнице дома на Шпигельгассе. Здесь, в квартире
сапожного мастера Каммерера,  семья Ульяновых снимала комнату. Всегда легко,
но  не  сегодня,  когда  исполнялась годовщина  расстрела Николаем  Кровавым
демонстрации в 1905 году,  ставшей началом первой русской революции.  Горечь
от гибели рабочих и  их семей,  шедших на милость к батюшке царю,  крестьян,
восставших против помещиков,  утраты сотен боевых товарищей-революционеров -
все  это  печалью  теснило грудь,  требовало выхода  в  энергичном действии.
Хорошо,  что сегодня предстояло такое реальное действие: швейцарские молодые
сторонники Циммервальдской левой  во  главе  с  боевым  руководителем "Союза
молодежи"  Вилли  Мюнценбергом пригласили Владимира  Ульянова  выступить  на
митинге молодежи в Народном доме.
     В  Цюрихе  много  молодежи  -   и  не  только  швейцарцев.   В  здешний
немецкоговорящий университет и политехникум поступили многие десятки молодых
людей из Австрии и Германии,  спасавшиеся от мобилизации на войну. Среди них
были и революционные элементы,  чуждые социал-шовинизму... Им полезно узнать
правду о  войне  и  революции.  Первой русской революции...  Много в  Цюрихе
молодых иностранных рабочих,  уже  долго живших и  трудившихся в  Швейцарии,
обогащающих  швейцарскую  буржуазию,  и  без  того  наживавшуюся на  военных
поставках обеим воюющим сторонам... Их души также хорошо бы затронуть.
     Через низкую дверь со  стеклом -  в  переулок,  спускающийся с  горки к
центру.  Здесь,  в  некоторых уголках  Шпигельгассе,  над  прохожим нависают
вторые и третьи этажи старых каменных домов,  дающих кров людям чуть ли не с
XVI века...  А вот и улица пошире,  торговая,  многолюдная. Многоязычна речь
прохожих - немецкая, французская, итальянская...
     Услышав  многоголосие и  многоязычие торговой  улицы  Цюриха,  Владимир
Ильич    улыбнулся.    Он    вспомнил    собственную   квартиру.    Поистине
интернациональное собрание у  плиты:  в  двух комнатах хозяева швейцарцы,  в
одной -  жена  немецкого солдата-булочника с  детьми,  в  другой -  какой-то
итальянец,  в третьей -  австрийские актеры,  в четвертой - мы, россияне. Но
никаким шовинизмом даже и не пахло.  Разве станешь менять комнату на лучшую,
хотя она и тесная, неудобная, темная, а ее окна смотрят во двор, где смердит
целый  день  колбасная фабричонка...  Впустить свежего  воздуха  можно  лишь
поздней ночью!..
     "Да,   надо,   пожалуй,  пораньше,  до  открытия  библиотеки,  выходить
вентилировать легкие на набережную вместе с  Надей -  очень хорошо думается,
да и обсудить можно новые идеи, возникшие перед сном..."
     Вот и Народный дом - массивное, длинное, светло-желтое здание с башней,
похожей на  замковую.  Скаты крыши краснеют излюбленной в  Цюрихе черепицей.
Редкий ряд  деревьев на  тротуаре простирает свои  ветви до  третьего этажа.
Этот дом -  собственность Швейцарской социал-демократической партии.  "Когда
еще у нашей партии будут свои дома -  такие же добротные,  вместительные,  с
обширными залами?" -  думалось иногда Ильичу при посещении столь капитальной
штаб-квартиры швейцарских товарищей.
     Оживленно сегодня у главного подъезда, выходящего на площадь Гельвеция.
Молодые люди  собираются на  митинг,  посвященный первой  русской революции.
Ульяновых уже  ждут  верный друг  русских эмигрантов,  секретарь Швейцарской
социал-демократической  партии  Фриц  Платтен  и  Вилли  Мюнценберг,   вожак
молодежи, Бронский из большевистской секции и ее секретарь Михаил Михайлович
Харитонов с Раисой Борисовной...
     Стремительной   походкой,   наэлектризованный   предвкушением   боевого
политического митинга,  доклада о революции, Ильич входит в зал. Гул голосов
стихает,  и улыбки,  приветственные возгласы молодых швейцарцев, эмигрантов,
студентов,  рабочих обращены к  Ульянову.  Крупская садится в  зале  рядом с
Раисой - ей оставлено место в первом ряду.
     Вилли  Мюнценберг,  рослый стройный блондин,  отмеченный божьей печатью
лидерства на  лице,  подождал,  пока усядутся молодые люди,  вошедшие в  зал
сразу после Ильича, и представил докладчика:
     - Наш   русский   товарищ,    Вольдемар   Ульянов,   член   Швейцарской
социал-демократической партии  и  политический эмигрант из  России,  любезно
согласился сделать  нам  доклад  о  революции  1905  года.  Товарищ  Ульянов
свободно владеет немецким языком,  и переводчик ему не нужен... В конце зала
у  нас сидит товарищ,  который может переводить на французский для тех,  кто
еще плохо овладел нашим языком...  -  Переводчик встал,  поклонился. - Итак,
начинаем,  а  сейчас казначей "Союза молодежи" пустит по рядам кружку,  куда
всякий желающий может сделать взнос в  фонд  помощи политическим эмигрантам.
Кладите лучше серебро или банкноты, чтобы медяки не слишком утяжелили сосуд,
- пошутил председатель. Ответом ему был дружный молодой смех.
     Внешне  неброский,  выглядевший старше своих  лет,  встал  из-за  стола
президиума Ленин.  Внимание всех сразу привлекли его глаза -  умные, острые,
прищуренные,  с  каким-то  особенным огоньком.  Одет  он  был  скромно  -  в
несколько потертый  костюм-тройку,  недорогую рубашку  с  темным  галстуком,
аккуратно  начищенные штиблеты.  Гость  обвел  своим  острым  взглядом  зал,
ласково улыбнулся молодежи и сердечно поздоровался.  От его улыбки и взгляда
люди сразу потянулись к нему душой.
     - Юные друзья и товарищи! - начал Владимир Ильич. - Сегодня двенадцатая
годовщина Кровавого воскресенья, которое с полным правом рассматривается как
начало русской революции.
     Ульянов нарисовал выразительную картину этого дня в Петербурге, зачитал
несколько мест из петиции рабочих.
     - Испытываешь странное чувство,  когда  читаешь теперь,  -  он  выделил
ударением слово "теперь", - эту петицию необразованных, неграмотных рабочих,
руководимых  патриархальным священником.  Невольно  напрашивается  параллель
между   этой   наивной   петицией   и   современными   мирными   резолюциями
социал-пацифистов, то есть людей, которые хотят быть социалистами, а на деле
являются лишь буржуазными фразерами...
     Зал  впитывал каждое слово Владимира Ульянова.  Он  рассказывал молодым
интернационалистам Цюриха о том,  что до 22 (по старому стилю 9) января 1905
года  революционная  партия  России  состояла  из   небольшой  кучки  людей.
Тогдашние  реформисты,   точь-в-точь  как  теперешние,  издеваясь,  называли
истинных    революционеров   "сектой".    Несколько   сотен    революционных
организаторов,   несколько  тысяч  членов  местных  организаций,   полдюжины
выходящих не  чаще  раза в  месяц революционных листков,  которые издавались
главным  образом  за  границей  и   контрабандным  путем,   с   невероятными
трудностями,  ценой многих жертв пересылались в  Россию,  -  таков был актив
революционной  социал-демократии  России  до   22  января  1905  года.   Это
обстоятельство формально давало  ограниченным и  надменным реформистам право
утверждать, что в России еще нет революционного народа.
     В  течение  нескольких  месяцев  картина  совершенно изменилась.  Сотни
революционных социал-демократов "внезапно" выросли в  тысячи,  тысячи  стали
вождями двух-трех миллионов пролетариев. Пролетарская борьба вызвала большое
брожение,     частью     и     революционное     движение     в     глубинах
пятидесяти-стомиллионной крестьянской  массы.  Крестьянское  движение  нашло
отзвук в армии и повело к солдатским восстаниям, к вооруженным столкновениям
одной части армии с другой.
     - Особенно интересно сравнить военные восстания в  России 1905  года  с
военным восстанием декабристов в 1825 году,  -  рассказывал Ильич.  -  Тогда
руководство политическим движением принадлежало офицерам,  именно дворянским
офицерам;  они  были  заражены  соприкосновением  с  демократическими идеями
Европы во  время  наполеоновских войн.  Масса  солдат,  состоявшая тогда  из
крепостных крестьян, держалась пассивно.
     История 1905 года,  -  подчеркивал энергичным жестом Ленин,  - дает нам
совершенно обратную картину.  Офицеры,  за небольшим исключением, были тогда
настроены или  буржуазно-либерально,  реформистски,  или  контрреволюционно.
Рабочие и  крестьяне в  военной форме были  душой восстаний;  движение стало
народным...
     Во всяком случае, - продолжал Ленин, - история русской революции, как и
история  Парижской  коммуны  1871  года,  дает  нам  непреложный  урок,  что
милитаризм  может  быть  побежден  и  уничтожен  лишь  победоносной  борьбой
народной  армии.  Недостаточно  только  проклинать,  "отрицать"  милитаризм,
критиковать и  доказывать его  вред.  Глупо  мирно  отказываться от  военной
службы  -   задача  заключается  в   том,   чтобы  сохранить  в   напряжении
революционное сознание пролетариата и  готовить его лучшие элементы к  тому,
чтобы  в   момент  глубочайшего  брожения  в   народе  они  стали  во  главе
революционной армии...
     Доклад Ленина продолжался уже около часа.  Но,  несмотря на  то,  что в
зале были в основном молодые, нетерпеливые и подвижные люди, сила ленинского
слова и мысл